Олег Радзинский - Суринам
Было больно и как-то особенно мокро, хотя на Илью и так лили воду весь день. Илья почувствовал, что у него в переносице начался пожар, словно горячий воздух, столп горячего воздуха неизвестно откуда устремился туда снизу. Стало жарко, а потом эта струя превратилась в поток, ещё шире и горячее, и вдруг у Ильи как будто выскочила из переносицы пробка, и горячий воздух прошёл в лоб и заполнил там всё ровным жаром. Было приятно, и Илья знал, что больше у него никогда не будет мигреней.
Сейчас, хмельной от рома и голода, Илья смотрел, как костёр догорал и поленья превращались в угли, покрытые красным налётом. Все, кроме него и Ам Баке, устроились на ночь в гамаках. Илья встал, пошатнулся, кивнул Ам Баке и пошёл к своему тенту. Ам Баке пошёл за ним.
Процедура была простой и совершалась каждый вечер, с первого дня на реке: Илья забирался под свой тент, а Ам Баке расставлял чуть поодаль вокруг тента большие речные камни. Затем он укладывал толстый просмолённый канат внутри образованного камнями круга. Потом Ам Баке шёл к костру и приносил огонь. Он поджигал канат, и они оба смотрели, как тот горел внутри круга камней, чадя в лиловую ночь джунглей. Ам Баке стоял и смотрел на тлеющий во влажной темноте канат с внешней стороны круга, а Илья — с внутренней. Оба молчали; что тут скажешь?
В первый вечер Илье объяснили, что он не может выходить из круга до утра, пока Ам Баке не уберёт все камни. Почему-то было важно убрать все камни, а не просто отодвинуть пару из них для прохода. Илья должен был оставаться внутри всю ночь, и никто не мог пересекать линию круга. Почему — Илья так и не понял. Он лишь понял, что это важно. Важнее всего.
Илья забрался в гамак и накрылся тряпкой, не дававшей тепла. Для уюта. Он следил сквозь щель между двумя кусками брезента, как догорает канат, и чувствовал, что становится всё пьянее. В лежачем положении ром действовал сильнее, наполняя голову лёгким туманом. Всё вокруг казалось расплывчатым и чуть кружилось. Неожиданно темнота надвинулась на него из тёмных брезентовых углов, и Илья уснул.
Он проснулся глубокой ночью, оттого что был не один. Кто-то узкий лежал рядом в гамаке, где и одному было тесно, лежал, прижавшись к Илье и обняв его. Другое тело лежало почти на нём, места-то не было. Илья не испугался; однако знал, что это не сон.
Илья попытался отодвинуться и встать. Но руки вокруг него сомкнулись сильнее, и он почувствовал тепло мягких губ у себя на лице.
— Тш-ш, — шепнула Адри. — Тш-ш. А то всех разбудишь.
ГЕШИКТЕ ПЛААТС ВАН МАХТ 3
ТЕМНОТА внутри тента была неровной и почему-то казалась серее в углах. Самое тёмное место было там, где висел гамак, и Илья не мог видеть Адри. Вдвоём в гамаке было неудобно, но они не жаловались; они сжались в одно и разговаривали, шепча друг другу глупые слова ни о чём.
— Скучал? Скучал? — шептала Адри между поцелуями. — Нет, скажи, как скучал.
Она уже была сверху и взяла его в себя, но оба не спешили двигаться, наслаждаясь знакомым ощущением проникновения. Это чувствовалось как возвращение домой.
— Скажи, что страдал без меня, — требовали её губы. — Если не страдал, я сейчас уйду.
И она прижималась ещё сильнее, позволяя ему проникать всё глубже, и скользила на нём, ища оптимальный угол соития в качающейся над земляным полом брезентовой темноте. Потом слова кончились; их заменило дыхание, что теперь жило в тенте вместе с ними.
Было слышно, как в ночи растут джунгли.
В заключении Илья провёл без женщин пять лет. Он был вечно голоден, и это чувство пересиливало, забивало, убивало остальные желания. Он всегда хотел есть и мало думал о чём-то другом. Жизнь до тюрьмы вспоминалась всё меньше, жизнь после тюрьмы не казалась реальной. Прошлое стало будто сон, будущее таилось вдали. Настоящее же было тут, рядом; неотступное, как подъём поутру, постылое, как холод по ночам. Илья жил настоящим и хотел есть.
В ссылке, в Сибири Илья попал на ЛЗП «Большой кордон». Кордон был не очень большой: шестьсот семьдесят человек ссыльных, особняк да строгий. ЛЗП, лесозаготовительный пункт, стоял посреди тайги, и их возили на работу — на повал — без конвоя, что для Ильи было ново. Однажды он спросил старого зэка по кличке Чекмарь, отчего начальство не боится побегов. И почему никто не бежит.
— Куда? — удивился Чекмарь. — Всюду одно.
Чекмарь не знал свободы: он сидел с малолетки, привычно меняя зоны и меряя судьбу от этапа до этапа. Ему было можно верить.
Раз в два, порою три месяца к ссыльным приезжали проститутки. Они устраивались в сушилке, тёмном жарком закутке, куда обычно вывешивали мокрую одежду и где хранили валенки. В бараке стояло радостное оживление, какое бывает перед амнистией. Зэка помоложе глупо смеялись и толкали друг друга локтями. Те, кто постарше, продолжали играть в карты и посматривать на дверь сушилки, пропускавшую внутрь и обратно ждущих и уже дождавшихся мужчин. Те, кто постарше, не ходили и вообще делали вид, что их это не касается. Разве что курили жаднее.
День, когда приезжали проститутки, зэка называли «мокрый день».
Проститутки были бывшие зэчки, что освободились из местных зон и не могли вернуться домой. Они ездили по ссыльнопунктам и дарили радость всем этим убийцам, ворам, грабителям, всем, кто их ждал. Они брали недорого, и если не было денег, можно было расплатиться чаем или хорошими рукавицами.
Один раз Илья пошёл, от скуки. В сушилке было так темно, что он не видел женщину под собой. Он понял — на ощупь, — что она одета сверху в какую-то кофту и голая от пояса вниз. Женщина была толстой и называла его «братишка». Илья ей не понравился: он никак не мог кончить и занимал больше времени, чем ему отводилось. Все его попытки быть нежным она немедленно пресекала: это противоречило её профессиональной этике. Наконец Илья устал и сделал то, что обычно в такой ситуации делают женщины: он сымитировал оргазм. Женщина обрадовалась и прижала его к себе сильными пухлыми руками. Она поцеловала его в шею. Женщина гладила его по голове, как ребёнка, а он вжимался в неё и делал вид, что продолжает кончать. Потом он встал, снял презерватив, и она обтёрла его влажной тряпкой, которой до него обтирала других. Илья заплатил, поцеловал ей руку и ушёл.
Больше он не ходил в сушилку по «мокрым дням».
Сейчас, в джунглях, в плотной темноте тента, Илья снова был с женщиной, которую не мог видеть, и он вспомнил ту встречу. И тут же прогнал воспоминание, стёр его, как мокрой тряпкой стирают со школьной доски. Он не хотел никаких воспоминаний о других, другом, иной жизни; его жизнь была здесь, рядом с ним, в этой влажной ночи недалеко от экватора. Его жизнь жарко дышала рядом и скользила по телу, заставляя наслаждение проникать повсюду и дрожать там, вибрируя и оставаясь. Его жизнь была его настоящим; прошлого больше не было, а будущего он не хотел.
Потом, после того, как мир сначала пропал, а потом раскололся на миллионы частиц, потом, когда Адри перестала зажимать ему рот своими жаркими губами, чтобы поглотить в себя его стоны, они долго лежали молча, слушая ночь, пока Илья не догадался спросить, как она сюда попала. Как она их нашла и кто её привёз.
— Приплыла, — сказала Адри. — Села в лодку и приплыла.
Илья уже достаточно её знал, чтобы понять: других объяснений не будет. И за это спасибо. Илья вдруг вспомнил важное и встревожился:
— А ты знаешь, что никто не может приходить ко мне ночью? — Он старался говорить строгим тоном. — Ты знаешь, что Ам Баке ограждает меня каждый вечер защитным кругом, сквозь который никто не должен проходить? Или случится плохое.
— Очень хорошо, пусть никто и не ходит к тебе по ночам, — согласилась Адри. — Нечего им здесь делать.
— А ты?
— А я не боюсь. — Она поцеловала Илью в грудь. — Я не боюсь нарушать. Я не боюсь магии.
Они замолчали. Было хорошо лежать вместе, чуть покачиваясь в темноте. Вместе с ними не спали лес и странные звуки ночи вокруг. Илья прижал Адри к себе.
— Глупая, ты же веришь во всё это, сама говорила. А что, если теперь действительно случится что-нибудь плохое? Из-за того, что ты пришла?
— Без «если», — сказала Адри. — Обязательно случится. Но я не боюсь: я же не Кэролайн.
— А что, Кэролайн боится?
Адри засмеялась.
— Когда Кэролайн было тринадцать, Ам Баке ей сказал, что один из Куманти, Джаджаа, дал ей такую красоту, потому что сам хочет на ней жениться. Ам Баке сказал, что она не должна ни с кем спать, иначе Джаджаа заберёт красоту, а её накажет. Он должен быть первый, он станет её мужем. И она так боялась, что отказывала всем мальчикам в школе, а потом в колледже. Ей уже исполнилось двадцать, а она так ни с кем и не спала. Потом Ам Баке бросил керри, раковины, и увидел, что она должна выйти замуж за человека с цветком. Джаджаа вселился в этого человека, только тот об этом не знал. Кэролайн должна выйти за него замуж и объяснить ему, что он — приют из плоти для Джаджаа. В этом её смысл. Больше он ничего не сказал.
