Николай Гайдук - Волхитка
– Надо срочно приземляться! Фил!
– Куда приземляться? Куда? Такая видимость кругом, что сядешь прямо чёрту на рога!
– Но как же ты мог… с этим автопилотом? Я тебе когда ещё сказал, что надо отключать! Эх, ты… Экзюпери, твою такую… Нет, я клянусь: мы где-то над Сахарой!
– Спокойно, Жан! Смотри! Впереди немного посветлело!
Они и в самом деле выходили из чёрной сердцевины мощной бури, но до света было далеко ещё: через несколько минут вибрация на крыльях достигла смертоносного предела – крыло в любой момент могло качнуться за критическую точку и обломиться с легкостью сухого камыша.
Давление масла в двигателях вдруг стало падать.
– А вот это уже не есть хорошо, – пробормотал пилот.
– Ты о чём это, Фил?
– Да так… не обращай внимания…
– Что-то не то с приборами? Чего ты побледнел?
– А ты, можно подумать, розовый. – Лётчик разозлился. – Отойди отсюда! Не мешай! Или лучше садись вон в кресло второго пилота и сиди там, ничего не трогай и молчи, слушай мою команду.
Лайнер поневоле стал медленно снижаться, что было нежелательно: вверху песчаные потоки ослабели, а внизу ещё бесились ярым бесом. Один за другим выходили из строя приборы автоматического контроля за посадкой; на щитке управления одна за другою красными тревожными зрачками вылупились лампочки предупреждения забарахливших узлов и систем… И отказал высотомер – теперь недолго и на землю напороться…
– Господи! Прости и сохрани! – бормотал пилот, как будто думал вслух, не замечая напарника. – Да это что же?.. Как так нас могло занести в эту распроклятую Сахару?.. Да ведь я же не Экзюпери… У меня фамилия другая…
– А какая, кстати, у тебя фамилия? – заинтересовался напарник. – Нет, фальшивая твоя мне давно известна. А настоящая?
Они вдруг стали говорить как-то так спокойно, так тихо и даже благостно, как будто находились где-то в безопасной, уютной комнате. Так начинают говорить те, кто потерял уже последнюю надежду и вместе с нею потерял последний страх; хуже смерти ничего не будет, так почему бы и не побеседовать на пороге ухода в другие миры. И они сидели на своём «пороге» и неторопливо откровенничали. Лётчик сказал, что настоящая его фамилия – Боголюбин. Он был дальним родственником церковнослужителя Боголюбова, который служил когда-то в белом храма во ржи. Этот лётчик являлся роднёю Боголюбову, фамилию которого то ли пьяный писарь в сельсовете подправил, то ли кто-то другой… И напарник тоже спокойно откровенничал на пороге ухода.
– Какой там, к чёрту, Жан, когда простой Иван! – в сердцах сказал напарник. – Я – Чистоплюйцев Иван Иванович. Уроженец беловодской стороны…
– Земляки, стало быть!
– Земляки, – подтвердил Чистоплюйцев и неожиданно встрепенулся. – Слушай! А ты, как дальний отпрыск священнослужителя, может, знаешь молитву какую?
– Знаю маленько.
– Так что же ты сидишь тут, как этот… как Антуан де Сент-Экзюпери?
– А что мне делать?
– Давай молиться!
Песок шуршал, шрапнелью колотил по толстым пуленепробиваемым стеклам и паутиною по ним ползли кривые трепетные трещины… Но вот Господь услышал, кажется, молитвы, и впереди заметно стало проясняться. Должно быть, лайнер оторвался от огромного потока – флаттер ощутимо уменьшался и на приборной доске «зажмуривались» одна за другой – затухали лампочки предупреждения.
С пикирующим воем, как будто выходя из штопора, самолет покидал небеса… Песчаная равнина серым помятым сукном завиднелась – широко и пусто. Выжатым лимоном лежало на краю земли приплюснутое солнце: лайнер шёл на него по кривой траектории, пьяно виляя и не слушаясь пилота, – руль высоты заклинило песком и намертво забило элероны…
– Всё! Писец! – крикнул летчик, зубами загоняя матерки под губы – кровь сочилась на дрожащий подбородок.
Страшно белея и уже прощаясь с жизнью, он всё-таки валился всем телом на штурвал и из последних сил давил, давил – выравнивал машину для посадки…
Вдруг ставшая громоздкой, непокорной грудой полумертвого металла, бешено ревущая на крутой непривычной глиссаде, эта махина грозила взрывом от перегрузки и просто удивительно, что взрыва ещё не было (их спасли пустые бензобаки: на последних каплях приземлялись).
Стекла в кабине заискрили светом и засеребрились никелированные части на приборах и рычагах, поигрывая бледными зайчиками. Синие заплаты замелькали в небесах – унылых, придавленных тучами. Горизонт перед глазами нехотя выравнивался и контур самолетика, дрожащий на приборной доске, наконец-то пришёл в соответствие с горизонталью земли – можно было садиться.
Навстречу стелилась, ребя и сверкая широкой стиральной доской, выпукло-свинцовая пустыня…
Летчик резко подался назад – взял штурвал на себя, и в ту же секунду под брюхом у лайнера сильно толкнулась земля. Кресла ударили снизу – наподобие катапульты. И если бы не привязные ремни – головами точно пробили бы кабину…
На приборной доске затрещало стекло, звонко лопнули лампочки и зашкалило смятые стрелки. Всё это было чётко слышно в тишине: турбины заглохли. Носом поднимая пыльную волну, разбрызгами летящую на фюзеляж, с характерным хрустом надламывая крылья в основании, теряя элероны, хвостовое оперение и всякий прочий мелкий «пух», в лоскуты и в лохмотья раздирая на бортах нагретую обшивку алюминия, лайнер оставил за собою длинную, глубокую, синеватым дымом закурившуюся пахоту и, утратив мощную инерцию, замер в пустынных песках.
24Гигантский «шторм» в пустыне перебесился только ближе к ночи. С неба осторожно и пугливо посмотрела грустная луна – посмотрела, будто через вуаль; остатки пыли кружились в воздухе. Широко и вальяжно кругом развалились громады смирных песчаных волн и грозные валы с белопенными гребнями соли. Кое-где в провалах между «волнами» обнажились мачты кораблей, затонувших много лет назад в беловодском море.
Небеса потихоньку очистились, и лунный свет нашёл среди песков лежащий самолет, заглянул в кабину и словно отомкнул её: дверь самолета зловеще скрипнула и из глухого тёмного нутра два человека ступили на землю.
Пусто было кругом, сиротливо и скорбно, и необъяснимый, на стон похожий звук, витал над безбрежным пространством, сверкающим зябкими искрами соли: точно снег среди лета насыпался вдруг.
– Матушка-Россия! Здравствуй, милая! Принимай своих заблудших и прости… – Человек на колени упал, губами коснулся земли.
А второй человек – пилот, стоящий сзади – нервно усмехнулся. (Недавнее откровение, возникшее между ними в кабине, было вроде бы напрочь забыто).
– Не ломай комедию! Вставай! – озираясь, крикнул пилот. – Может быть, мы приземлились в Африке. Рассыпаешься тут мелким бисером… Ложку возьми ещё – поешь родной землицы!
Стоящий на коленях обернулся и раздраженно сплюнул песок с губы.
– Фил! Ну что ты за человек?! Ничего святого за душой! Взял и опошлил встречу!
Худощавый длинноногий лётчик, широко и прочно стоящий на подломленном крыле самолета, насторожённо глядя по сторонам, продолжил разговор, начатый в кабине:
– Я спрашиваю: где оно?! Где хвалёное твое Беловодье?! Говорили мне, что ты сидел в дурдоме, а я не верил!
– Terra incognito… – пробормотал стоящий на коленях.
– Какая «тера»? Где? Что за «инкогнито»?
– Неведомая земля, – пояснил коленопреклонённый. – Разберёмся, погоди. Могли мы сбиться с курса во время урагана? Вполне могли. Дай карту.
Худощавый соскочил с крыла, расстегнул планшетку, висящую сбоку. Бумага зашуршала, а потом карманный фонарик ударил по карте пучком серебристого света.
– Вот, пожалуйста. Я всю дорогу следил. Мы летели строго по маршруту. Если отклонение и произошло, то незначительное. Вот, видишь, где мы! Знаешь, где?.. Эх, Жан, сказал бы я тебе, да позабыл, как это по-русски произносится! Гляди, читай: «Янтарный беловодский берег». А ураган вот здесь накрыл нас. Так что всё равно теперь мы должны быть на твоем Янтарном хваленом берегу, чёрт его забери!
– Не ругайся, Фил, не надо. Он, между прочим, не только мой, но и твой – этот берег, – напомнил напарник. – Тут ей-богу, Фил, какое-то недоразумение. Подождём рассвета, и все будет о’кей. Главное, что мы уже в России! Я мечтал, но я не мог надеяться… Шеф откровенно мне сказал: ты слишком много знаешь для того, чтобы вернуться на Восток.
Длинноногий погасил фонарик и вздохнул. Плоскую фляжку вынул из кармана. Запрокинув голову, сделал несколько шумных глотков и откинул за спину – пустая. Человек образованный, скромный, он вел себя сейчас развязно, грубо, зло, подспудно призывая и напарника осатанеть. Это сказывались нервы, палённые страшной посадкой и вообще всем этим перелетом, показавшимся длиннее вечности.
– Жа-а-н, – попросил он примирительно. – У тебя ничего не осталось? Дай капельку… Надо все-таки отметить встречу!
– А может, мы в Африке? – мстительно усмехнулся напарник. – Или в Сахаре? Что тогда?
