Николай Гайдук - Волхитка
Выравнивая полет – неопытную руку сразу видно! – лайнер слишком круто и рискованно покачал сверкающими крыльями, будто с кем-то прощаясь, и через несколько минут, истончившись до серебряной иголки, беззвучно воткнулся в косматую тучу, зеленоватой копною распухшую за городом – на горизонте.
* * *Самолетный радиокомпас был нацелен строго на восток – туда, где далёкое солнце лучами ломало закрайки тяжёлой тугой темноты.
Два человека, сидящих в кабине, после того, как включили автопилот, облегчённо вздохнули и, наконец-то, расслабились.
Летели долго, молча и как бы отрешившись от всего земного, суетного, мелкого; всё это осталось позади – сомнение в способностях пилота, сомнение в надежности машины, страх оказаться сбитыми какой-нибудь ракетой или истребителем, поднявшимся вослед. В таком полете – если ты ощущаешь себя в безопасности – вдруг возникает славная минута невесомости души и сердца, когда ты чувствуешь себя весёлым, беспечным странником, бредущим по белесой пыли Млечного Пути, греющим руки у белого пламени звёзд и ночующим возле красноватого костра, который на Земле зовётся месяцем или луною… Счастлив, кто такие минуты пережил! Они в себя вмещают бег веков и память поколений, витающих в безбрежном космосе и незримой призрачной стрелой вдруг больно бьющих в грудь того или иного человека, изумленно охнувшего: «Господи! Что это?»
Предрассветный воздух голубел. Серебряное рыло фюзеляжа всё отчётливей проступало перед глазами.
– Фил! Ты представляешь?! – по-французски воскликнул один из сидящих в кабине. – У меня сейчас возникло такое ощущение, будто возле фюзеляжа пролетел дух предка!
– А может, просто «Боинг» пролетел? – спросил второй, сидящий за штурвалом. – Ты разве не знаешь статистику? «Боинги» эксплуатируются настолько широко, что в любую секунду времени в небе находятся в среднем тысяча двести лайнеров!
– Нет! Я говорю тебе: дух предка пролетел! Я даже глаза разглядел его! Синие! Чистые!
Они помолчали. Только ровный гул турбин был слышен.
– Россия… – выдохнул пилот сквозь зубы.
– Не понял. Что – Россия?
– Мы только что пересекли границу. Теперь моли Всевышнего, чтобы свои не долбанули в хвост нам или в гриву. Сейчас какой-нибудь похмельный прапорщик увидит нашу «муху» на локаторе и пришибёт одной левой.
И снова этим двоим угонщикам стало тревожно, как было недавно, перед побегом. Заныло в груди, заболело. Глаза у этих двух болезненно сощурились, бегая то по стрелкам пилотажных приборов, то по звёздам, среди которых мерещились бортовые огни перехватчиков, поднявшихся с военного русского аэродрома.
– Слушай! Может, надо отключать автопилот?
– Зачем?
– А вдруг придётся маневрировать?
– Ага! На маневровом паровозе будешь маневрировать, а тут бесполезно… Если долбанут ракетой «Земля-воздух», она тебя сама найдёт, хоть закрутись волчком.
– Да уж! В деле смертоубийства человек далеко продвинулся.
– Так далеко, что дальше уже некуда – обрыв под ногами.
И опять какое-то время летели молча.
Барометрический высотомер показывал десять тысяч метров под крылом. А указатель воздушной скорости показывал предельную – крейсерскую скорость – 980 километров в час.
Земля понемногу светала. Под крылом вспухали горы в белых шапках льда и снега, с косым развалом крепкого плеча, с горделиво развернутой грудью, в зелёных разодранных шкурах тайги, подпоясанной узким ремнём дороги, завязавшей узел где-то на вершине перевала. А в стороне от гор виднелось посветлевшее большое лицо океана, сердито сморщенное и напоминающее ту маленькую лужу в аэропорту, которая осталась после дождя на взлётке… Временами земля пропадала из видимости: под крылом стелились просторные и мягкие, будто заснеженные, степи из кучевых облаков с оттенками свинца и сурика. То слева, то справа по борту гроза швыряла огненные копья, грозящие настигнуть самолет. Яркий наконечник молнии с багрово-синеватым жалом, в один момент распарывая четверть небосвода, беззвучно вонзался в горбушку далёкой земли, и только стрелки на приборах лайнера едва заметно взмаргивали под сильным электрическим ударом… Грибные туманы пластались над лесом, бродили по сонным полянам, где в эту ночь под землёй волновались волнушки, подберёзовики, грузди: ядреные шляпы свои примеряли – в какой из них лучше по лесу гулять на заре после такого радостного дождичка? Туманы текли и текли по-над русской равниной, широко, но зыбко зеленеющей в лучах робкого рассвета. Мерцали тёплым золотом созвездья таинственных российских деревень, в летнюю пору встающих ни свет, ни заря и в поте лица своего добывающих хлеб насущный. Созвездья городов мерцали – древние, знакомые и совершенно новые созвездья…
Летели уверенно – карта была под рукой.
Но эта карта оказалась бита.
* * *Всё было тогда, как в хорошенькой сказке – чем дальше, тем страшней. Над бывшим беловодским морем самолёт поджидала опасность.
Нет, ребята, неспроста у нашего народа в сказках чёрт является к людям в образе вихря. Он, конечно, и в других безобразных образах является, но приходить на землю косматым вихрем – это его любимое занятие. Именно так, в виде вихря – согласно славянским поверьям – черти могут летать, танцевать и жениться.
Есть в этом, увы, доля правды и дальнозоркого печального пророчества, если говорить о беловодском вихре.
В то утро всё начиналось как-то невинно и вполне безобидно. Поначалу в сонном углу рукотворной пустыни тонким свёрлышком закрутился неприметный серый смерч. Поднялся, потянулся ленивой потягушечкой и от нечего делать – шутя, играя, как дитя – смерч подбросил пригоршню песка над своей вихрастой головой. И тут случилось нечто непредвиденное. Летящий мимо ураганный ветер неожиданно вдул в него злую разбойную душу. Вихорь-дитя моментально окреп – превратился в детину. В плечах раздался – на версту – и лохматою башкою облака подпёр. В ладоши хлопнул – эх! Ногою топнул – ах! И пошёл со свистом плясать вприсядочку и матерные песни напевать:
Подниму я на дыбы,
Растрясу, расхряпаю!
Заготавливай гробы,
Не сиди растяпою!
И заволновалась рукотворная пустыня, зашевелилась, как половицы в избе шевелятся, прогибаясь, скрипя и постанывая под тяжестью хмельного плясуна, который сейчас своей огнеопасной пляской, искрами своими из-под каблуков и хатенку спалит, и всю округу пустит по миру с сумой.
Пыль, перемешанная с морской солью, поднялась густыми волнами со дна и разыгрался жуткий шторм на бывшем море – один из тех убийственных угарных ураганов, которые над нашей беловодской стороной проносятся теперь десятки раз в году и достигают фантасмагорических размеров: до пятисот километров в длину и до пятидесяти в ширину… К небесам вздымаются миллионы тонн солей и пыли!.. И никому, конечно, несдобровать во время свистопляски эдакого чёрта: ни перелетным стаям птиц, ни могучим лайнерам, ни звёздам, ни луне – всё превращается в пыль среди этой взбесившейся пыли…
– А вот теперь нам надо отключать автопилот! – сказал лётчик, нажимая кнопку и принимая управление на себя.
Напарник тревожно покосился на него.
– Фил! Что происходит? Где мы есть?
Пилот ошалело смотрел на приборы, на карту.
– Кажется, мы отклонились от курса! Автопилот, наверно, барахлит… Хотя вот на этом дисплее – Жан, смотри – тут же чётко видно нашу траекторию: мы летим точно так, как спланировали.
– А в чём же дело, чёрт возьми?! Фил, я клянусь тебе: это Сахара!
– Спокойно, Жан, спокойно! Если это Сахара, значит, я – Антуан де Сент-Экзюпери! – Лётчик пытался шутить ободряющим тоном, но губы его лихорадило.
Стекла в кабине лайнера быстро потемнели, а затем и всю кабину снаружи словно кто укутал чернющим плотным плюшем. Только в одном месте через этот «плюш» пробивалось тусклое, чахоточным румянцем обозначенное пятнышко – то было солнце.
Ураган усиливался… Крылья и хвостовое оперение лайнера стала сотрясать жестокая и нарастающая вибрация – флаттер, грозящий вытрясти из самолета не только все заклепки – душу всю.
Пилот с трудом разжал сухие, побелевшие губы, и отрывисто выругался, перемежая французскую речь непечатными русскими выраженьями, которых не заменит ни один язык на свете – все будет скучно, пресно и не даст облегчения сердцу.
В кабине возникла короткая, но бурная паника.
– Надо срочно приземляться! Фил!
– Куда приземляться? Куда? Такая видимость кругом, что сядешь прямо чёрту на рога!
– Но как же ты мог… с этим автопилотом? Я тебе когда ещё сказал, что надо отключать! Эх, ты… Экзюпери, твою такую… Нет, я клянусь: мы где-то над Сахарой!
– Спокойно, Жан! Смотри! Впереди немного посветлело!
Они и в самом деле выходили из чёрной сердцевины мощной бури, но до света было далеко ещё: через несколько минут вибрация на крыльях достигла смертоносного предела – крыло в любой момент могло качнуться за критическую точку и обломиться с легкостью сухого камыша.
