Екатерина Трубицина - Прогулка по висячему мостику
— Спасибо, Ир, садись. Я расскажу тебе про Гиалу.
Ее род — потомки Ария, осевшие на Кавказе в незапамятные времена. Их линия удд возобновилась где-то около полутора тысяч лет назад. Дело в том, что это одна из древнейших линий ведьм, но она прервалась, так как девочку, которая должна была стать продолжением, выкрали в отрочестве. Она выжила, но не продолжила эту линию, а положила начало новой где-то в районе Египта. Здесь же линия прекратила свое существование на несколько столетий.
Где-то около полутора тысяч лет назад я встретил девочку из этой семьи, в которой увидел все задатки будущей ведьмы. Я стал учить ее, а, научив всему, чему она смогла научиться, ушел и явился вновь, когда она умирала. Как и положено, одна из ее правнучек унаследовала дар. Я стал и ее учителем. Так и продолжилось. Я учил всех ведьм этой линии и Гиалу в том числе.
Гиала вроде ничем не отличалась от своих предшественниц, только по непонятным для меня причинам нас настигли «стрелы Амура». Ничего в Мироздании не происходит случайно, но я не могу понять смысла вспыхнувшего между нами чувства. Нет, это не банальный инстинкт размножения, толкающий мужчину и женщину в объятия друг друга, и не Вселенская страсть, порождающая галактики. Это нечто сугубо личное. Все юные ведьмы влюблялись в меня, а я никогда даже не пытался устоять перед их прелестью, но проходило время и все становилось на свои места. А Гиала…
В общем, я счел это чувство своей слабостью. Впрочем, так оно и есть. В конце концов, я поступил с Гиалой так же, как поступал и с ее предшественницами. Я никогда не забывал о них, так же, как и о ней, только вот до нее я испытывал в таких же ситуациях чувство выполненного долга, а тут…
Время все расставляет по местам, но уже прошел без малого век, а я ничего не могу с собой сделать. Конечно, в моих временных рамках этот срок не такой уж и большой, но все же. Ведь среди людей я, так или иначе, соотношусь с человеческим временем.
— Она хотела увидеть тебя перед смертью.
— Я знаю. Я обязательно приеду к ней.
Женечка встал с намерением отправиться домой, но уже попрощавшись тормознулся.
— Ир, можно я останусь у тебя?
— Конечно, Жень, — ответила она и пошла стелить постель.
Ира обняла Женечку, как ребенка, и он быстро уснул. А она еще долго не смыкала глаз. Бессонница ее не мучила. Ира ощущала настоятельную необходимость перепросмотреть свою жизнь, точнее те ее моменты, которые касались взаимоотношений с противоположным полом.
«Витя, Витенька, Витюша…» — Ира отчаянно пыталась почувствовать то, что когда-то испытывала, произнося имя Важина. Но… Что-то внутри отчаянно коробилось, лишая слова какого-либо смысла. Тогда ночью на старой убыхской тропе Ира наврала Генке, что до сих пор любит своего бывшего мужа. Да нет, она не Генке наврала, она себя обманывала. Где-то в мозгу осталось как накарябанное на заборе: «Я люблю Витю», — и всё… На самом деле это и было всё, что ее связывало с ним теперь. А тогда? Ира переселилась в себя четырнадцатилетнюю.
В школьные годы Ира испытывала полную уверенность в своей неженственности и непривлекательности, а подруги всеми силами поддерживали ее убеждения. Впрочем, тогда это мало заботило — все силы отдавались творчеству и неуемному стремлению непременно поступить в художественное училище.
И вот — Виктор Валентинович Важин. Предмет восторгов и восхищения — и как художник, и как мужчина. И этот объект несбыточного вожделения целой армии красавиц и умниц всех возрастов и социальных положений, вдруг сам выбирает ее, пусть талантливую ученицу, но по сути корявого неказистого подростка.
Каким трогательным было начало! Вступительный экзамен. Ира — самая младшая из абитуриентов, настроенная именитым мэтром на стопроцентную неудачу, но в глубине души лелеющая заоблачную надежду на успех. Она притаилась за самым дальним мольбертом. Дают задание, а минут через десять в аудиторию с извинениями заходит ОН, безумно красивый и одухотворенный. По телу пробегает дрожь. ОН с чарующей улыбкой медленно движется между мольбертами, одобрительно кивая каждому в поддержку. Наконец подходит к ней, задерживается дольше, чем около других, нежно кладет руку на плечо и, наклонившись, тихо говорит: «Молодец! Дерзай!». Отходит и возвращается вновь, и снова отходит, и снова возвращается, а потом, придвинув стул, садится рядом…
А потом — толпа волнующихся абитуриентов и их родителей в фойе. Где-то идет обсуждение и зачисление. Результаты обещали вывесить только на следующий день, но никто не уходит. Десять часов вечера. В вестибюль спускаются уставшие члены приемной комиссии. Председатель, обращаясь к толпе страждущих, с заметным недовольством подчеркивает, что «завтра будут списки зачисленных, завтра». Важин взглядом пробегает по толпе, находит Иру и идет прямиком к ней:
— Простите, как Ваше имя?
— Ира.
— Ирочка, к сожалению, у меня не получилось отстоять Вас на все сто. К сожалению, техника у Вас действительно слабовата, но это поправимо. Мне удалось убедить комиссию зачислить Вас кандидатом в мою мастерскую. Это значит, что Вы сможете посещать все занятия вместе с остальными студентами, но в списках будете значиться лишь карандашом. До первой сессии. Если удастся успешно сдать — станете полноправной студенткой. Я думаю, у Вас получится, но работать придется много. Вы согласны?
— Конечно! — Ира по-детски ликовала.
Начался учебный год. Важин, уделяя на уроках всем своим ученикам равное количество внимания, на дополнительных индивидуальных занятиях с Ирой научил ее трудиться на износ. Она испытывала немыслимое удовольствие от работы с ним, хоть и уставала смертельно.
Ира своим женским чутьем ощущала, что для Виктора Валентиновича она не просто перспективная, с его точки зрения, ученица. Она чувствовала — он влюблен в нее, но боялась поверить. Она видела, как нелегко ему держать дистанцию, и кровь кипела в ней. Незаметно подкралась решающая ее судьбу сессия.
Проявленные Ирой во время семестра нечеловеческие усилия не остались незамеченными преподавательским составом, ну а на сессии отношение к ней и вовсе поменялось. Ей устроили персональное посвящение в студенты и восторженно поздравляли. Но все померкло, потеряло смысл, когда ОН своими губами коснулся ее щеки. Миг превратился в вечность. Ира ощутила мягкость его сухих губ и шершавость щеки, и нежность мимолетно скользнувшего по ее лицу языка. А потом была дискотека. ОН пригласил ее на танец. Не сам, а по всеобщему преподавательско-студенческому требованию. Им аплодировали, не подозревая, какие электромагнитные бури носились меж двух тел.
Все каникулы Ира провела за мольбертом и никакие мамины уговоры, по поводу необходимости отдыха, действий не возымели. Ведь любое другое занятие сулило нестерпимые муки любовного томления, и назад в училище она летела быстрее несущего ее самолета.
Ира часто бывала у Важина дома. Собственно говоря, большая часть дополнительных занятий проходила именно там. Если задерживались допоздна, Важин провожал ее в общежитие. В тот день тоже засиделись.
— Все, Ирочка, тебе пора.
Вышли в прихожую. Нужно было обуться, одеться, но почему-то они не спешили, встретившись взглядом. Ира вдруг осознала, что он никогда не сделает первый шаг, потому что она его ученица, потому что она совсем юная, если не сказать, еще ребенок. Она остро почувствовала, что если сейчас просто уйдет, что-то оборвется и больше никогда не склеится.
— Поцелуйте меня…
Важин улыбнулся и нежно коснулся губами ее щеки.
— Не так… — еле слышно прошептала Ира.
Он видимо хотел что-то возразить, а может, даже прочитать нравоучительную проповедь, но вместо этого впился в нее своими мягкими сухими губами и прижал к себе ее тело.
— Ира, ты понимаешь, что так нельзя? — шептал он ей, задыхаясь в неистовых ласках.
— И по-другому — тоже.
Он подхватил ее на руки, и они оказались в постели.
А дальше все понеслось как в сказочном сне. Ира купалась в его ласках и заботе. Странно, но влегкую пронзающий женские сердца своей красотой, обаянием и харизмой, Важин мучительно боялся потерять Иру. Она действительно стала для него единственной. Стала для него единственной еще до того, как стала его.
Любила ли она его тогда? Тогда казалось, что да. А теперь? А теперь собственные наблюдения убивали холодным цинизмом: тогда ее тело жаждало секса, а самолюбие тешила сладость победы. И всё? Всё… всё… только и всего.
Что нашел в ней Важин? То, что обычно взрослые мужчины определенного типа ищут в юных девах: наивность, трепетность, трогательность, а заодно восхищение и благоговение пред его персоной, так необходимое мужскому самолюбию. И невдомек самовлюбленному придурку, что юная наивная дева с роковой неизбежностью повзрослеет и либо станет старой инфантильной дурой, либо превратится в монстра под названием «стерва» и сожрет склонного к самопочитанию представителя мужского пола с потрохами.
