Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти
Сидд был великим святым с Гималаев, а Чучи — собака Кары — была его учителем в прошлой жизни (он действительно видел собаку в доме, и интересно, что Чучи была любимицей Кары и центром, вокруг которого всё вертелось). Кара была разочарована, когда он сказал, что не видит в её лице ничего. Она была второй половинкой Сидда (не говоря о том, что в Индии претензия быть «ничем» холится и лелеется, особенно среди женщин!). Ближе к концу он разглядел в ней Лопамудру, жену великого индийского святого по имени Агастья. Агастья создал её из самых прекрасных частей животных и скрывал своё сокровище во дворце царя Видарабхи, чтобы жениться на ней, когда она вырастет (хитрый народ эти святые!).
Лицо Йогини он уже читал в прошлый приезд, и на этот раз история осталась прежней: она станет Святой Матерью, организует духовный центр в Канья Кумари в самой крайней точке Южной Индии, куда Юджи будет приезжать каждые шесть месяцев, чтобы посмотреть, как идут дела. Поскольку я сидел рядом с Юджи и был персоной, привлекающей много внимания, он оставил меня на закуску. Я просветлею к 2007 году, перееду на Гоа, буду жить на берегу, носить лунги в духе Раманы Махарши, есть рис и творог, подаваемые женщиной, которая будет заботиться обо мне, пока я буду строить храм для Юджи. (Может быть, я приехал на Гоа слишком поздно, но ничего из предсказанного не сбылось.) Он сказал, что у меня серьёзные связи с мафией в Нью-Йорке и что я бесполезен для женщин. По крайней мере, одно он угадал.
Затем Юджи указал на директора духовного центра в Германии, тихо стоявшего в задней части комнаты. Он попросил его встать, чтобы его было лучше видно.
— А что насчёт него?
Провидец повернулся к высокому Немцу и, прежде чем произнести хоть слово, долго смотрел на него, выпучив глаза. Затем затараторил как пулемёт: он ещё не определился, как относиться к Юджи, он мирской человек, его интересуют только деньги и бизнес. В комнате повисла тишина, а Немец с отвисшей челюстью, явно потрясённый, вжался в стену. Провидец замолчал, и Юджи перенаправил его внимание на кого-то другого, затем ещё на кого-то, а затем снова вернулся к Немцу. «Как насчёт него? Что-нибудь ещё?» И снова чтец по лицам повторил то же самое. К третьему кругу он был истощён. Повернувшись к своему другу, он произнёс: «О боже! Что я сделал этому человеку в прошлой жизни?»
В последнее время Немец достаточно часто появлялся у Юджи, отдав себя во власть человека, чьи взгляды были угрозой для многих членов общества, главой которого он являлся. Интерпретация физиономиста, должно быть, нанесла приличный удар по его самооценке. Было заметно, что он переживает настоящий шок. Как говаривал Юджи об эффекте, который он производил на людей: «Может быть, я чуть-чуть облегчу вашу ношу, но это всё, что я могу сделать». Он скромничал. Позже Немец сказал, что тот случай стал поворотным моментом всей его жизни. Впервые он открылся и вошёл в отношения с человеком, который на момент встречи не был членом его общины.
Образы, нарисованные прорицателем, возымели свой эффект: следующую пару лет я живо представлял себя на пляже Гоа, где я, просветлённый с кругленьким животиком, не ведая никаких забот, любуюсь прекрасным видом на океан, меня кормит рисом и творогом красавица, и я принимаю звонки от моих друзей-мафиози в Нью-Йорке. Многие последующие разговоры навели меня на мысль о том, что Юджи использовал тогда игру и веселье, чтобы атаковать и разрушить наши неосознанные желания и представления о себе. Когда представление закончилось, физиономист собрал с нас по 600 рупий, напомнив тем самым, что шоу — для кого весёлое, для кого не очень — закончилось, и нас ждёт реальный мир со своими делами и заботами. При этом он неплохо заработал.
ГЛАВА 22
«Человек, вошедший в самадхи, похож на сумасшедшего и ребёнка в одном лице».
У меня был довольно неплохой материал для подражания, но он меня выматывал. К Юджи ходил русский парень, который говорил слова «самоса» или «чапати» с таким акцентом, что народ просто прыскал от смеха. Он появился у нас вместе с каким-то бородатым Греком, явно выжившим из ума, — наверное, слишком много медитировал. Парень устроил Юджи яростный допрос, при этом тихонько похихикивая себе под нос и бросая взгляды по сторонам на начинавшую волноваться аудиторию, пока разговор Юджи не выгнал его, почти вопящего в истерике, из комнаты.
Я пошёл за ним, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, и около дороги он пустился в длинные рассуждения по поводу того, как учителя «оттуда» советовали ему послушать истинное послание, передаваемое через Юджи. Пародирование этих двоих доставляло публике невероятное удовольствие. Вздувшиеся от напряжения вены, несколько подпрыгиваний на полу в стиле просветлённого Даффи Дака — и народ уже взрывался хохотом. Они были даже чуть слишком хороши для пародий. Все хотели видеть Русского и Грека, и хотя пародировать их было физически непросто, возможно, они помогли мне самому не сойти с ума.
Всемирно известный музыкант из Южной Индии, знакомый с Юджи уже несколько десятков лет, приехал к нему со всей своей семьёй. Он пел для Юджи, а индийцы в знак одобрения покачивали головами из стороны в сторону. Юджи заставил меня сесть рядом с ним и петь. Я громко орал собственную безумную интерпретацию греческой песни. И он, и певец смеялись вместе со всеми, когда я изображал идиота, поправлявшего его талам — отбиваемый ладонью ритм. Затем я ещё улучил минутку и дал ему несколько советов по пению.
Иногда на меня накатывал леденящий душу ужас от того, что внимание всех людей в комнате направлено на меня. Теперь я понимаю, что такое страх сцены. Голова становится абсолютно пустой, всякое движение мысли парализуется. У меня не было преимуществ, которые даёт сцена, — вся публика была тут же, рядом, у моих ног. Толкающий меня в рёбра локоть Юджи лишь усугублял положение:
— Ты ни на что не годен! Давай! Сделай что-нибудь!
Уйти некуда, никакого занавеса, который можно было бы опустить, никакого места за кулисами, где можно спрятаться.
— Скуууууууучно!
Став пунцовым, окаменев, я не мог вообще что-либо делать.
— Скучно.
В крайнем случае меня всегда выручали Джордж Буш, Джон Эшкрофт и Дональд Рамсфельд. Всё, что мне нужно было делать, это немного поковеркать речь Буша на пресс-конференции, — с этим заданием справился бы и ребёнок.
Только непосредственно общаясь с людьми, родившимися и выросшими в Индии, можно было понять, насколько они пропитаны религиозными ритуалами, церемониями, мифологией, знанием и различными системами. Они носят их в себе так же легко, как американцы носят кредитную карту, спортивную статистику или программу телепередач. Средства массовой информации, развлечения и сам образ жизни в Индии опутаны такой плотной паутиной идеологии, что она кажется непроницаемой. Это обстоятельство жизни молодого Юджи сейчас, с течением времени, позволяет мне видеть, насколько действительно радикальным он был. Рождённый в самой гуще культуры с тысячелетними традициями, он, тем не менее, каким-то образом сумел освободиться от её мощных объятий. Она не отпустила его, но она больше не контролировала его жизнь. По крайней мере, так казалось. Даже великие святые до него — не важно, относил он их к просветлённым или нет, — размышляя о тысячах лет истории, обращались к священному языку. Юджи сделал радикальный шаг, устранив даже священный язык как препятствие. В древних книгах люди, подобные Юджи, всегда описывались как невероятно красивые и глубокие, а он описывал своё состояние исключительно в физических и физиологических терминах, чего до него, насколько я знаю, не делал никто. Конечно, ему также удалось вдохнуть новую жизнь в некоторые базовые идеи.
Как только Юджи достиг того возраста, когда разрешения на выезд за границу от бабушек и дедушек не требовалось, он уехал в Англию, чтобы изучать западную мысль в университете. Как он часто позже повторял, он отказался от неё (что, должно быть, не так сложно было сделать после отказа от гораздо более сложного тысячелетнего наследия индуизма).
Он очень любил проходиться по поводу Декарта:
— Этот ублюдок заявил: «Я мыслю, значит, я существую». А я сказал: «А если ты не мыслишь, где ты тогда, чёрт возьми? Я хочу знать!»
Затем он обычно замечал, как много времени потребовалось, чтобы это дошло до других «ублюдков».
Давление культуры, которое я почувствовал в Индии, удивило меня. Я полагал, что жизнь в Индии должна была, по крайней мере, способствовать появлению большего количества освобождённых живых существ. На Западе большинство из них были сожжены на костре, помещены в психбольницы или повешены как еретики. Но вскоре пришло отрезвляющее осознание, что индийцы были не такими свободными и либеральными, как я ожидал. Конечно, они были более терпимы к деревенским идиотам, превратившимся в святых. Но философия максимальной открытости и приятия, встроенная в культуру, также произвела на свет огромное количество мошенников, обладающих достаточным знанием для того, чтобы дурачить как страждущих европейцев, так и местных жителей. Что касается конечной цели религии, в ней, как мне кажется, есть, по крайней мере, стремление к гармонии со своей природой. Даже в самых ранних христианских текстах Бог считается чем-то, что присутствует во всех нас. И если начальный импульс стал ощущаться менее выраженно из-за привычек тела, то глубинное течение всё равно присутствует, хотя со временем и оно иссякает. Логическое мышление европейца эгоцентрично, оно не впускает в жизнь фантазию, миф или сказку. Ментальность Америки крутится вокруг денег и вечной молодости — совершенно нелепого дурацкого желания всего населения использовать достижения в области медицины для противостояния базовому закону природы, согласно которому всё стареет и умирает.
