Бхагаван Раджниш - Проблески золотого детства
Судьба странная штука. Я никогда в своей жизни никому не причинял зла, даже во сне. Я абсолютный вегетарианец. Но судьба так распорядилась, что с самого детства меня сопровождал страж, я не знаю почему. Но после Бхуры я никогда не был без охраны. Даже сегодня моя охрана или впереди, или позади, но всегда здесь. Бхура начал всю эту игру.
Я уже говорил вам, что он выглядел как европеец. Вот почему его назвали Бхура. Это не было его настоящим именем. Бхура просто означает «белый». Даже я вообще не знаю его имени. Он выглядел по-европейски, очень по-европейски, и это выглядело действительно странным, особенно в деревне, в которую, по-моему, ни один европеец никогда не приезжал. Итак, об охране…
Даже в детстве я мог видеть Бхуру, следующего за мной на лошади в отдалении, потому что дважды были попытки похитить меня. Я не знаю, почему кто-то был заинтересован во мне. Сейчас, по крайней мере, я понимаю: мой дедушка, хотя не был богат по западным меркам, был, конечно, очень богат в той деревне. Дакойты - сейчас Девагиту будет действительно трудно произнести слово «дакойт».
Это не английское слово, оно происходит от индийского слова даку, но в этом смысле английский — один из самых щедрых языков мира. Каждый год он заимствует восемь тысяч слов из других языков; вот почему он продолжает разрастаться. Он наверняка станет всемирным языком — никто не сможет помешать ему. С другой стороны, все другие языки очень нерешительны; они продолжают сокращаться, Они верят в чистоту, что никакой другой язык не должен проникать. Естественно, они вынуждены оставаться маленькими и примитивными. Дакойт — это транслитерация слова даку; оно означает «вор», но не просто обычный вор, но когда группа людей, вооруженная и организованная, планирует кражу. Тогда это «дакойтри».
Даже когда я был молодым, в Индии была распространена практика красть детей богатых родителей, а потом шантажировать их, что если они не заплатят, то они отрежут ребенку руки. Если они платили, то могли сохранить ребенку руки. Иногда шантажировали ослеплением, или, когда родители были действительно богаты, тем, что ребенок будет убит. Чтобы спасти ребенка, бедные родители были готовы сделать все, что угодно.
Дважды меня пытались похитить. Меня спасли две вещи: мой конь, который был действительно сильным арабским скакуном; и Бхура, слуга. Мой дедушка приказал ему стрелять в воздух — не в людей, которые пытались меня похитить, потому что это противоречит джайнизму, но можно стрелять в воздух, чтобы напугать их. Конечно, бабушка шепнула Бхуре: «Не беспокойся о том, что говорит мой муж. Сперва ты можешь стрелять в воздух, но если это не сработает, помни: если ты не застрелишь тех людей, то я застрелю тебя». А она была действительно хорошим стрелком. Я видел, как она стреляет, она всегда попадала в яблочко. Она была как Гудия - ничего не упускала.
Нани была во многом похожа на Гудию, очень похожа, если сравнивать детально. Она всегда попадала в точку, никогда мимо. Есть люди, которые ходят вокруг да около, вам приходится прилагать усилия, чтобы понять, чего они в действительности хотят. Это не ее путь; она была точной, математически точной. Она сказала Бхуре: «Помни, если ты придешь домой без него, просто с сообщением, что его украли, я застрелю тебя на месте». Я знал, Бхура знал, мой дедушка знал, потому что хотя она сказала это Бхуре на ухо, это был не шепот; он был достаточно громким, чтобы его услышала вся деревня. Она это подразумевала, она всегда говорила правду.
Мой дедушка выглядел смущенным. Я не смог удержаться; я громко засмеялся и сказал: «Почему ты смутился? Ты слышал ее. Если ты настоящий джайн, то прикажи Бхуре ни в кого не стрелять»-.
Но прежде чем мой дедушка смог что-то сказать, моя Нани сказала: «Я приказала это Бхуре также и от твоего лица, поэтому молчи». Она была такой женщиной, что могла бы застрелить даже моего дедушку. Я знал ее — я не имею в виду буквально, но метафорически, и это более опасно, чем буквально. Поэтому он промолчал.
Дважды я был почти украден. Один раз моя лошадь принесла меня домой, а в другой раз Бхуре пришлось стрелять из ружья, в воздух, конечно. Может быть, если бы понадобилось, он бы стрелял в человека, который пытался меня похитить, но нужды не было, так он спас себя и дедушкину религию.
С тех пор, странно, это кажется очень, очень странным, потому что я никому не причинял вреда, все же я был в опасности много раз. Было много покушений на мою жизнь. Я всегда удивлялся, поскольку жизнь рано или поздно кончится сама по себе, почему кто-то заинтересован прекратить ее в середине. Ради чего? Если бы я убедился, что это нужно, то я бы перестал дышать прямо сейчас.
Я однажды спросил человека, который пытался меня убить. У меня была такая возможность, потому что он, в конце концов, стал саньясином.
Я спросил: «Теперь, когда мы одни, скажи, почему ты хотел убить меня». В те дни в Вудлендз, в Бомбее, и обычно давал саньясу людям наедине в моей комнате. Я сказал: «Мы одни. Я могу дать тебе саньясу, в этом нет проблемы. Сначала стань саньясином, а потом скажи мне, почему ты хотел меня убить. Если ты убедишь меня, то я перестану дышать здесь и сейчас, перед тобой».
Он стал стенать и плакать, и прикоснулся к моим ногам. Я сказал: «Не делай этого, ты должен объяснить мне цель».
Он сказал: «Я был просто идиотом. Я ничего не могу тебе сказать». Возможно, это и есть то, почему на такого безвредного человека как я нападают всеми возможными способами. Мне давали яд…
Буквально недавно Шила очень волновалась, потому что Гудия сказала ей, метафорически сказала ей, что «если Ошо умрет, я буду освобождена». Шила была действительно очень обеспокоена. Она сказала мне: «Теперь я не могу даже спать, потому что Вивек заботится о твоем теле, и она сказала, что освободится, если ты умрешь! Это опасно — она может отравить тебя!»
Я засмеялся и сказал: «Шила, приди в себя! Она, должно быть, говорила метафорически. После десяти лет со мной любой станет философом; немного метафизики, немного метафоры вот все, что она сказала. Нет нужды волноваться. Из всех людей во вселенной могущих меня обидеть, она будет последней. Я могу обидеть себя, но она нет… поэтому не волнуйся».
Но я могу понять ее беспокойство. Она взяла, я имею в виду Шила, огромную ответственность, став моим секретарем. Ее беспокойство естественно. Она всегда боится, что со мной может что-то случиться. Тогда она будет отвечать перед миллионами тех, кто меня любит во всем мире. Вы гоже можете понять ее ответственность и ее заботу.
Я сказал: «Я понимаю, но не волнуйся. Гудия иногда вспыхивает, но даже тогда она не обидит меня. Она не может, это невозможно для нее. Да, я сказал «это невозможно».
Иногда вспыхивают все, особенно женщины; и более того, если ей приходится жить двадцать четыре часа в день, или, может быть, больше, с таким человеком как я, который совсем не милый; с которым всегда трудно, и он всегда пытается столкнуть вас на самый край, и который не дает вам вернуться назад. Он продолжает толкать и говорить вам: «Прыгай не думая!»
Моя Нани была в точности похожа на Гудию, особенно, когда она вспыхивала. Я видел ее в гневе, но я никогда не волновался. Я видел ее, вынимающую ружье и направляющуюся в комнату моего дедушки. Но я продолжал делать то, что я делал. Она спросила меня: «Ты не боишься?»
Я сказал: «Иди и делай свою работу, и дай мне делать мою».
Она, смеясь, сказала: «Ты странный ребенок. Я собираюсь убить твоего деда, а ты пытаешься построить карточный домик. Ты немного не в себе?»
Я сказал: «Ты просто иди и убей этого старика. Я всегда мечтал сделать это сам, так чего мне бояться? Не отвлекай меня».
Она села рядом со мной и стала помогать мне делать мой дворец из карт. Но когда она сказала Бхуре: «Если кто-то тронет моего ребенка, стреляй не только в воздух из-за того, что мы джайны… Эта вера хороша, но только в храме. На рынке нам приходится вести себя как ведут себя в мире, а мир не состоит из джайнов. Как мы можем вести себя согласно нашей философии?»
Я видел ее кристально чистую логику. Если вы говорите с человеком, который не понимает по-английски, вы не можете говорить с ним по-английски. Если вы станете говорить с ним на его родном языке, то тогда общение будет возможным. Философии это языки. Философии сами по себе ничего не означают это просто языки. В тот миг, когда я услышал, что моя бабушка говорит Бхуре: «Когда дакойт попробует украсть моего ребенка, говори на языке, который он понимает, забудь все о джайнизме», — в тот момент я понял, хотя это и не было для меня таким ясным, как стало позже. Но это должно было быть ясным для Бхуры. Мой дедушка, конечно, понимал ситуацию, потому что он закрыл глаза и стал повторять свою мантру: «Намо арихантанам намо… намо сиддханам намо…»
Я засмеялся, моя бабушка хихикала; Бхура, конечно, только улыбался, но каждый понимал ситуацию — и она была права, как всегда.
