Олег Гор - Просветленные не берут кредитов
И взаимодействие с любым из них, не важно, приятное или внушающее ужас, на самом деле шанс изменить жизнь к лучшему. Либо узнать что-то новое, либо нейтрализовать негативную энергию, пришедшую из прошлого, отдать долг или решить глубоко засевшую внутри проблему, которую не разглядеть без другого человека, что служит в данном случае прекрасным зеркалом.
Имея дело с невыносимым начальником, капризной подругой или пьющим мужем, разумнее всего воспринимать их не как наказание, а как некий стимул расти самому и заодно подсказку, в каком направлении это делать.
Глава 3
Лесной отшельник
Состояние отстраненности продержалось не так долго, как мне бы хотелось.
Но когда оно ушло, осталось некое внутреннее спокойствие, за которое я и уцепился. Даже сил вроде бы прибавилось, и не столько телесных, сколько душевных, тех, что помогают не стонать и не жаловаться.
Брат Пон продолжал болтать, рассказывал анекдоты о древних просветленных, о том, как те творили дурацкие чудеса и самыми разными способами издевались над простаками. Слушая все это, я время от времени улыбался и даже хихикал – некоторые ситуации напоминали то, что я пережил в Тхам Пу. На ночлег мы остановились задолго до темноты, едва попалось удобное место.
– Мы забрались высоко, так что ночью будет холодно, – заявил брат Пон, когда я со стоном облегчения уселся на поваленное дерево. – Придется устраивать подстилки.
Он наломал две громадные охапки веток, а затем разжег между ними костер.
– Помнится, сегодня ты думал о смерти, о том, что можешь погибнуть в этих горах, – сказал монах, убедившись, что пламя горит ровно.
Под его испытующим взглядом мне стало стыдно, и к щекам моим прилила кровь.
– Так это же прекрасно! – эта реплика застала меня врасплох, как и улыбка на лице брата Пона. – О ней нужно помнить всегда, что она тут, рядом, на расстоянии вытянутой руки, готовая нанести удар.
Я вздрогнул, заново переживая то, что некогда испытал в вате на берегу Меконга, – ощущение холодного, леденящего и в то же время пустого прикосновения к затылку. Оглянулся судорожным движением и вроде бы даже уловил змеящееся, угрожающее движение за спиной.
Но через миг вокруг были только деревья, невысокие, с отслаивающейся белой корой и мелкими цветками того же цвета.
– За всякое дело нужно браться так, словно оно закончится твоей кончиной. Отправившись в это путешествие я, например, простился со своей жизнью… Понимаешь? Да, тебе, кстати, можно говорить…
К собственному удивлению, я ограничился лишь кивком, но ничего не сказал. Похоже, привычка к молчанию начала понемногу становиться частью моей довольно болтливой натуры.
– Смерть пуста, но в то же время она имеет место. Но… – брат Пон сделал паузу, – абсолютно то же самое можно сказать и обо всем.
– В каком смысле? – звук собственного голоса показался мне чужим.
– А в том, что любой предмет, объект или явление, который ты можешь назвать, не существует сам по себе, обусловлен множеством других явлений, представляет собой не более чем крохотный, мимолетный фрагмент в громадном потоке, что не остановить, не задержать. Вот он есть, а в следующий момент сгинули определявшие его факторы, и он уничтожен, распался без следа. Вот костер, он возник оттого, что я принес кучу сухих веток в одно место и поджег их. Прогорят ветки, и он исчезнет, возникнут угли и пепел. Пройдет дождь, и их размоет без остатка, кострище зарастет травой…
– Это… как дхармы?
– Да, аналогия есть, – согласился брат Пон.
– Но как тогда можно существовать в таком мире, где все ненадежно и зыбко? – поинтересовался я.
– По-разному. Можно цепляться за иллюзию и страдать, как делают обычные люди. Можно попытаться отбросить ее, что требует смелости, смирения, упорства и невероятной выдержки. Если добиться успеха, то откроется другой способ существования, тот самый, который невозможно описать.
– Но какая разница, если все пусто, все не имеет значения? Зачем действовать? – продолжал допытываться я.
– Не имеют значения только наши концепции, попытки описать эту реальность. Сама же по себе она наделена громадным значением, поскольку это единственное, что у нас есть, хотя мы и не в силах ее воспринять.
Голова у меня пошла кругом.
– Мы способны постигать лишь образы. То, что за их пределами, нам недоступно. Вот только каждый из этих образов, кусочков общей картины, не важно, что это, человек, жук или червяк, падающий лист или обломок скалы, – отражает остальное. Имеет абсолютно ту же самую ценность, что и прочие, ни один не выше и не значимее другого… Проблемы возникают, когда мы начинаем противопоставлять эти фрагменты, наделять их ценностью: это вот хорошо, это плохо, это полезно для нас, это, наоборот, вредно. – Брат Пон остановился, подкинул в огонь несколько веток, и я сообразил, что вокруг темно, деревья целиком утонули во мраке.
Нога заболела сильнее, накатила усталость, по спине пробежала волна дрожи.
– Слышал ли ты легенду о сети Индры? – спросил монах, не глядя в мою сторону: пламя отражалось в его глазах, и казалось, что в каждом танцует крохотная огненная змея.
Я покачал головой.
– Она была сплетена из миллионов драгоценных камней, столь безупречных и хитро расположенных, что каждый из них отражал все остальные камни и сам в них отражался…
Образ исполинской сети из алмазов и изумрудов заполнил мое сознание – сверкающая, колоссальная, затмевающая небо.
– Пора спать, – объявил брат Пон внезапно. – Если нет вопросов, то замолкай.
Вопросы имелись, но я не был уверен, что смогу сформулировать их четко, и поэтому ничего не сказал.
На свою охапку веток я улегся, надеясь сразу же уснуть, но вскоре стало ясно, что ничего не выйдет: конечность мою дергало, как больной зуб, накатывали волны жара, сменявшиеся холодом, от которого я трясся и едва не клацал зубами.
Пригодилось бы одеяло, но где я мог его взять?
Почему мы отправились в этот поход вообще без всего, разве брат Пон не знал, что в горах бывает холодно?
Монах преспокойно дрых, ничуть не волнуясь по поводу моих гневных мыслей.
В какой-то момент я все же уснул, а проснулся от холода, на этот раз настоящего. Тело занемело, голова налилась свинцом, а попытка встать отдалась приступом слабости и тошноты.
Я сел и попытался оглядеться.
К моему удивлению, это мне не удалось – перед глазами мельтешили разноцветные пятна, уши тревожила какофония, а кожи сразу во многих местах касалось что-то шершавое. Я поднял руку и не увидел ее, хотя ладонь должна была оказаться прямо перед лицом!
От страха закололо тело, захотелось крикнуть, подпрыгнуть, разорвать ту пеструю завесу, внутри которой я очутился. Накатила тошнота, все завращалось, я ощутил себя белкой в огромном колесе и провалился во тьму.
Повторное пробуждение оказалось не более приятным – холод, боль, онемение.
Но подняв веки, я облегченно вздохнул – деревья, небо, горы, сидящий на земле брат Пон.
– Твое восприятие перестроилось самопроизвольно, – сказал он, не тратя время на приветствия. – Такое порой бывает, когда активно работаешь с ним. Выглядит жутко, но на самом деле ничем не грозит.
Наверняка он имел в виду то, что произошло со мной часом или двумя раньше.
Интересно, откуда он узнал? Хотя это же брат Пон…
– Ты на несколько мгновений лишился способности автоматически обрабатывать тот хаос данных, что поставляют нам органы чувств, твое сознание отказалось выполнять привычную работу, – продолжил монах объяснения. – И ты воспринимал все как есть. Впечатлился?
Я кивнул и с кряхтением поднялся.
Скоро взойдет солнце, станет тепло, а потом и жарко, самое время отправиться в путь.
Мы тащились по джунглям целый день, я скакал на своем костыле, иногда рисковал опереться на больную ногу. Двигались медленно, и брат Пон мне все время напоминал, что я должен выполнять смрити, медитировать на объекте, на том же воображаемом дереве, да еще вдобавок отслеживать проявления тришны, влечения, в том или ином облике.
От усилий я обливался потом, иногда казалось, что через минуту свалюсь от напряжения. Успехов никаких не было, со смрити я все время срывался, созерцание заканчивалось тем, что образ растворялся, я отвлекался, и приходилось начинать сначала.
Ближе к вечеру нам встретилось дерево, увешанное съедобными, по словам брата Пона, плодами.
Напоминали они рамбутаны, разве что на вкус были пресными, как бумага.
Вечером монах разрешил мне говорить, и я поинтересовался:
– К чему такая спешка? Почему я должен делать все эти упражнения сейчас? Неужели нельзя отложить их на завтра, когда я хотя бы буду здоров?
– Отложить? – брат Пон хмыкнул. – Завтра не существует и не будет существовать. Пытаясь опереться на него, ты напоминаешь человека, что хочет облокотиться на туман. Единственный момент, когда можно что-то сделать, это сегодня.
