Олег Радзинский - Суринам
— Ты помнишь, вчера ночью Ам Баке заставил Куманти показаться. Это Папавинти, Куманти-змея. Это опасная Куманти. Вот почему тебе было так плохо: твоя Куманти не любит тебя. Ты для неё просто тело. Если бы она хотела добра, тебе бы не было плохо.
Всё это звучало как-то слишком примитивно. Илья не стал спорить: он помнил висящую в воздухе змею и как он потом не мог дышать. Он не хотел, чтобы это повторилось. Илья кивнул.
— Кроме того. — Миссис Рутгелт налила себе ещё чаю. — Кроме того, Ам Баке сказал, что если её не изгнать, то она не подпустит к тебе ни одну другую женщину. Она не позволит тебе иметь ни с одной женщиной длительные отношения. Как с Адри.
— А что она сделает? — спросил Илья. — Поссорит нас?
— Нет, — сказала миссис Рутгелт. — Папавинти слишком велика, чтобы ссорить влюблённых. Она — опасная Куманти. Если Адри ей будет мешать, она её просто убьёт.
ГЕШИКТЕ ПЛААТС ВАН МАХТ 2
МЕСТО, где стоял лагерь, было недалеко от одной из плантаций Рутгелтов. Плантация называлась Оуд Плаатс, Старое Место, и в семье к ней было особое отношение: там родилась миссис Рутгелт.
После серии военных переворотов в Суринаме в начале 80-х было неясно, кто и чем теперь владел. Рутгелты жили в Голландии и не могли получить никакой информации о своей собственности. Плантации перестали работать, жившие на них люди разбрелись кто куда или остались на земле, чтобы обрабатывать её для собственных нужд. Но Оуд Плаатс продолжала функционировать, и бананы на лодках свозились в Новый Амстердам, чтобы оттуда на корабле плыть в Амстердам старый.
Управляющий плантацией однорукий Йохан посылал хозяйке письма с отчётами об урожае и выручке. Письма он диктовал своей постоянно беременной дочери, так как сам писать не умел. Йохан диктовал на срэнан-тонго, и дочь записывала по-голландски, наполняя серую бумагу колонками цифр и пояснениями, что было выращено и кому и за сколько продано. Она клала письма в большие конверты, оставшиеся ещё с колониальных времён, и Йохан, не веривший в стойкость фабричного клея, мазал конверты едкой смолой дерева мелагори, которая клеила всё и навсегда. Как-то внезапно, не болея, он умер в одно жаркое утро, после чего наступили молчание и неизвестность.
Ситуация изменилась в 90-м: в Суринаме прошли выборы, восстановилось подобие демократии, и семья приехала обратно, первый раз за пятнадцать лет. Для Адри и Руди это стало открытием страны, о которой каждый вечер вспоминали их родители и рассказами о которой, как запахом пряной креольской еды, было пропитано их детство.
Первым, что сделала миссис Рутгелт, была поездка в Оуд Плаатс вместе с детьми. Мистер Рутгелт остался в Парамарибо; ему предложили пост в правительстве Роналда Венетиаана, которое предпринимало всё, чтобы восстановить хорошие отношения с бывшей метрополией и получить кредиты. Им были нужны люди с происхождением и связями, старая кость. Мистер Рутгелт от поста отказался, но с тех пор стал неофициальным советником президента.
Оуд Плаатс производила странное впечатление места, откуда все ушли, но забыли закрыть за собой двери. Остатки семей рабочих продолжали жить вокруг большого хозяйского дома и выращивать еду для себя. Связь с миром прекратилась после смерти однорукого Йохана, и старая пристань, откуда раньше уходили гружённые бананами лодки, казалось, больше никого не ждала. Берег заилился, и перед тем, как причалить, команда полезла в мутную красную воду и расчистила проход для катера.
Жители плантации наблюдали за их стараниями, но помогать не спешили; они не помнили миссис Рутгелт, которую в детстве здесь знали как Миккуде Бойере.
Большой дом стоял открытый; мебель растащили по лачугам или порубили на дрова. У одного из наделов, рядом с рядами чахлых банановых деревьев темнело старое пианино де Бойерсов с оторванной крышкой. Чёрный лак почти сошёл от дождей, и пианино удивительно хорошо сливалось с окружающими джунглями. На клавишах спала рыжая кошка, положив гладкую лапу на полусъеденную зелёную птичку. Когда кошка двигалась, клавиши издавали пустой звук.
Но не запустение расстроило миссис Рутгелт; она знала, что всё можно восстановить и насытить жизнью, если имеются воля и деньги. Во дворе большого дома, где когда-то был фруктовый сад, теперь стоял маленький деревянный сборный дом, из тех, что можно заказать по почте и собрать на своём участке. Дом стоял, заявляя о присутствии на её родовой земле кого-то ещё, кто проявил решимость отобрать у миссис Рутгелт память о детстве, о девочке Микке де Бойере и её давнем счастье. Такое допустить было нельзя.
Загадка выяснилась скоро: её школьная подруга Имме после объявления независимости осталась в Суринаме и вышла замуж за финансового советника самого Дези Бутерзе, военного диктатора, тайно и явно правившего страной с конца 70-х. Она продолжала жить в Парамарибо, и теперь её звали фро Куммер, по мужу. Муж был голландец, бухгалтер, приехавший в Суринам после объявления независимости, потому что новому правительству были нужны люди, понимавшие, как хранить и легализовывать украденные и вывезенные из страны деньги. Он был высок, молчалив и любил ананасы. Его звали Эрнст Куммер; всякий раз, когда он вспоминал Гаагу, ему неудержимо хотелось онанировать.
Однажды фро Куммер решила, что Рутгелты никогда не вернутся, и, посоветовавшись с мужем, заказала сборный деревянный дом в каталоге американского магазина «Воллмарт». Дом привезли на грузовом корабле из Майами, и фро Куммер послала его в Оуд Плаатс вместе с шестью солдатами. Солдаты вырубили фруктовый сад, собрали дом, заперли его и уехали обратно. Дочь однорукого Йохана грустила, что не успела забеременеть от одного из них, толстого весёлого мулата с рваным ухом. Мулат громко смеялся и умел петь по-английски, отчего все в поселке думали, что он начальник.
С той поры фро Куммер чувствовала себя хозяйкой старой плантации.
Миссис Рутгелт приняла решение мгновенно.
Они вернулись в Парамарибо, и через два дня большая лодка с прикреплённой к ней плоской платформой отправилась вверх по реке к Оуд Плаатс. Дом, не разбирая, погрузили на платформу, и он, запертый, как и прежде, отправился вниз по течению. Дом плыл мимо индейских посёлков, и красные араваки смотрели на него, не удивляясь и не желая. Над домом кружили птицы, которым до конца путешествия удалось свить на жёлтой крыше не очень удобное гнездо.
В парамарибском порту дом поставили на большой открытый грузовик, оборудованный подъёмным краном. Утром, точно в шесть часов, как просила миссис Рутгелт, в ворота Куммеров позвонили. После недолгих препираний со служанкой фро Куммер разбудили, и она появилась у входа в тот момент, когда дом, её дом, что должен был стоять в Оуд Плаатс и означать её право на эту землю, висел в воздухе, опутанный канатами, и четверо чёрных мужчин маневрировали верёвками, пока дом не встал посреди её богатой улицы, перегородив движение и заняв собой всё видимое пространство. Мужчины отцепили канаты, а один из них, самый чёрный, подошёл к фро Куммер и, поздоровавшись, протянул уведомление о доставке. Фро Куммер автоматически расписалась, все ещё не веря в происходящее.
— Что это? — спросила фро Куммер. — Зачем?
— А это фро Рутгелт прислала обратно ваш дом. — Мужчина улыбнулся; теперь можно было сказать заранее выученную фразу: — Здесь он будет лучше смотреться.
Первый раз Илья слышал эту историю от Адри; они лежали на ковре в её квартире на Линкольн Сквер, радостные и пустые от только что случившейся любви. Осень кружила за окном пока ещё тёплым ветром, но в ранних сумерках уже таилось обещание смены сезонов. Теперь, в пересказе Руди, здесь, в джунглях у тёмной реки, где лица сидящих вокруг освещались лишь капризом костра, история о доме фро Куммер почему-то казалась невероятнее, чем на углу Бродвея и 63-й.
Илья был немного пьян: он ничего не ел уже около трёх дней и по вечерам, как сейчас, пил ром, запивая его горячей водой. Это притупляло ощущение голода, и ром разливался внутри теплом, как горячая кровь.
Сегодня после десятичасового обливания Ам Баке объяснил ему, что завтра — последний день процедуры. Они стояли перед почти пустой бочкой — Дези, как обычно, справа от Ильи. Ам Баке поставил ведро на землю; внутри мокро блестели прилипшие листья.
Ам Баке что-то спрашивал Илью, но тот не мог понять. Ам Баке оглянулся и позвал Руди. Выяснилось, что перед завтрашним концом процедуры он хочет знать, имеются ли у Ильи жалобы на здоровье. Физическое здоровье, пояснил Руди. Он улыбался.
Илья сказал, что много лет — с тюрьмы — его мучит гайморит, вызывающий сильные мигрени. Илья показал на лоб. Ам Баке кивнул. Затем он взял из бочки короткую ветку, почти без листьев, и запел. Ам Баке пел хуже, чем Ваутер: его песня была как хриплое дыханье, в котором угадывались слова. На полуноте Ам Баке прервался и окунул ветку в бочку. Он сказал что-то короткое и хлёстко ударил Илью веткой по переносице. И ещё раз.
