Эдуард Шюре - Пророки Возрождения
В этом анекдоте, ходившем по флорентийским мастерским и без которого и по сей день не обходится ни одна биография живописца, обращает на себя внимание вкус к мистификации, посредством которой молодой Леонардо любил доказывать, что он умеет сравняться с Природой и даже превзойти ее. Но здесь есть нечто большее; сопоставив два вышеназванных анекдота, в них можно обнаружить две основные линии, проистекающие из двух полюсов его «я», линии одновременные и противоположные, которые должны были одновременно управлять его мыслями и его жизнью. С одной стороны, страстный идеализм призывал его передавать в соблазнительных формах красоты самые тонкие чувства и вынуждал его истолковывать с любовью и энтузиазмом высочайшие тайны души и духа. С другой стороны, его горячее любопытство толкало его на изучение всех проявлений Природы, на скрупулезное постижение структуры всех существ, на проникновение в глубинные причины всех форм жизни. Первый инстинкт – это инстинкт художника, ищущего правдивое в синтезе красоты; второй – инстинкт ученого, преследующего истину в детальном анализе явлений. Один работает с интуицией и воображением, другой – с наблюдением и логикой.
Все существование Леонардо должно было разделяться между этими двумя сферами – искусством и наукой. Эти две силы встречались и сочетались в его трудах. Прирученные искусным магом, но кипящие в его крови и замкнутые в его сердце, они не прекращали там спорить и сражаться между собой. Искусство призывало его к незыблемым истинам, витающим в бесконечном небе и достигающим сверхъестественного света, через который проникает христианская тайна; наука влекла его в великое море бытия, в бурлящую гущу жизни, в глубине которой смутная тайна Зла подстерегает изнуренного исследователя. И Леонардо погружался в эту бездну со смешанной дрожью ужаса и наслаждения, чтобы извлечь из нее вспышку энтузиазма и созерцательного экстаза. Никто ничего не знал об этой внутренней борьбе, да и мы сами ничего бы не знали о ней без его записанных мыслей, где они выдавали себя. Но сам он говорил о себе с непоколебимой уверенностью: «Я бы постиг все тайны, добравшись до сути!»
Так можно сказать, что взгляд ангела, обращенный к крещению Христа, и чудище со щита изначально заключают в себе все труды Леонардо, раскрывая нам два полюса его души и две тайны, вокруг которых его гений должен был вращаться, подобно блистательной комете вокруг двух потаенных солнц.
Теперь мы можем представить себе впечатление, которое художник, столь странно одаренный и вооруженный, должен был производить в расцвете молодости, между своим двадцатым и тридцатым годом, на своих флорентийских сограждан, людей умных, но с мелкими страстями и узким горизонтом. Флоренция тогда была первым центром искусств в Италии, но поскольку Рафаэль и Микеланджело еще не появились, то последнее течение в живописи было раздроблено на мелкие школы. Подражатели Мазаччо, копируя реальность, погрязли в сухости. Сумрачная школа, представленная Перуджино, вернулась к византийской косности с ее напускной набожностью. Меж этих двоих колебался Боттичелли, с прелестью необыкновенной, но немного манерной. То, чего недоставало всем этим талантливым людям, – это интенсивная жизнь и широкое воображение. Каждый оставался привязан к традиции и не выходил за пределы ограниченного круга. Леонардо, со своими многочисленными талантами и обширным гением, должен был им казаться неким универсальным магом всех искусств под видом знатного господина. Его интеллектуальные и моральные качества просвечивали сквозь привлекательную внешность. Со своим высоким лбом, длинными рыжими волосами, чарующим взглядом он был красив, любезен, щедр, искусен в фехтовании – безупречный рыцарь. Он владел шпагой так же ловко, как кистью и резцом. Его слово убеждало разумом и подкупало красотой. Его вид прогонял любую грусть. Lo splendor dell’aria sua, che bellisima era, rasserenava ogni animo mesto. Его физическая сила равнялась его уму. Он останавливал коня на скаку, и та рука, которая могла согнуть язык колокола, могла также и заставить трепетать струны гитары, ласкать тонкую кожу или перебирать гриву с бесконечной нежностью. Он обожал лошадей и птиц.
Что касается последних, он не любил видеть их пойманными. Иногда он ходил к торговцам птицами на Понте-делла-Карайя и покупал голубей. Он сам вынимал их из клетки, сажал на ладонь и смотрел, как они взлетали над Арно. Когда они исчезали, он часто стоял в задумчивости, устремив глаза к горизонту. Мечтал ли он уже о полетах, которые так мучили его впоследствии? Его находили странным и чудным, но это не умеряло его очарования. Часто, поглощенный прогулкой и своими мыслями, он пускал свои эскизы, портреты, фантазии в путешествие по мастерским или дворцам. Он продавал их, когда нуждался в деньгах, но часто отдавал их своим друзьям и больше не думал о них. Чтобы оценить влияние Леонардо на его современников, перечитаем начало его биографии, написанной Вазари. Автор «Жизнеописания знаменитых живописцев» не нашел таких слов даже для своего учителя Микеланджело, к которому он испытывал необыкновенное восхищение. Это придает весомость похвалам, которыми он осыпает его великого соперника, и гарантирует его чистосердечие. «Небесным произволением на человеческие существа воочию изливаются величайшие дары, зачастую естественным порядком, а порой и сверхъестественным; тогда в одном существе дивно соединяются красота, изящество и дарование, так что к чему бы ни обратился подобный человек, каждое его действие носит печать божественности, и, оставляя позади себя всех прочих людей, он обнаруживает то, что в нем действительно есть, то есть дар божий, а не достижения искусства человеческого. Именно это и видели люди в Леонардо да Винчи, в котором сверх телесной красоты, не получившей сколько-нибудь достаточной похвалы, была еще более чем безграничная прелесть в любом поступке; а дарование его было так велико, что в любых трудных предметах, к которым обращалась его пытливость, он легко и совершенно находил решения; силы в нем было много, и соединялась она с легкостью; его помыслы и поведение были всегда царственны и великодушны, а слава его имени разлилась так далеко, что не только у своего времени было оно в чести, но еще более возросло в потомстве, после его смерти. И в самом деле, дивным и божественным был Леонардо, сын сера Пьеро из Винчи» [25] .
Леонардо да Винчи. Автопортрет. Рисунок. Ок. 1512 г.
Турин, Национальная библиотека
Этот человек, которым все восхищались и которого никто не знал глубоко, был способен на любое предприятие. Он был уверен, что преуспеет в любом деле, собрав воедино всю свою волю. Но каково было его тайное желание? Какой путь он хотел выбрать среди всех, которые открывались перед ним в ослепительных перспективах? Под его многочисленными желаниями, под его изменчивыми фантазиями скрывалось одно глубокое стремление, единственное, но властное и упорное. Он пренебрегал тем, что составляло жизненные устремления обыкновенных людей. Ни роскошь, ни богатство, ни власть, ни даже слава в обыденном смысле этого слова не привлекали его. Лишь безграничная любознательность охватывала все его чувства и владела всем его существом. Его мысль охватывала видимый мир широким взглядом и с глубокой симпатией. Догадаться о сущности звезд и света, земли и ее элементов, ее высших сфер, бесчисленных животных, человека и невидимой души, которая им управляет; постигнуть дух, который правит этим великим целым своей могущественной гармонией, а потом доставить людям больше радости, больше счастья, передавая им с помощью магии искусства эту завоеванную гармонию – такова была мечта Леонардо в начале его пути. Эта мечта однажды приняла форму настоящей галлюцинации.
В предисловии к «Tesoretto» Брунетто Латини, который был учителем Данте, рассказывает виденный им сон, который, по его словам, вдохновил его на написание книги, где описаны некоторые мало известные чудеса Вселенной. У края дремучего леса, куда он тщетно искал вход, он увидел прекрасную женщину, поджидавшую его. Он спросил ее, есть ли какая-нибудь дорога в этот лес. Тогда она провела его по узкой тропинке до поляны, откуда он увидел высокую гору с глубокими пещерами и крутыми склонами. «Кто ты?» – спросил путешественник. «Я Природа», – ответила хранительница грандиозного пейзажа. Это было божество, которое средние века отвергли и прокляли, чтобы предаться Богу, и которое вновь стало занимать первое место в человеческих мыслях. Когда беспечная юность отступает перед тяжкими заботами зрелого возраста, Леонардо также повстречал эту богиню. Но за двести лет она изменила имя и облик. Она выросла, стала более суровой и более горделивой. Королевским жестом она указала своему новому ученику темную землю, окруженную сияющими сферами, которые терялись в бесконечном, образуя круги света и тени. Потом она сказала: «Я раскрою тебе все чудеса моего царства при условии, что ты будешь любить одну меня и никому другому не отдашь своей души». – «Кто ты?» – спросил Леонардо. «Я Наука, – прошептала бесстрастная богиня. – Избегай бури и бойся женщины ! Оставайся хозяином самому себе, и ты постигнешь тайну всех вещей. Положи печать на уста свои и заключи свою волю в сердце, словно в могилу. Тогда придет к тебе сила, которую ты желаешь». Леонардо сгорал от любопытства. Никто никогда не говорил с ним так властно, проникая в самое сердце. «Я знаю, – сказал он, – что ты не любишь показываться людям. Сегодня ты явилась мне во всем своем блеске. Когда я снова тебя увижу?» – «Когда ты проникнешь в тайну мира, тогда ты завладеешь мной полностью. И, овладев мной, ты познаешь высшее счастье. Ты хочешь этого?» Пораженный и плененный, Леонардо сделал утвердительный жест. Тогда богиня исчезла с загадочной улыбкой, в которой таилась некая ирония.
