Мартина Мэдден - Ануш. Обрученные судьбой
Древняя мечеть Сулеймание отбрасывала на девушку свою тень, Абдал Муса, наивысший пик горного массива Гавур, высился над городом, но Ануш ничего не видела, с таким же успехом она могла идти и по пустыне.
Она следовала за лейтенантом, не раздумывая, куда они идут и что ожидает ее в будущем. Она смутно осознавала, что она девушка, одетая как мужчина, и что куда-то направляется…
– Приободрись, – шепнул ей лейтенант.
Ануш вдруг ощутила неприятный запах и внезапно поняла, что он исходит от нее. Люди, почувствовав вонь, уступали «солдату» дорогу, а некоторые вообще переходили на противоположную сторону улицы.
– Ну и что прикажешь мне с тобой делать? – пробормотал лейтенант. – Вонючая полумертвая армянка! Разве найдется кто-нибудь во всей Османской империи настолько глупый, чтобы приютить тебя?
Они вышли на площадь, где разместились и обычный рынок, и рынок специй.
– Подожди здесь, – сказал лейтенант, заведя ее на узенькую улочку.
Когда он ушел, Ануш села на корточки и положила голову на колени. Ей хотелось забыться, уснуть… Но тут кто-то пробежал по улочке.
– Вернись! – крикнул мальчик.
Его маленький песик понюхал землю у ног девушки, тявкнул и уселся возле нее.
– Пойдем! – звал его мальчик, пятясь. – Пойдем, Капи!
– Смотри, куда идешь! – Лейтенант схватил мальчугана за плечи и развернул его. – Твоя мать разве не учила тебя уважать старших? Эй, постой, я знаю тебя! Ты сын Хасана!
Испуганный мальчик вырвался из рук лейтенанта и побежал вниз по улочке, следом за ним бежала собака.
– Подожди! Эй, вернись!
Выбежав на площадь, мальчик растворился в толпе. Лейтенант повернулся к Ануш и задумчиво посмотрел на нее.
– Вот, надень, – велел он ей, протягивая абайю[48] и паранджу. – Я знаю человека, который приютит тебя.
Дневник доктора Чарльза Стюарта
Мы в дороге уже около четырех недель, и эта изнурительная поездка имеет негативные последствия. Жара и пыль усугубили состояние Хетти, бронхит разыгрался до такой степени, что я решил остаться еще на два дня в Гюмюшхане.
Физическая слабость Хетти беспокоит меня, но ее моральное состояние внушает мне куда большие опасения. Дети тоже сами на себя не похожи.
Они стали чрезвычайно осмотрительными и тихими. Их потрясли те ужасы, которые они видели по всей стране: по дорогам бредут ходячие скелеты; повсюду брошенные дети с потухшими глазами; по обе стороны дороги лежат тела, оставленные разлагаться.
Томас избегает меня с той поры, как мы уехали из Трапезунда. Когда бы я ни входил в комнату, он тут же исчезает, как тень, и отвечает на вопросы односложно, если вообще что-либо говорит.
Этим вечером я стоял в нашем жилище у окна и смотрел вниз на толпу. Хетти отдыхала на кровати за моей спиной, а дети ели внизу с домовладелицей. Я думал об Америке, о том, что эта страна стала чужой для меня, и тут я осознал, что Хетти что-то произнесла.
– Ты что-то сказала?
– Как ты можешь?! Как ты можешь находиться среди них, позволять себя касаться?
Волосы жены растрепались по подушке, а глаза запали от постоянного недосыпания.
– Дикари и детоубийцы! – Хетти села, ее горящий взгляд перебегал с одного предмета на другой. – Здесь одно лишь зло! Все коррумпированы! И эта проклятая еда отвратительна! – Она взмахнула рукой, и поднос с едой, стоящий на прикроватной тумбочке, полетел на пол.
– Хетти!
– Как же мне хочется оказаться в Спрингфилде! Как же мне хочется проснуться в моей старой спальне и услышать, как мама внизу играет на фортепьяно. – Она начала плакать. – Как бы мне хотелось, чтобы этого года не было в моей жизни и чтобы я проснулась однажды с Лотти на руках!
Я подошел, чтобы обнять жену. Мне никогда не хотелось чего-то так сильно, как дать ей сейчас то, о чем она просила, но жена оттолкнула меня, отвернулась и уставилась в стену.
Кровать была небольшой, но Хетти занимала очень мало места. Я потянулся, чтобы коснуться ее волос, они мягкой волной пробежали у меня между пальцами. Волосы молодой женщины. Ни одного седого волоска. Мне хотелось зарыться в них лицом, почувствовать крепкие объятия жены. Мне хотелось заняться с ней любовью так, как мы не занимались уже много лет. Но она отстранилась от меня, выставив свои плечи, как щит.
– Отец… – Роберт просунул голову в дверь. – Кто-то хочет поговорить с тобой.
Маленькая старуха стояла в дверном проеме, с головы до пят закутанная в черное традиционное платье и паранджу. Обеими руками она держала большую корзину с крышкой – такие использовали продавцы на рынке.
Она говорила на диалекте кочевников, и я мало что понял.
– Спасибо, сегодня мы не будем ничего покупать, – сказал я, закрывая дверь.
Но женщина и не думала уходить. Она протянула мне тяжелую корзину и вдруг быстро опустила ее и пыталась прикрыть своей юбкой – в коридоре неожиданно появилась домовладелица и начала прислушиваться к нашему разговору.
– Я сам здесь разберусь, – сказал я ей.
Женщина неохотно ушла, и я повернулся к посетительнице.
Дети столпились вокруг, с любопытством разглядывая старую женщину. Им мало что удалось разглядеть, были видны лишь голубые глаза и маленькие руки, все в морщинах. Она говорила слишком быстро, чтобы я мог уловить в ее речи больше одного-двух слов. Но она, то и дело оглядываясь, продолжала указывать на корзину.
– Я не понимаю, – сказал я. – Вы хотите, чтобы я что-то купил у вас?
– Может быть, ей нужен врач? – предположил Томас. – Доктор?
– Hayır![49] – ответила женщина, отрицательно качая головой.
– Тогда простите, но я ничем не могу вам помочь.
Я собирался закрыть дверь, но женщина вставила ботинок в дверной проем и пальцем указала на корзину, пробормотав что-то, чего опять никто из нас не понял.
– Почему она просто не покажет нам, что в корзине? – спросила Милли, потянувшись, чтобы поднять крышку, но женщина хлопнула ее по руке.
– Может быть, там змеи… – прошептала Элеанор.
– Не глупи! – сказал Роберт. – Не бывает женщин – заклинательниц змей.
Я уже начал подозревать, что она продает контрабандные товары и убеждена, что именно это нам и нужно.
– Я попрошу домовладелицу переводить, – предложил я.
– Hayır! Hayır! – Сунув корзину мне в руки, женщина развернулась на каблуках и была такова.
– Нет! – воскликнул я, когда дети захотели заглянуть внутрь. Домовладелица подглядывала за нами из кухни. – Пойдемте наверх.
Все гурьбой потопали по лестнице в спальню. Хетти сидела на кровати, ее глаза расширились от волнения.
– Не о чем беспокоиться, – сказал я. – Просто разносчик доставил товары.
Жена расслабилась, легла на кровать, но что-то в корзине привлекло ее внимание.
– Неси ее сюда! – велела она.
Я поместил корзину на покрывало около жены и снял крышку. Дети столпились вокруг, чтобы тоже увидеть, что внутри. Там лежал голый ребенок, девочка. Она спала, свернувшись клубочком.
Маленький, изнуренный и сильно пахнущий алкоголем ребенок попытался открыть глаза и закрыл их снова, тоненько, как котенок, попискивая.
Милли и Роберт от удивления раскрыли рты и потянулись к малышке, но Хетти шикнула на них и сама взяла ребенка на руки.
– Она практически ничего не весит.
Голова ребенка потянулась к груди Хетти. Все молчали.
– Здесь записка, – заметил Томас, доставая помятую бумагу со дна корзины.
– Прочти ее!
– Здесь просто написан адрес, – сказал он, всматриваясь в листок, – в Константинополе.
– Принеси мне таз и кувшин, – велела Хетти Элеанор и, когда дочь вернулась со всем необходимым, начала обмывать малышку.
– Смотрите! Это тюльпан! – вскрикнула Милли, ее палец коснулся родимого пятна в форме цветка, расположенного под левым соском. – Это ребенок Ануш!
Все смотрели на крошечное создание, лежащее на руках Хетти.
На улице воцарилась тишина, издалека доносился голос муэдзина, призывающего к молитве. В комнате под нами домовладелица перестала спорить со служанкой, и мы услышали мягкий стук разворачиваемого на каменном полу коврика для молитвы. Население Гюмюшхане склоняло головы и падало перед своим Богом.
– Аллах акбар!
Аллах велик, Аллах могуч.
– Милли, – сказала Хетти, – достань из сундука одежду Лотти.
Джахан
– В комнате неприятно пахнет, – сказала мать, отодвигая занавески и открывая ставни, чтобы впустить утренний свет.
Джахан лежал, закрыв глаза, надеясь, что если мать не получит ответа, то уйдет, оставит его в покое, и он сможет еще поспать.
Вернувшись в родительский дом в Константинополе, он лежал без сна каждую ночь, слушая, как дом стонет, как ветер свистит в проулке, который отделял особняк Орфалеа от соседних зданий.
Он не спускал глаз с темных узоров на китайских обоях, пока не наступала ночь, и смотрел на них, когда начинало светать. Он сосчитал количество фигур на каждом квадратном метре. Знал форму каждого низко склоненного над водой изящного дерева. Он мог рассказать, что все птицы летят на восток, а черепахи сидят на камнях лицом на запад.
