Лариса Автухова - На помощь далеким мирам
Наконец, мужчина заговорил с нею. Он сказал, что Эли уже довольно плутать по чужим местам, ей пора выйти на дорогу. Волнуясь, Эли спросила, где же эта дорога. Он указал куда-то рукой. Но Эли не успела проследить направления. Она беспомощно озиралась вокруг. Местность была безлюдна и незнакома. Эли растерялась, куда же ей идти.
— Ты найдешь дорогу сама. Сама! — сказал мужчина Эли, строго глядя на нее. — Но не жди, что дорога тебя найдет. Ищи сама! Иди и ищи!
Он легонько подтолкнул ее в спину и она, не споря, не говоря ни слова, послушно пошла по пахучему яркому узору холма. Склон все круче и круче спадал куда-то вниз. Эли уже бежала, она не могла остановиться, неведомая сила несла ее все стремительнее. И в тот момент, когда, казалось, впереди разверзнется пропасть, крутой склон вдруг превратился в ровную и широкую дорогу. Она остановилась и вздохнула с облегчением.
Проснувшись, Эли вновь и вновь вспоминала все увиденное во сне. Ей хотелось хотя бы еще один раз оказаться в том месте, на холме с его опьяняющим воздухом и неописуемой красотой разлитой синевы. Как же тепло было там ее душе! После пережитого неведомого доселе восторга ей в сто крат тяжелее было возвращаться к серой обыденности своего существования. Она вдруг особенно ясно осознала, что не может больше выносить окружающий ее мир: этих покорных людей, чьи помыслы отданы скудной и нерадостной равнине с ее холодными, промозглыми ветрами, этих участков с редкими всходами злаков и бобов, над которыми всю жизнь гнут спины жители селения, наконец, этих праздников с их глупыми традициями и обрядами. Эли окончательно осознала, что никогда ей здесь не прижиться. Не сможет ее душа, страдающая от холода и темноты, найти здесь для себя надежду и утешение. Теперь Эли знала точно, что ей надо идти к перевалу, чтобы отыскать путь через него, путь, ведущий в другой мир. Она была готова к любому исходу: к новой жизни или к успокоительной смерти. Пусть она и не найдет дороги, но тогда вместо бессмысленного существования она получит вечное успокоение. Эли была готова принять смерть, как великое избавление, ведь не надо будет больше мучиться и страдать, живя среди чужих, бесконечно далеких для нее людей.
Ее вдруг осенила мысль о том, что надо сегодня же отправляться в путь, чтобы найти дорогу через перевал. Или погибнуть. Или то, или это. Больше ждать она не могла. На миг ее руки, беспокойно сновавшие в поисках одежды, замерли. А как же ее мать, отец, родные? Они, наверное, будут потрясены и раздавлены этим ее побегом, но оставаться среди них, пусть даже и во имя сострадания к ним, она не могла. Эли чувствовала всей своей мающейся душой, что задержись она здесь еще, и придет к ней погибель. Сама не зная почему, ее терзали думы о тщетности собственной пустой жизни. Что она жаждала обрести там, за перевалом, то ей было неведомо, но она понимала, что там — простор и движение вперед, здесь — застой и бессмысленное топтание на месте.
Идти она решила к вечеру, когда вся семья уляжется спать. Весь день она просидела в хижине, помогала матери готовить еду, печь лепешки, была предупредительна и нежна с нею. Лиз тихо удивлялась необычности в поведении дочери, ее сегодняшней разговорчивости. Она по-своему истолковала новые повадки Эли, надеясь, что та, взрослея, приобретает, наконец, те черты, которые были свойственны всем жителям холодной равнины. Как и любой матери, Лиз хотелось видеть дочь хозяйкой собственного дома, счастливой женщиной. Она и представить себе не могла того, что может быть по-иному.
Мать несколько раз ловила на себе пристальный взгляд Эли, в котором, будь та проницательнее, она распознала бы вину и печаль. Эли прощалась с матерью, не в силах высказать ей все, что довлело над нею. Она не могла сказать матери о своем решении, ведь та ни за что не отпустила бы ее. Поэтому ей не оставалось ничего другого, как молча проститься с женщиной, подарившей ей эту жизнь и вырастившей ее. Было странно, но сердце щемило и болело, как будто оно не хотело лишиться этого унылого приюта. Однако Эли безжалостно гнала от себя прочь эту преступную жалость и печаль. Ей нельзя было скорбеть и тосковать по уходившему, впереди ее ждала дорога. Пусть, быть может, она не принесет ей тепла и покоя, но, по крайней мере, она даст движение. А это немало!
Наступили сумерки, движение затихло, все улеглись. Эли, прислушиваясь к гулким ударам своего взволнованного сердца, ждала, когда уснут ее родные.
Ей думалось, что уже завтра все они начнут новую жизнь. Семья, отчаявшись и отскорбев, будет привыкать жить без Эли. Постепенно и мать, и отца, и сестер захватят другие мысли и события. Они, погруженные в привычный поток своих неспешных дел, как и прежде, станут трудиться на своих участках, выращивать бобы, печь лепешки, праздновать новые рождения, ждать тепла. Наверное, со временем их печаль по Эли утихнет и пройдет, как проходит и падает безвозвратно в вечность и сама жизнь. Они утешатся своим обычным бытом, привычными делами, пустыми разговорами.
Эли не знала, что же ждет ее там, за перевалом, если ей посчастливится взобраться на его вершины, но она горячо верила в то, что за перевалом для нее начнется новая жизнь. Поддавшись своей интуиции, уносившей ее в запредельные дали, она чувствовала, что ее жизнь, доселе такая спокойная и унылая, отныне превращается в дорогу, в одну только дорогу, на которой ее ждут люди, много людей. Иногда она даже видела их во сне. Она о чем-то говорила с ними, а люди, обступив Эли со всех сторон, безмолвно внимали ее словам. В некоторых снах она рисовала на песке для них большие картины, безмолвные люди пристально изучали их.
Лежа без сна в этот свой последний вечер здесь, Эли вспоминала все, что было ею пережито, все свои мысли, удивительные сны, свои поступки, всех, с кем она жила рядом. Она старалась понять, к чему стремится, и что будет достигнуто ею. Однако, как и любому смертному, живущему на этой скудной и холодной равнине, ей не даны были великие знания и умения, и потому она, как и все ее сородичи, могла довольствоваться лишь прошлым и настоящим, будущее было для нее закрыто. Она могла сомневаться и страдать относительно зыбкости своих желаний и намерений, но одно из них было непреходяще — это желание идти через перевал.
Еще днем Эли незаметно от матери спрятала несколько лепешек и горстку бобов, чтобы хотя бы на первое время иметь пропитание. Чутко прислушиваясь к ровному дыханию спящих, она тихонько поднялась со своей лежанки. Ступая неслышно, вышла из хибары, и только за ее порогом, ежась от холода, Эли лихорадочно натянула на себя груботканую одежду, повязала голову платком. В другой платок она положила провизию и, завязав ее тугим узлом, отправилась в путь.
Она несколько раз оборачивалась, и видела, как хибара ее родителей, погруженная в сгущающиеся сумерки, все отдалялась от нее. Но сейчас, когда Эли была в движении, уже не было больше жалости и боли в ее сердце, ею безраздельно владело одно лишь чувство нетерпения поскорее оставить в прошлом все, что было связано с этим селением.
На краю селения в домике тетушки Азы теплился огонек. На миг Эли замедлила шаг, она раздумывала, не попрощаться ли ей с тетушкой, не попросить ли ее сказать матери об уходе дочери через перевал. Но потом раздумала, решив, что ее родные, еще чего доброго, станут обвинять тетушку Азу в том, что это она надоумила Эли искать заветную дорогу через перевал. Она прибавила шаг, и вскоре селение уже осталось далеко позади.
Ночь плотной пеленой опустилась на окрестности. Даже у себя под ногами Эли не различала пути. Она решила отойти в сторону и дождаться утра, чтобы с первыми лучами светила с новыми силами отправиться в путь. Правда, она сильно рисковала своим предприятием, так как отец, хватившись ее утром, мог устремиться в погоню. И тогда, если бы он обнаружил беглянку, отправиться вновь на поиски дороги было бы уже очень затруднительно. Но, в любом случае, ей приходилось рисковать, потому что идти в кромешной тьме, то и дело натыкаясь на камни, она не могла. Она устроилась на ночлег невдалеке от своего пути у подножия перевала. Сжавшись в комок в пыли у самых камней и дрожа всем телом от подступающего пронизывающего холода, она пыталась заснуть. Но все было безуспешно, холод окончательно овладел всем ее телом, зубы выбивали нервную дрожь. Было холодно и жутко. Казалось, что мгла застилает не только все вокруг, но и ее саму, отгораживает от спасительной памяти, от внутреннего взгляда, способного проникнуть в любой миг жизни. В страхе она медленно приподнялась на локте, почувствовала, как в кожу врезалось что-то острое, похоже, что галька. Огляделась вокруг. Темнота по-прежнему была непроницаема, сквозь ее завесу невозможно было что-то разглядеть.
Эли поняла, что так утра ей не дождаться, уж лучше потихоньку продвигаться вперед. Шатаясь и трясясь от озноба, она поднялась и поплелась к дороге, неуверенно нащупывая ногами ее неровную, каменистую поверхность.
