Барбара Пим - Почти ангелы
У школы антропологии, а точнее, на углу здания, где она располагалась (две-три комнаты – вот и все, что могли допустить власти колледжа для изучения этого нового и рискованного предмета), она нагнала двух студенток-третьекурсниц, Ванессу Ивс и Примроуз Катбаш, которые собирались на семинар. Эта варварская церемония, возможно, отголосок тех дней, когда христиан бросали на съедение львам, устраивалась каждую неделю. Кто-нибудь готовил и зачитывал доклад на заданную тему, после чего все с величайшим удовольствием рвали и его, и автора на части и вносили собственную лепту, излагая свою точку зрения на различные предметы, не всегда относящиеся к делу.
Дейдре с легким восхищением прислушивалась к разговору девушек. Примроуз, высокая белокурая амазонка, обладала ясными и громко выражаемыми политическими взглядами, а темненькая и томная Ванесса обычно терзалась из-за того или иного любовного романа. Из услышанного выходило, что сегодня у нее похмелье, а ей предстояло читать доклад на семинаре.
– Я сегодня вся на нервах, – стонала она, – мне кажется, я такая хрупкая, точно из венецианского стекла, рассыплюсь, только дохни.
– Если ты действительно доклад не закончила, пощады от Фэрфекса не жди, – бесцеремонно отрезала Примроуз.
– Знаю… Но подумай, какая изощренная пытка! Едкий сарказм тона, который он с нами берет… Как по-твоему, он его заранее репетирует? Интересно, на нем будет костюм из грубого твида… Так мужественно, да?
– Ума не приложу, что ты нашла в профессоре Фэрфексе, – благоразумно отозвалась Примроуз. – Он даже внешне некрасивый.
– Знаю, благослови его, Боже, – пробормотала Ванесса глупо влюбленным тоном, – но уроды бывают так отчаянно привлекательны, помяни мое слово.
Дейдре пренебрежительно скривилась. Она-то считала, что так манерно разговаривают только студентки Оксфорда, но тут же вспомнила, что Ванесса живет в Кенсингтоне, а оттуда чего угодно можно ожидать. Она уселась за работу в темной, наводящей тоску комнате, где на полках вдоль стен стояло множество потрепанных книг и повсюду были развешаны траченные молью африканские маски, попавшие сюда с целью вдохновлять студентов в учебе или потому, что все музеи от них отказались. Тут даже имелся скелетик какого-то зверька, реликт тех дней, когда помещением пользовался факультет зоологии.
Утро набирало ход, и к Дейдре понемногу присоединялись другие, поскольку помещение не только служило свалкой для ненужных антропологических образчиков, но также считалось ничейной землей, где выпускники прошлых лет, которые не знали, куда податься со своей работой, могли притулиться обрабатывать полевые заметки. Один-два стола всегда были завалены бумагами, и эти столы время от времени спешно захватывали как раз такие захудалые иждивенцы. Жили они обычно в самых нищих кварталах Лондона или на невероятно далеких окраинах на гранты, которых всегда прискорбнейшим образом не хватало. Их творческие порывы вечно душили бедность и семейные проблемы. Потребовалось бы перо Достоевского, чтобы воздать должное их жалкой жизни, зато сами они были высокообразованными людьми и часто собирались в этой комнате или в пабе по соседству, чтобы поговорить о своих неврозах и психологических проблемах, которые мешают им оформить собранный материал в диссертацию. Кое-кому из них посчастливилось завоевать любовь преданной женщины – такой, кто может однажды стать женой, но, будучи брошенной, примет свою участь с веселой миной и без горечи. Такие женщины рано узнают, что значит нести груз любви, терпеливо выслушивать проблемы своих мужчин и всегда быть наготове с пишущими машинками, на случай если рукопись или хотя бы короткая статья дойдет до стадии написания.
В описываемое утро один бледный, несчастный с виду молодой человек бормотал на странном языке в диктофон, а другой с четверть часа яростно стучал на машинке, потом вырвал лист, смял и бросил на пол, после чего выбежал из комнаты, удрученно прижимая руку ко лбу. Никто не обращал внимания на Дейдре, но она поймала себя на том, что ей трудно сосредоточиться, и обрадовалась, когда подошло время ленча. Она как раз собирала свои книги, когда дверь открылась и вошел очередной молодой человек. Этот был приблизительно в возрасте отчаявшихся – двадцати восьми или девяти лет, – но Дейдре не припоминала, что видела его раньше. Он был высоким и смуглым, с тонкими аристократичными чертами и яркими серыми глазами, – так во всяком случае Дейдре всегда его потом описывала. Возможно, в то время она заметила только поношенный плащ, потертый портфель и тот факт, что он стоял над ней довольно пугающе, точно ожидал радостного приема.
– Полагаю, мы незнакомы, – сказал он наконец, улыбнувшись ей. – Меня не было почти два года, и я чувствую себя Рипом ван Винклем[5].
Дейдре была несказанно поражена, что молодой человек удостоил ее своим вниманием, и даже не нашлась, что сказать. Впрочем, и в лучшие времена она слишком стеснялась, чтобы легко выдать остроумный ответ.
– Думаю, большинство на семинаре, – выдавила она.
– Ну, конечно! Пятничный семинар! С тем же успехом можно вернуться в Судный день, думая, что застанешь мир прежним, правда, все мы этим грешим. Кстати, я Том Моллоу.
Он начал расхаживать по комнате, снимая с полок книги и отпуская на их счет уничижительные замечания, словно не мог решить, уйти или остаться.
– А вас как зовут? – спросил он.
– Дейдре Свон, – промямлила она, думая, какое дурацкое ей досталось имя.
– Дейдре – дочь печалей[6], – сказал он, и почему-то она не обиделась на бородатую шутку. – И вид у тебя довольно грустный, когда сидишь тут совсем одна. Пойдем выпьем?
– О… спасибо… с удовольствием…
Она пробормотала первое, что пришло в голову, поскольку не привыкла пить вообще и посреди дня в особенности. Она надеялась, что не производит впечатление дурочки, слишком уж жаждущей с ним пойти. Однокурсники никогда не приглашали ее с ними выпить, хотя на курсе имелась пара девушек, за которыми ухлестывали, считая их «выгодным вложеньицем», что бы ни подразумевала такая довольно зловещая формулировка.
– Я всегда считал, что тоскливо пить одному.
Значит, подумала она про себя, он все равно собирался пойти выпить. Ну, разумеется, собирался. Он рассчитывал застать тут толпу знакомых. Пожалуй, стоит считать комплиментом в ее адрес, что он не стал дожидаться их с семинара. Правда, возможно, ему так надо выпить, что сил нет терпеть.
– А я никогда и не пробовала пить одна, – сказала она.
От самой мысли ей захотелось рассмеяться. Она вообразила, как сидит дома у себя в комнате с бутылкой джина, а мама или тетка кричат: «Ты чем занята, милая?» Или мистер Дулк наблюдает за ней из сада.
А Том улыбнулся ей и сказал:
– Да уж, полагаю, ты слишком юна, чтобы вообще научиться пить.
– Мне девятнадцать, – довольно холодно возразила она.
– Да, целых девятнадцать! – передразнил он на ходу. – Ага, вот сюда, кажется, принято ходить, или предпочитаешь другую забегаловку?
Они остановились возле одного из многих в окрестностях школы антропологии пабов. Дейдре не знала, «обычная» это забегаловка или нет. Для нее все пабы походили один на другой, отличие заключалось лишь в том, что одни выглядели старыми и уютными, а другие, вроде того что у реки возле дома, новенькими и сверкающими. Этот был уютной разновидности, с круглыми столами и потертыми банкетками, набитыми конским волосом. Внутри было людно: сплошь, как показалось Дейдре, «бизнесмены», которые чересчур громко смеялись над шуткой, которую, вероятно, отпустила обслуживавшая их толстая немолодая женщина. Хотя, наверное, не обязательно нужна шутка, чтобы заставить мужчин громко смеяться в пабе.
– Нам придется пить пиво, – извиняясь, сказал Том. – Надеюсь, ты не против.
– Прекрасно, – отозвалась она, храбро делая большой глоток тепловатого горького. – Я его просто обожаю.
Повисло молчание, и Том спросил себя, почему пригласил эту странную девушку, а не подождал, когда выйдут с семинара Марк и Дигби или кто-нибудь еще из знакомых. Он оставил Кэтрин дописывать рассказ, ей как будто было не до него, а ему было разом приятно и лестно, что рядом с ним Дейдре, что на него устремлены ее огромные карие глаза, и лишь изредка ее заинтересованный или сочувственный шепоток прерывает его рассказ о самом себе и о своей работе. Тому никогда не приходилось прилагать особых усилий, чтобы расположить к себе женщин, которые проникались к нему естественной и немедленной приязнью, поэтому он не потрудился показаться Дейдре интересным или расспросить девушку о ее жизни.
Любовь с первого взгляда редко бывает взаимной, хотя и может казаться таковой, когда о ней вспоминают или обсуждают потом. Том, разумеется, видел в Дейдре всего лишь сносную слушательницу, но для нее дело обстояло совсем иначе. Она испытала прилив счастья, такого, что могла бы вечно слушать его голос, вещавший о хитросплетениях сегментации родства. Отсвет этого счастья, вероятно, отразился у нее на лице, потому что, когда она повернулась к нему с улыбкой и отрешенным мечтательным взглядом, он улыбнулся в ответ, сказал, что, наверное, ей наскучил, и пошел еще за пивом.
