Николай Гайдук - Волхитка
Чем проще люди сердцем, тем заботливей. Страшный с виду Красавчик остановил свои сани. Молча стал копаться в передке. В розвальнях под сеном даже валенки для доктора нашлись, поскольку «февраль месяц лютый, спрашивает: как обутый?» И длиннополый мохнатый тулуп очень кстати пришёлся. Чудесная печь, а не тулуп. И тело и душа теплеют в нем, объятые лохматою овчиной… Кто зимой в непогоду по русским бескрайним дорогам не ездил в подобных крестьянских доспехах – вряд ли разделит ребячий восторг и примитивные радости путника: тепло, светло и мухи не кусают.
Всю дорогу пахло терпкою овчиной, щекочущей ноздри и щеки, доносило ароматным сеном, лежащим под боком, свежевзбитыми перинами сугробов и лошадиным потом.
Ехали по зимнику. Вьюга вешки заносила на пути. Сначала лесом ехали, потом – равнина. И где-то в чистом поле потерялись вдруг ориентиры. Пришлось остановиться. Красавчик отправился дорогу смотреть и едва не сгинул за метелями… Из-под ног у него выпорхнул рябчик, забившийся на ночёвку в снег. Красавчик руками взмахнул от неожиданности; ему вдруг показалось, что это не рябчик, а хищный сокол, готовый наброситься и вырвать глаза. (Причина такого испуга откроется немного позже). Проклятый этот сокол-рябчик едва не опрокинул мужика в обрыв – находился неподалёку.
Он вернулся раздражённый, снегом забинтованный с ног до головы. И до того осатанело разругался – лошади и те стыдливо отворачивали морды от него и только что не краснели.
Буран утихомирился не скоро…
Потемнело. Высокий вечер над тайгою звёзды высыпал. Щербатая луна высверкнула чистым боком в облаках. От заснеженной просторной округи исходила мерзлая искристая ясь… После метельного свиста – тишина звенела призрачным далёким колокольчиком. Лунный свет вливался в гладкие глубокие росчерки, оставленные полозом по снегу на пригорках. Лошадиный след горел чеканом – чудился потерянной серебряной подковой.
Красавчик покуривал и, видя заинтересованные взгляды доктора, стал рассказывать, добродушно посмеиваясь над собою, кто так жестоко попортил ему физиономию. У него отец был – заядлый соколятник. Зайца ловчей птицею травил, лису и даже волка. На волчьей охоте особенно отличался крупный рыжеватый холзан – южноуральский беркут, купленный отцом у какого-то заезжего киргиза. Сильный, голодный холзан привык вынимать куски свежего мяса из глазниц волчьего чучела, «бегущего» на привязи за лошадью где-нибудь в зауральской степи. Таков был беркут. А Красавчик, несмотря на предупреждения отца, на охоту однажды пошел, как на свиданье к матане. Напялил красную рубаху – за версту огнём горит. В долине с беркута сорвали кожаный клобук. Он поднялся под облако и мгновенно среагировал на яркое кровавое пятно. Спикировал Красавчику на голову и когтями изорвал лицо. Глаза просто чудом остались целы: закрывался руками, сберёг.
– Не иначе, как бог покарал меня, – покаялся Красавчик, улыбаясь. – Уж больно много девок я попортил со своей смазливой мордуленцией. Зато теперь идут – шарахаются. Бог шельму метит!
Красавчик вытянул шею и привстал в санях.
Жилой огонёк – словно дивный цветок – замаячил в сумерках снегов. Как примерещился: тут не должно быть огня.
– Ё-ёлочки… без иголочки! – огорченно воскликнул возничий. – Куда мы зарулили?! Смотри-ка, мужики!
– Ты же дорогу щупал, кривомазый! Сидишь, лясы точишь… Упороли верст на пятьдесят, не меньше!
– Не беда, – бодрился Красавчик. – Зато погреемся. А что ж теперь? Для якута двести верст – и то не крюк.
– Молчи уж, якут твою так…
Они свернули к берегу. Луна уже светила полным кругом – всё блестело, всё сверкало с фантастическими, фосфорическими переливами. Впереди – на фоне кедров и тёмных еловых штыков – отчётливо белела под луной сахарная глыба маяка: высокая башня с полукруглой стеклянной башкой, посредине которой тускло горел красновато-багровый глаз.
Собачонка радостно залаяла – бросилась под ноги лошадей. Заскрипела дверь и на крылечко вышел кряжистый смотритель маяка – их тут ещё называют «маячник».
– Это каким же ветром вы сюда? – удивился маячник.
– Здорово, Лель Степаныч! – Мужики загомонили вразнобой. – Метелью занесло к тебе. Пусти погреться.
– Ну, распрягайте лошадей, раз такое дело… – Маячник прицыкнул на собачонку, от радости скачущую на людей – лицо лизнуть хотела. – Да уймись ты! Видишь, как соскучилась!
Избушка смотрителя – кухня, горница и небольшая пристройка, набитая всякими причиндалами, необходимыми для бесперебойной работы маяка. Избушка весьма колоритная. Здесь тебе и морские кораллы, и звёзды, прибитые на стенах и даже на потолке. Обрывок обветшалого паруса – заменяет шторку на окне. В углу, на древней колченогой тумбочке, стоит радиостанция, работающая на дальних волнах: два раза в сутки Лель Степанович выходит на связь, сообщает метеосводку и говорит, как дела – есть проблемы, нет ли.
В тепле, напившись чаю, мужики едва ли не мгновенно заснули на тулупах: кто на лавку постелил, кто на полу возле печи. Доктору лучшее местечко отвели – на широком мягком топчане. И устал с дороги Боголюбов, а не спалось чего-то. Лежал с открытыми глазами в темноте… Улыбался чему-то… Горела печь, постреливая сбоку. Окошко в ледяной оправе держало яркую дрожащую звезду. Морозные наросты постепенно подплавлялись: в жестяную посудину, стоявшую возле подоконника на стуле, размеренно капало. Прогорали жирные смолевые поленья: изредка шальной какой-нибудь проворный уголёк багрово брызгал, выпрыгивая в поддувало. Настенные часы роняли быстротечную «капель» секунд…
Зимой темнеет рано, светает поздно. И чего только не передумаешь за долгую морозную ночь. (Боголюбов так и не уснул). Случайности редко бывают в судьбе, больше встречается тайных закономерностей… И что же из этого следует? А, философ? Почему ты оказался на маяке? Почему тебя мучает эта случайность? Ах, да! Не бывает случайностей. Ну, извини тогда, парень. Не знаю, чем помочь в твоих раздумьях. Время покажет. Спи.
Сказал бы кто-нибудь ему сейчас, что в недалеком невеселом будущем он окажется на этом маяке, но уже не гостем, а хозяином – новым смотрителем – разве поверил бы доктор в такое завихрение сюжета? Ни за что не поверил бы: хохотал бы до рассвета и с кровати падал бы от хохота. А ведь именно так и случится, хоть верь, хоть не верь. Но это – потом. А пока – пускай себе спокойненько парень лежит в тишине и мечтает о будущем, как можно только в юности мечтать – в голубых да розовых тонах.
Утром петух в избушке заорал – прямо под ухом доктора, с полчаса назад сомкнувшего глаза.
Мужики – они уже все были на ногах – добродушно посмеялись, глядя, как Болеслав испуганно подскочил, растопырив одичалые спросонья, мутные глаза.
– Лель Степаныч, – отодвигая чашку с чаем, сказал Красавчик, – у тебя не петух, а какой-то соловей-разбойник.
– Разбойник, это точно, – согласился маячник. – Ты посмотрел бы, как он собачонку гоняет.
– А он её не топчет? – Мужики развеселились. – Собачонка яйца не несёт?
Вдалеке над морем – алыми и розовыми красками – располыхалась утренняя зорька.
Путники, напившись чаю, из тёплой, душной избушки смотрителя вышли на волю. Оголённое солнце и огромная выпуклая синева небосвода – в стороне беловодского моря – весело и яростно полоснули по сонным глазам: ладонями пришлось приберегать; слёзы текли, пока глаза не приморгались, не пообвыкли.
К полудню, наконец-то, приехали в райцентр – старое село на берегу реки. И тут начались приключения.
– Извините, ваше место занято уже, – сказали Боголюбову, пришедшему в кабинет районного чиновника.
Болеслав обалдело сел на чемодан и почесал переносицу – будто обухом по лбу заехали. А через минуту подскочил, загорячился:
– То есть, как это – занято? Кем? Когда? На каком основании?
Чиновник руками развёл.
– Мы ждали вас полмесяца назад.
– Да, но вот же документы, посмотрите! – Боголюбов начал трясти какими-то бумажками. – Посмотрите… Я не сам…Это же крайздрав меня задерживал!
Спокойные глаза чиновника были похожи на две оловянные пуговки – твёрдые, прохладные. Человек, застёгнутый на такие пуговки, не знает никакой сентиментальности.
– Очень сожалеем, но место уже занято.
«Да уж, да уж! – Юный доктор поморщился. – Как сказал Павлик Морозов: в жизни всегда есть место подлости!»
Он едва не взорвался – характер такой; но заставил себя неторопливо посчитать до десяти.
– И что же теперь? – тихо спросил он, вздыхая. – Как быть?
Чиновнику понравилась его большая выдержка, покладистость.
– В Горелый Бор поедете?
– А что это такое?
– Вот сейчас расскажу…
3В предгорьях, в голубовато-чёрной таёжной глухомани, ещё недавно можно было встретить лагерные постройки. На полянах – полынью да крапивой поросшие могилы с номерными знаками. Там и тут виднелись обвалившиеся шурфы, пробитые в кремнистых монолитах – выцарапывали золото из недр. А золота здесь было – лопатами сгребли спервоначала, это уж потом отбойным молотком вгрызлись в глубину. За две или три пятилетки ударного, кошмарного труда все богатство подчистую подмели – бросили участок.
