Екатерина Трубицина - Прогулка по висячему мостику
— Спасибо, — сказал Радный, подавая Ире полотенце, и это было его предпоследние слово за тот день, произнесенное в присутствии Ирины. Последнее слово прозвучало уже около ее дома — он сказал «до свидания».
Вернувшись домой, Ира строго-настрого запретила себе думать о сегодняшнем походе и о Радном вообще. Она давно нашла для себя золотой принцип:
а) вобрать в себя как можно больше впечатлений, касающихся непосредственно и косвенно объекта (субъекта);
б) четко сформулировать задачу;
в) напрочь выгнать из сознания любые мысли на эту тему, то есть намеренно забыть, и позволить подсознанию свободно обрабатывать информацию;
г) когда придет время — приступить к работе без мыслей и чувств, чтобы эти мысли и чувства, какими гениальными бы они ни были, не мешали подсознанию свободно «перелить» обработанные данные в сознание.
В ее жизни почти всегда очень к месту вдруг происходило что-то неожиданное, но очень необходимое. Сейчас этим к месту неожиданным, но необходимым оказался Генка. Ох, как не зря она сходила в цирк! Как не зря выползла на арену! Генка — давний друг из полузабытого прошлого. Она с ним сто лет не виделась! А значит… а значит он, как никто другой поможет ей переключиться, даже полностью отключиться от дня сегодняшнего, вчерашнего и позавчерашнего, а заодно и вообще последних нескольких месяцев.
Генка в свое время приходился другом ее бывшему мужу. Он без сомнения обладал незаурядным актерским талантом, но с поступлением в серьезный театральный ВУЗ у него как-то не клеилось. Генка, не теряя времени, учился в «кульке», был завсегдатаем всех театральных и киношных массовок, работал сразу в нескольких ДК и выступал, выступал, выступал. Выступал, не брезгуя никакой площадкой. Правда, как его занесло в цирк, Ира не знала. Это произошло уже после ее отъезда.
В их узком кругу он официально носил звание тайно влюбленного (в Ирину), так как о своей тайной влюбленности во всеуслышание заявлял при каждом удобном и даже неудобном случае. Он действительно относился к ней очень трепетно, но по-братски, а посему приступов ревности у Важина никогда не вызывал. К тому же для его трепетности существовали вполне банальные причины — весь его реквизит, все его костюмы были придуманы Ириной «бриллиантовой головкой» и изготовлены ее «золотыми ручками».
Из-за своей невероятной худобы, да еще будучи тонкокостным, Генка казался невероятно длинным, хотя ростом был чуть выше среднего. Благодаря постоянной крайне выраженной мимической активности, его лицо, расположенное на непропорционально большой, высоколобой голове, рано покрылось отчетливыми бороздами и складками, которые добавляли ему выразительности и особого шарма. В общем, внешность полностью соответствовала его эксцентричной натуре. Ира не раз шутила: «Тебе бы в клоуны пойти — знаешь, сколько на гриме сэкономишь?!» Генка все отшучивался, и вот — клоун. Единственное, ее совету не пользоваться гримом, он не внял, и на арене Ира узнала его только по стилю выходки с ее мобильным.
Вообще, обращение с телефоном на сцене было его коньком. Во времена учебы Генка на жизнь себе зарабатывал отнюдь не копеечными (а по большей части и просто дармовыми) выступлениями. Он, помимо всего, занимался, как тогда говорили, спекуляцией и фарцовкой. Мобильные, естественно, в те времена еще в природе не существовали, и Генка просто-напросто раздавал своим клиентам и партнерам номера телефонов всех организаций, где его можно было застать. Во время выступления он вытаскивал телефонный аппарат на сцену и доводил зрителей до истерического хохота, ведя деловые переговоры. Пословица «за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь» в его случае перевоплощалась с точностью наоборот: «гонись за двумя зайцами — авось и третий (вполне возможно, что и четвертый, и пятый, и…) попадется». Ира называла его «мастер на всю голову». Вот только в театральный он никак поступить не мог.
Как-то подошло время очередных вступительных, и Важин, пользуясь своим положением в богемной среде, решил ему помочь. Он встретился в непринужденной обстановке с одним из членов приемной комиссии и аккуратно завел разговор о Генке. Они почти договорились (мнению Важина доверяли не только в сфере изобразительного искусства), но тут прозвучала фамилия Генки и члена (комиссии приемной) как подменили. Пухленький интеллигентик, томно потягивающий коньячок, вмиг превратился в демона безумия. Он визжал, трясся, хрипел и брызгал слюной. Важин не разобрал ни слова, но понял, что причины отказа, официально учить его друга актерскому ремеслу, очень серьезны. Он попытался, чисто из любопытства, выяснить эти причины у самого Генки, но тот лишь состроил неповторимую, подвластную только ему гримасу и промолчал.
Злые языки поговаривали, что воистину гениальный комик за время вступительных экзаменов умудрялся переспать со всеми преподавателями женского пола и женами преподавателей мужского, а потому приемная комиссия, состоявшая как раз из последних, чуть разбавленная убежденными старыми-престарыми девами, гнала его, не в меру гениального, подальше от институтских ворот. Но это — всего лишь сплетни. В узком кругу своих, сексуальной озабоченностью Генка никогда не отличался. А с другой стороны… в каждой сплетне есть доля сплетни.
Ира вволю нахохоталась, вспоминая выходки и курьезы, героем которых блистал Генка, и набрала его номер.
— Батюшки!!! Ирчик!!! — завопил он вне себя от радости.
— Привет, — сдержанно, но очень тепло ответила она.
— Ирчик, я сегодня в ночь в Бэтмане, в Лазурке, так что если еще остались силы — ползи сюда.
— Генка! Даже если б не осталось, все равно б приползла.
— Ирчик! Я тайно влюблен в тебя! — стенался он героем-любовником.
— Ах! Генка! — подражая ему, вторила Ира. Они посмеялись над собственным экспромтом, и перешли на почти серьезный тон. — Во сколько?
— Начало в одиннадцать, а я в десять буду ждать тебя в лобби.
— О’кей! До встречи.
Без десяти десять Ира переступила порог отеля Рэдиссон САС «Лазурная». Генка уже ждал ее у входа. Без грима и костюма она сразу узнала его, хоть он заметно изменился за эти годы. Нет, не постарел, а как-то высох и стал еще более рельефным. Взаимное приветствие получилось в двух экземплярах: очень сдержанное у входа и очень бурное в гримёрке. Пока Генка готовился к выступлению, они, вспоминая былое, обменивались колкостями, оттягивая на более спокойное время серьезный разговор, давно не видавших друг друга, старых друзей. Закончив приводить себя в надлежащий вид, Генка вызвал по телефону администратора зала.
— Солнышко мое, свет Натальюшка, вот это вот — мой старый-престарый друг, гениальнейший художник Ирина Палладина. Пожалуйста, отдельный столик и полное изобилие. Впишешь на мой счет.
— Гена… — попыталась было возразить Ира.
— Будет качать права — не обращайте внимания. Да, Наташенька, еще, принеси, пожалуйста, меню — я сам сделаю заказ во избежание объявления гениальнейшим художником голодовки.
— Ген, ну зачем ты? Я и сама в состоянии оплатить свои расходы. Тем более, представляешь, какие здесь цены? — попыталась Ира отстоять свое право на независимость, когда администратор вышла за меню.
— Ира, ты вообще представляешь, какие здесь цены?! Позволь мне получить удовольствие. В конце концов, я ведь тайно влюблен в тебя.
— Ген, насколько я в курсе, Лазурка дерет много, а платит мало.
— Ирчик! Ну скажи мне, родненькая, пожалуйста, когда я жил на деньги от выступлений, а?
«Солнышко, свет Натальюшка» принесла меню. Генка, ни о чем не спрашивая Иру, сделал заказ. Он хорошо помнил все ее гастрономические пристрастия. Ире иногда казалось, что он замечает абсолютно все и абсолютно все всегда помнит. Недаром она прозвала его «мастер на всю голову». Близилось время выхода на сцену, и Генка попросил «солнышко, свет Натальюшку» проводить Ирину к ее столику.
Генка подарил Ире сказочную ночь. Она давно так не расслаблялась. Он действительно абсолютно все замечал и абсолютно все запоминал. Запоминал не умом, а всем своим существом. Будучи невероятно общительным человеком, Геннадий вращался в самых различных кругах и, впитывая в себя все тонкости человеческой (и не только) сущности, затем мастерски выдавал на сцене всю соль извечного божественного фарса. Ира удивилась, встретив его на арене цирка, а теперь вообще не понимала, что он там забыл.
Время пролетело незаметно. На сцене продолжал скакать, заполнявший Генкины паузы на переодевания, кордебалет, а к ней подошла «солнышко, свет Натальюшка» и передала просьбу Геннадия зайти в гримерку.
Он ждал ее уже разгримированный и переодетый, бодрый и веселый, как будто изнуряющей ночи на сцене вовсе не было.
— Ирчик, скажи честно, если устала. Я отвезу тебя домой. А если нет — пошли бродить!
