Алексей Скалдин - Странствия и приключения Никодима Старшего
Прощаясь с возницей, Никодим все-таки сказал ему: "А подозрительные люди — эти ваши слободские, и твой кум тоже". "Да, у кума нос того… подгулял. Даром этого не случается. Ну, прощайте, барин. Покорно благодарим", — ответил возница и, нахлобучив шапку, принялся настегивать лошадь, как будто желая скорее скрыться с Никодимовых глаз.
ГЛАВА XVI
Столкновение у камня
Отпустив встретивших его слуг, Никодим остался один. Он обошел и осмотрел все комнаты дома, кроме черной залы и комнаты Евгении Александровны, а ночью, в одиннадцать часов, вышел к калитке посмотреть, не пройдут ли чудовища. Но они не показались.
Утром старый его дядька и когда-то камердинер покойного дедушки Онуфрия Никодимовича, бывший крепостной Павел Ерофеич, брея Никодима перед кофе, сказал:
— Не настоящею жизнью нынче живут господа. В бывалые-то годы, как барин куда поедет, так и собственного слугу берет с собою. За границу ли, в Москву там, или в Питер — все равно. Тот его выбреет, и вымоет, и одежду в порядке содержит, а нынче что?
— Значит, ты, Ерофеич, со мной вместе чудить хочешь? — спросил Никодим.
— Зачем чудить? Вы барин степенный. Маменьке-то в радость такие дети.
— А если барин влюбится — по-твоему, что тогда верный слуга должен делать?
— А вы разве влюбились, Никодим Михайлович?
— Да, влюбился.
— Ну вот, коли влюбились, так честным пирком да за свадебку.
— Ловко выдумал старик. Да как на ней женишься, если она уже замужем?
— Замужем? — Тут лицо Ерофеича вытянулось и выразило определенно полное разочарование. — Уж коли в чужемужнюю жену влюбились, так об этом, барин, не говорят. Молчать надо… Там, как хотите: я вам не судья, а на людей выносить не полагается.
— А если она не чужемужняя жена, а так просто… ну, любовница, на содержании… что ли?
— Вот еще скажете, барин. Такая-то уж и вовсе в жены не годится — сегодня она с одним, завтра с другим. Будто настоящих барышень нет. Да и в роду у нас такого не водилось — Бог миловал.
— Нет, Ерофеич, она замужняя… А, послушай, ты не знаешь ли чего-нибудь о Лобачеве, Феоктисте Селиверстовиче?
— Господина Лобачева как не знать. Еще когда вы в гимназии были, они к вашему батюшке частенько наезжали по разным делам.
— К нам? Сюда? Сам Лобачев?
— Да недолго они заезжали — с полгодика.
— Послушай, так папа его должен знать?
— Разумеется, должны.
— А кто он такой — этот Лобачев?
— Да из себя видный такой. Только сомнительный человек. Говорили про них разное. Мало ли что говорят.
— Федосий из Бобылевки, что меня сюда привез, сказывал мне, что он не русский, а англичанин.
— Бобылевские-то его лучше знают, а здесь кто же его видал. Лет одиннадцать назад было — все поди забыли.
— А на фабрике у него ты бывал?
— Нет, не довелось. Да какая это фабрика — темное дело.
— Почему темное?
— Работают, можно сказать, большие тыщи народу, а что делают, неизвестно.
— Людей делают, мне Федосий говорил.
— И за границу отправляют, сказывали. Оттого-то у басурмана такая сила народу нынче и пошла. И чего наш царь смотрит?
— Заговорился Ерафеич. Я-то с гобою, как с путным, а ты ахинею понес. Разве можно людей делать на фабрике?
— Отчего нельзя? Хитрый человек все может. Впрочем, вам виднее. Мы люди темные. За что купил — по том и продаю.
— А что же еще про Лобачева говорили?
— Да, так… разное.
Никодим поглядел на старика. Тому, видимо, и хотелось что-то сказать, но уж никак он не мог решиться и даже бровь почесал.
— Ну что же? Рассказывай.
— Да нет… лучше увольте… до другого раза…
Разговор на том и кончился, но для Никодима прибавился еще один вопрос: зачем здесь бывал Лобачев одиннадцать лет назад и почему отец ничего о нем не сказал Никодиму, хотя и знал, что Никодим ездил к нему.
И еще никак не мог примириться Никодим с мыслью, что между Лобачевым и Уокером с одной стороны и госпожею NN с другой существует тайный союз, направленный, между прочим, и против него — Никодима, а мысль эта все время не оставляла его.
Днем он наконец решился опять войти в комнату матери, уже раскрыл бюро и принялся выдвигать ящики, как вспомнил, что ему говорили об этом не только госпожа NN. но даже Лобачев. Чувство стыда кольнуло его душу; однако признаться себе, что он не в состоянии пересмотреть содержимое ящиков, Никодим не мог. Он совсем неопределенно, как иногда бывает, не словами, а чувством подумал: "Подожду еще, оттяну немного времени", — и, захлопнув бюро, вышел в столовую…
Проснувшись утром на другой день после разговора с Ерофеичем, Никодим ощутил в себе неизъяснимое разделение: будто двое в нем переглядывались между собою и один лежал в постели, а другой был где-то, под потолком и так хорошо понимал все, что делалось с тем, который оставался внизу. Чувство это длилось недолго — Никодим вскочил весьма возбужденный и поспешил умыться холодной водой. До вечера он почти ничего не думал — только щемящее чувство беспомощности и бессилия что-то нужное сделать, как-либо выбраться из создавшегося ложного положения — томило и угнетало его. Вечером он опять почувствовал свое разделение: словно кто вышел из него и сел напротив в кресло, у другого окна столовой.
— Знаешь, — сказал Никодим, — нужно нам поговорить с тобою откровенно: если ты являешься самовольно — ты должен знать больше меня.
Собеседник молчал.
— И говорить должен ты, а не я, — продолжал Никодим, — я буду слушать.
— Если так — изволь, — глухо и неопределенно ответил другой.
— Я жду.
Некоторое время прошло в томительном молчании. Наконец другой заговорил.
— Свою мать ты не любишь. Ты постоянно путаешься — не зная о ком думать: о ней или о госпоже NN.
— Да.
— Это происходит потому, что ты любишь госпожу NN.
. — Ну, разумеется. Иначе зачем я стал бы думать о ней.
— Да, но любить мать и госпожу NN одновременно — невозможно. Ты еще не знаешь госпожи NN. но ты должен ее чувствовать. Она спросит так много, что ты не в силах будешь дать ей. И разве ты не догадываешься, что жизнь госпожи NN в чем-то сталкивается с жизнью твоей матери?
— Конечно, догадываюсь.
— Отчего же ты об этом не подумал?
— Во всяком случае, не думаю, чтобы столкновение было на романтической почве. Правда, что-то есть темное — это темное нетрудно усмотреть из потерянной мною записки господина W, и будь эта записка у меня под руками — мы могли бы в ней поразобраться. Ведь не думать же мне, что мама и госпожа NN влюблены в одно лицо… в Уокера, например… или в Лобачева… ха-ха-ха!
Никодим громко рассмеялся. Ерофеич заглянул в дверь.
— С кем это вы, барин, разговариваете, или мне попритчилось? — спросил он.
— Попритчилось, попритчилось. Ерофеич, — ответил Никодим, — а может, и нет — всякие бывают гости, — Упаси Бог от нечистой силы: как облюбует какое местечко — не скоро выведешь, ни крестом, ни пестом. Вот тоже по весне, как барыне уехать, — что за нечисть тут шаталась?
— А ты видел?
— Ну нечисть — не нечисть: господин Раух объясняли потом, что просто тут лобачевские фабричные пошаливали — кто их разберет.
— А те, монахи-то, больше не показывались?
— Что вы барин! Да я бы сбежал.
Старик опять не на шутку перепугался.
— Ну иди пока к себе, — попросил его Никодим и, когда старик ушел, вновь обратился к прежнему собеседнику. — Извини, нам помешали закончить разговор. Даже и самые хорошие слуги не умеют быть достаточно воспитанными. И на чем мы остановились? — я забыл.
— На столкновении Евгении Александровны и госпожи NN.
— Да это нелепо. И трагедия моя в том заключается — что я, не знаю, собственно, не только куда, но и почему могла исчезнуть моя мать.
— Трагедия. Стоит ли так значительно выражаться?
— А что же по-твоему?
— А так… скандальная история, как и определила Евлалия.
— Ну да, вообще-то скандальная история, но для меня лично — трагедия.
— Поухаживай за госпожою NN — пройдет. Займись. Право, стоит: она дама обольстительная во всех отношениях, как сказал Лобачев.
— Довольно. А то я буду просить тебя, как и господина Лобачева, прекратить этот бессмысленный разговор.
— Я не господин Лобачев, и тебе долго придется просить меня.
— Нет, не долго. Довольно!
Никодим встал, вышел из столовой, хлопнув дверью, и очутился, на улице. Солнце было уже у самого горизонта, озеро чуть слышно плескалось. Никодим пошел к берегу.
Узкая тропинка вела к плоскому большому камню, около камня рос молодой ракитовый куст и стояла скамья. Сквозь полуоблетевшие ветви ракиты, рядом со скамьей, на тропинке виднелась высокая человеческая фигура. "Арчибальд Уокер", — узнал Никодим сразу.
