Кристин Ханна - Соловей
Руки трясутся даже сильнее, чем обычно.
Приглашаем Вас на встречу Ассоциации спасения и эвакуации пилотов, которая состоится в Париже 7 мая 1995 года, в честь пятидесятой годовщины окончания войны.
Впервые вместе соберутся родственники и друзья отважных проводников, дабы почтить отважную героиню Соловей, известную также как Жюльет Жервэ. Встреча состоится в большом зале отеля «Иль де Франс» в Париже, в 19:00.
Зазвонил телефон. Приглашение, выскользнув из пальцев, упало на стол.
– Алло?
На том конце французская речь. Или мне померещилось?
– Это по поводу продажи? – растерянно переспросила я.
– Нет, нет. Это по поводу нашего приглашения.
Я чуть не выронила трубку.
– Вас очень трудно было разыскать, мадам. Я звоню по поводу завтрашней встречи проводников. Мы собираемся, чтобы поздравить тех, кто создавал и поддерживал «маршрут спасения». Вы получили приглашение?
– Да, – ответила я, стиснув телефонную трубку.
– Первое письмо, которое мы вам отправляли, вернулось, к сожалению. Простите, что приглашение пришло так поздно. Но… вы приедете?
– Думаю, люди хотят видеть не меня, а Жюльет. А ее уже давно нет на свете.
– О, как вы ошибаетесь, мадам. Встреча с вами очень много значит для нас.
Я бросила трубку так резко, словно таракана раздавила.
Но мысль о возвращении – возвращении домой – уже проникла в сознание. Я больше ни о чем другом не могла думать.
Долгие годы я отгоняла от себя воспоминания. Спрятала их на пыльном чердаке, подальше от любопытных глаз. Я убедила мужа, детей, саму себя, что во Франции для меня ничего не осталось. Думала, что в Америке смогу начать новую жизнь и навеки забыть о том, на что вынуждена была пойти, чтобы выжить.
Но оказалось, не могу.
Сознательно ли я приняла решение? Разумное давай-все-обдумаем-и-решим-как-лучше-поступить решение?
Нет, конечно. Я просто позвонила своему агенту и заказала билет на рейс до Парижа, через Нью-Йорк. Потом собрала чемодан. Маленький, на колесиках, из тех, что берут с собой деловые дамы в двухдневную командировку. Чулки, брюки, несколько джемперов, жемчужные серьги, которые муж подарил на сороковую годовщину, еще какие-то штучки. Понятия не имея, что пригодится, да это и не важно. А потом приялась ждать. С нетерпением.
В последний момент, уже вызвав такси, позвонила сыну и оставила сообщение на автоответчике. Повезло. Не уверена, что у меня хватило бы храбрости сообщить ему правду, окажись он дома.
– Привет, Жюльен, – радостно начала я. – Я лечу в Париж на выходные. Рейс в час десять, я позвоню, когда доберусь до места, чтобы ты не волновался. Большой привет девочкам. – И замолчала, представляя, что он почувствует, получив это сообщение, как огорчится. Все потому, что все эти годы я позволяла ему думать о себе как о слабом создании; он видел, что я во всем полагаюсь на мужа, доверяю ему принятие решений. Он всегда слышал от меня «Как скажешь, дорогой», миллион раз. Видел, как я стою в роли болельщицы на трибунах его жизни, вместо того чтобы показать ему огромное поле своей. Да, это моя ошибка. Неудивительно, что он любит неполную версию меня. – Я должна была рассказать тебе правду.
Положила трубку. Подъехало такси. Я вышла.
Двадцать семь
Октябрь 1942-го
Франция
Телега медленно катила по лесной дороге. Гаэтон правил, Вианна сидела рядом с ним, а гроб лежал сзади, и когда телегу особенно сильно трясло, слышно было, как он стукается о деревянные борта. Дороги в темноте было не различить, так что им приходилось постоянно останавливаться и разворачиваться или ехать задом. Моросил дождь. За последние полтора часа они перебросились лишь парой слов, решая, куда ехать.
– Вон там, – заметила наконец Вианна. Впереди показался свет, и деревья на краю леса казались чернильно-черными полосами на слепяще-белом фоне. Граница.
– Уф, – выдохнул Гаэтон, натянув поводья.
Вианна никак не могла избавиться от страшных воспоминаний о том, что произошло в прошлый раз, когда она была здесь.
– И как ты собираешься перебраться на ту сторону? В комендантский час? – спросила она, сжимая руки, чтобы унять дрожь.
– Как Лоуренс Оливье. Сломленный горем трагический герой, везущий тело погибшей сестры домой для погребения.
– А если они решат проверить, дышит ли она?
– Значит, кто-то нашей встречи не переживет, – тихо ответил он.
Вианна догадалась, о чем он. И с удивлением поняла, что не знает, как ответить. Парень готов пожертвовать жизнью, чтобы защитить Изабель. Он повернулся и уставился на нее. Не просто взглянул, а именно уставился, впился в нее взглядом. И вновь в серых глазах хищная настороженность, но вместе с тем нечто гораздо большее. Он ждал – терпеливо ждал – ее ответа. Почему-то для него этот ответ был важен.
– Отец изменился, когда вернулся с войны, – тихо произнесла она, сама удивляясь своей откровенности. Она никогда не говорила об этом вслух. – Стал злым. Жестким. Начал много пить. Пока мама была жива, он был совсем другим… – Она передернула плечами. – После ее смерти он даже притворяться перестал. Отослал нас обеих, меня и Изабель, к чужому человеку. Мы были еще совсем детьми, и обе страшно горевали. Я смирилась с его безразличием. Забыла о нем, вычеркнула из жизни, встретила того, кто полюбил меня. А Изабель… Она не умеет признавать поражения. Она все пыталась как-то до него достучаться, отчаянно старалась добиться его любви.
– Зачем ты мне об этом рассказываешь?
– Изабель кажется такой сильной. На вид ее вроде бы ничем не сломишь. Снаружи – стальная оболочка, но сердце у нее хрупкое. Не делай ей больно. Если не любишь ее…
– Люблю.
Вианна вгляделась в его лицо:
– А она об этом знает?
– Надеюсь, что нет.
Всего год назад она бы не поняла этого ответа. Не поняла бы, какой опасной может быть любовь и почему иногда ее лучше скрывать.
– Сама не пойму, почему так легко забываю, как сильно люблю ее. Начинаем ссориться, и…
– Сестры…
Вианна вздохнула:
– Наверное. Хотя из меня сестра так себе.
– Ну, все еще впереди.
– Ты правда так считаешь?
Его молчание было красноречивее любых слов. Наконец он заговорил снова:
– Будь осторожна, Вианна. Ей нужно будет вернуться домой, когда все это закончится.
– Если закончится.
Вианна спрыгнула с телеги в мокрую траву и горько вздохнула:
– Не уверена, что она захочет ко мне возвращаться.
– Тебе придется быть храброй, – сказал Гаэтон. – Когда немцы придут искать своего человека. Ты знаешь, как нас всех зовут по-настоящему. Значит, ты теперь тоже в опасности.
– Я буду храброй, – ответила она. – Лучше постарайся убедить мою сестру, что ей можно иногда быть трусихой.
Гаэтон улыбнулся, и Вианна поняла, почему этот щуплый парень с заострившимися чертами, одетый в лохмотья, вскружил голову Изабель. Улыбка полностью преображала его – глаза, щеки; у него даже ямочка на подбородке появлялась. Эта улыбка, казалось, говорила: у меня нет никаких секретов, душа нараспашку. Ни одна женщина не устоит перед такой искренностью.
– Да, – усмехнулся он. – Ведь твою сестру так легко убедить.
Огонь.
Он повсюду, со всех сторон, скачущие, танцующие языки пламени. Костер. Волны дрожащего красного света. Пламя касается лица, обжигает.
Оно везде, со всех сторон, и… исчезает.
Мир обращается в лед, белый, прозрачный. Тело трясет от холода, пальцы стремительно синеют, замерзают, отваливаются. Ледяным крошевом осыпаются вниз.
– Изабель?
Птица поет. Соловей. Какая печальная трель. Соловьи – это к потере, да? Любовь уходит, такая скоротечная, исчезающая, а была ли она вообще? Про это есть стихи.
Нет, не птицы.
Мужчина. Огненный король. Принц, поджидающий в замерзшем лесу. Волк.
Она оглядывается в поисках следов на снегу.
– Изабель? Просыпайся.
Она слышала его голос во сне. Гаэтон.
На самом деле его рядом не было. Она была одна – как всегда, – и ей снился сон. Ей было холодно, и горячо, и больно, а сил совсем не было.
Она вспомнила мелодичные звуки. Голос Вианны.
Не возвращайся.
– Я здесь.
Она почувствовала, как он сел рядом.
На лоб легло что-то влажное и прохладное, и это было так приятно, что на секунду она забыла обо всем. А потом почувствовала, как он касается ее губ своими, приникает. Он что-то говорил, но слов не разобрать. И вдруг отодвинулся. Поцелуй прервался до боли внезапно, как и возник.
Он был таким… настоящим.
Она хотела сказать: «Не уходи, не бросай меня», но не смогла. Еще раз – нет, ни за что. Она устала умолять о любви.
Кроме того, его же здесь все равно нет, так какой смысл говорить?
Изабель закрыла глаза, чтобы не видеть мужчину, которого не было.
