Кристин Ханна - Соловей
Жандарм удержал мальчика, схватив за плечо:
– Не дури.
Вианна не раздумывала. Она видела, что один из ее учеников попал в беду, и поспешила на помощь. Бога ради, он всего лишь ребенок, не старше Софи. Вианна учила его еще малышом, когда тот даже читать не умел.
– Что вы делаете? – требовательно спросила она, не успев даже сообразить, что следовало понизить голос.
Полицейский обернулся к ней. Поль. Еще толще, чем в прошлый раз, когда они встречались. Лицо так раздулось, что глаза, утопающие в необъятных щеках, казались размером с игольное ушко.
– Не лезьте, мадам.
– Мадам Мориак! – вцепился в нее Жиль. – Они уводят маму в поезд! Я хочу с ней!
Вианна посмотрела на мадам Фурнье, в глазах которой застыло бессилие, и сказала:
– Пойдем со мной, Жиль.
– Спасибо, – прошептала мадам Фурнье.
Поль опять схватил Жиля:
– Довольно. Мальчишка идет с нами.
– Нет! – воскликнула Вианна. – Поль, пожалуйста, мы же французы. – Она надеялась, что, если назвать его по имени, он, может быть, вспомнит, что они все-таки соседи, земляки, часть одного целого. Как она учила своих детей. – И мальчик ведь французский гражданин. Он родился здесь!
– Плевать, где он родился. Он в списке, мадам. Он идет с нами. – И прищурился: – Хотите пожаловаться?
Мадам Фурнье рыдала уже в голос. Другой полицейский дунул в свисток и подтолкнул Жиля стволом автомата.
Жиль с матерью влились в толпу, которую гнали к поезду.
Нам все равно, где он родился, мадам.
Бек был прав. То, что он француз, Ари не защитит.
Вианна поспешила домой. Дорога снова раскисла, и у ворот Ле Жарден она уже с трудом поднимала ноги.
Дети ждали ее в гостиной. Вианна устало улыбнулась.
– Ты как, мама? – спросила Софи.
Ари бросился к Вианне:
– Мама! Мама!
Лукавая улыбка свидетельствовала, что малыш усвоил правила новой игры.
Вианна подхватила мальчика и крепко прижала к себе.
– Меня допросили и отпустили. Это хорошая новость.
– А плохая?
Вианна печально посмотрела на дочь. Софи росла в мире, где ее одноклассников загоняли в поезд, как скот, под дулом автомата и увозили туда, откуда обычно не возвращались.
– У нас поселится другой немец.
– Как герр капитан Бек?
Вианна вспомнила хищный блеск в ледяных глазах фон Рихтера и то, как он ее «обыскивал».
– Нет, – ответила она как можно мягче. – Не думаю. Не говори с ним без необходимости. Даже не смотри на него. И, Софи, они депортируют всех евреев, даже родившихся во Франции, даже детей сажают в поезда и увозят в рабочие лагеря. – Вианна еще крепче обняла сына Рашель. – Так что его теперь зовут Даниэль. Он твой двоюродный брат. Всегда, даже когда мы наедине. Сын наших родственников из Ниццы, мы его усыновили. Нам нельзя ошибаться, а то они заберут его – и нас. Ты поняла? Не хочу, чтобы кто-нибудь даже смотрел на его документы.
– Мне страшно, мама, – прошептала девочка.
– Мне тоже, Софи.
Теперь рисковали они обе. Продолжить она не успела, потому что раздался стук в дверь и тут же вошел штурмбанфюрер фон Рихтер – прямой, с неподвижным лицом под сверкающим козырьком фуражки. Серебряные железные кресты украшали его черную форму – воротник, грудь. Слева на груди была приколота булавка со свастикой.
– Мадам Мориак, – начал он, – вижу, вы шли пешком домой под дождем.
– Ничего страшного, – ответила она, убирая мокрые, растрепанные волосы с лица.
– Надо было попросить моих людей вас довезти. Такой красивой женщине не следует продираться через грязь, как корове, идущей к кормушке.
– Спасибо, мсье, в следующий раз обязательно наберусь смелости их попросить.
Он прошел в комнату, не снимая фуражки. Огляделся, изучая обстановку. Наверняка заметил светлые пятна на стенах, где раньше висели картины, пустую каминную полку и вытертые полы, еще недавно покрытые коврами. Ничего не осталось.
– Да, вполне пойдет. – Он посмотрел на детей: – А это кто тут у нас?
– Мой сын. – Вианна побоялась назвать его Даниэлем, опасаясь, что мальчик ее поправит. – И моя дочь, Софи.
– Я не помню, чтоб гауптман Бек говорил про двух детей.
– С чего бы, герр штурмбанфюрер. Не стоит упоминания…
– Ну, – коротко кивнул он Софи, – девочка, принеси мои сумки. – И повернулся к Вианне: – Покажите мне комнаты, я выберу, в которой жить.
Двадцать восемь
Изабель проснулась в темноте. От боли.
– Не спишь? – спросил кто-то рядом.
Она узнала голос Гаэтона. Сколько раз за последние два года она мечтала о том, чтобы оказаться с ним в постели?
– Гаэтон?
И тут же нахлынули воспоминания.
Сарай. Бек.
Изабель села так резко, что голова закружилась.
– Вианна? – спросила она.
– Твоя сестра в порядке.
Он зажег керосиновую лампу и поставил ее рядом с кроватью на перевернутую корзину из-под яблок. Они оказались в круге желтовато-карамельного света, в уютном маленьком мире посреди темноты. Она прикоснулась к больному месту на плече и поморщилась.
– Этот подонок в меня выстрелил, – сказала она, удивляясь, как можно было позабыть о таком. Вспомнила, как прятала сбитого летчика, как ее поймала Вианна… Летчика – теперь уже мертвого…
– А ты в ответ застрелила его.
Да, действительно. Бек нашел ее, наставил на нее пистолет. Два выстрела… Она выбиралась наружу, спотыкаясь, голова кружилась. Поняла ли она, что в нее стреляли?
Вианна с окровавленной лопатой. Рядом с ней, в луже крови, Бек.
Вианна белая как мел и дрожит. Я убила его.
Дальше все расплывается, ярко помнится только злость Вианны. Тебе здесь не рады… Если вернешься, я сама на тебя донесу.
Изабель медленно легла. Больней, чем рана. В кои-то веки Вианна была права. О чем она думала, когда решила спрятать летчика в доме сестры, где квартирует капитан вермахта?
– Сколько я тут пробыла?
– Четыре дня. Рана заживает. Твоя сестра хорошо тебя заштопала. Лихорадка вчера утихла.
– А… Вианна? Как она? На самом деле?
– Мы подстраховали ее как смогли. Она отказалась прятаться. Так что Анри и Дидье закопали оба тела, подчистили в сарае и разобрали мотоцикл.
– Ее будут допрашивать, – сказала Изабель. – А убийство будет мучить ее всю жизнь. Она не умеет ненавидеть.
– До конца войны научится.
Изабель почувствовала, как внутри у нее все сжимается от стыда.
– Я люблю ее. По крайней мере, очень стараюсь. Как так получается, что я об этом забываю, едва мы начинаем спорить?
– Она сказала примерно то же самое на границе.
Изабель попыталась повернуться и задохнулась от боли в плече. Глубоко вдохнув, собралась и все-таки перевернулась на бок – медленно. Оказывается, кровать меньше, чем ей показалось, и он совсем близко. Они лежали как любовники – она у него на плече, глядя на него сверху вниз, а он на спине, глядя в потолок.
– Вианна была на границе?
– Да, а ты лежала в гробу, в телеге. Она хотела удостовериться, что мы перебрались на ту сторону без проблем. – По голосу было слышно, что он улыбается. По крайней мере, так ей показалось. – Обещала убить меня, если я о тебе не позабочусь.
– Моя сестра обещала тебя убить? – Она не могла в это поверить. Но еще труднее поверить, что Гаэтон будет врать, чтобы помирить сестер. Даже в мягком свете лампы профиль у него был острый, четкий. Он не смотрел на нее и лежал так близко к краю кровати, что едва не падал.
– Она боялась, что ты не выживешь. Мы оба боялись.
Он говорил очень тихо, она с трудом его расслышала.
– Как в старые времена, – осторожно начала Изабель, боясь произнести неудачное слово, но еще больше – промолчать. Кто знает, будет ли у них другой шанс поговорить. – Ты и я, одни, в темноте. Помнишь?
– Помню.
– Тур, кажется, был целую жизнь назад. Я была совсем девчонкой.
Он молчал.
– Посмотри на меня, Гаэтон.
– Засыпай, Изабель.
– Ты меня знаешь, не отстану, пока не сведу тебя с ума.
Он вздохнул и повернулся к ней лицом.
– Я думаю о тебе, – сказала она.
– Не надо. – Его голос звучал глухо.
– Ты поцеловал меня. Это был не сон.
– Ты не можешь этого помнить.
Изабель почувствовала в его словах что-то странное, и ее дыхание на секунду замерло.
– Ты хочешь меня так же сильно, как я тебя, – сказала она наконец.
Он покачал головой, но она слышала только его молчание и как дыхание его участилось.
– Ты думаешь, я слишком молода и невинна, слишком порывиста. Слишком… слишком. Я понимаю. Про меня всегда так говорили. Я слишком инфантильная.
– Дело не в этом.
– Но ты ошибаешься. Два года назад ты был прав. Я сказала, что люблю тебя, и звучало это, наверное, безумно. – Она вздохнула. – Но это правда, Гаэтон. Может быть, единственное, в чем я уверена. И единственная разумная вещь в этом кошмаре. Любовь. У нас на глазах рушатся города, наших друзей арестовывают и депортируют, и неизвестно, увидим ли мы их когда-нибудь. Я могу погибнуть, Гаэтон, – спокойно произнесла она. – И говорю об этом не как школьница, которой только бы парня заполучить. Это правда, и ты это знаешь. Мы оба можем погибнуть в любой момент. И знаешь, о чем я буду жалеть?
