Эндрю Миллер - Чистота
Он поворачивает голову и смотрит на Элоизу, на ее слегка приподнятые волосы, лежащие на подушке. Ночью она что-то тихо бормотала, произносила во сне какие-то обрывки слов обиженным, оскорбленным голосом, но сейчас, перед пробуждением, она спит спокойно, и ее дыхание не громче звука, который услышишь, если медленно, туда-сюда поводишь кончиком пальца по простыне.
Так колонны все-таки цельные или из отдельных камней? А фундамент? Может, вся конструкция плавает в грязи?
* * *Они с Арманом идут по Рю-де-ля-Веррери, вечернее солнце греет им спину между лопатками, а впереди на мостовой колышутся их тени. С Верри на Руа-де-Сесиль, затем на Сент-Антуан, оттуда пять минут до Бастилии, где с одной из башен вяло свисает королевский флаг. Потом вниз по Рю-де-Фурси, мимо стен монастыря и снова направо на Рю-де-Жардан… Это район Сен-Поль. Даже слепой поймет: здесь живут каменщики. Арман и инженер останавливаются у открытой двери мастерской. В теплом воздухе кружится каменная пыль. После уличного света внутренность мастерской кажется черной, как чернила. Первым входит Арман и, споткнувшись о поддон, громко чертыхается. Звук молота замирает. Из черноты появляется крупный человек в переднике и белом колпаке – посмотреть, кто пришел. Каждая складка на одежде и всё его лицо покрыты слоем каменной пыли.
– Вы кто такие будете? – спрашивает он.
– Баратт, – представляется Жан-Батист. – Инженер с кладбища Невинных. Мне нужно видеть мастера Саньяка. Я предупреждал его запиской.
– Я органист, – говорит Арман, чуть наклонив голову.
– Тоже с кладбища?
– Да.
– Ну, я Саньяк. В записке вы написали, что собираетесь снести церковь. И что вам нужны каменщики.
– Нужен мастер. И четыре-пять подмастерьев.
– А чернорабочие?
– Чернорабочие есть.
– И они не боятся высоты?
– Они шахтеры. Раньше были шахтерами.
Саньяк смеется.
– Тогда возьму несколько своих, – говорит он. – По крайней мере, до тех пор, пока у ваших не вырастут крылья.
– Как хотите.
– Слышал, за этим делом стоит сам король.
– Я получаю указания от министра, – говорит Жан-Батист.
Саньяк кивает.
– Все мы так или иначе работаем на них, верно? Хотите, я закуплю свежую древесину для лесов? У меня лучше связи, чем у вас.
– Но по хорошей цене, – быстро вставляет Арман. – У моего друга, может, и есть провинциальный акцент, но я-то парижанин и прошел школу жизни в Госпитале подкидышей.
– Сами увидите, не обману, – говорит Саньяк. – Зачем мне обижать несчастных сироток?
Один из подмастерьев, долговязый парень, покрытый пылью, как и его хозяин, ставит на улице, перед дверью, три табурета. Все трое садятся и, попивая белое вино, начинают торг.
– Я ему почти доверяю, – говорит Арман, когда они с инженером идут обратно на кладбище.
– Похоже, он знает свое ремесло, – отвечает Жан-Батист. – Но мы не станем ему платить за то, чего он не сделает.
– Смотрю, ты уже научился уму-разуму, – говорит Арман.
– Спасибо.
– Ты слышал последние новости о Жанне?
В понедельник десятого июня в полседьмого утра приходит Саньяк с четырьмя старшими подмастерьями – Пуле, Жюльеном, Буайи и Барассом. С ними еще с полдюжины чернорабочих в куртках и маленьких шапочках, у некоторых за поясом инструменты. Инженер водит мастера вокруг церкви. Они простукивают стены, проверяют почву, совещаются, снова простукивают и проверяют. Встречают пономаря и Жанну. Один из подмастерьев делает тщательную зарисовку здания. Другие разглядывают склепы, кучи костей, качают головами. Разглядывают они и шахтеров – это ободранное племя ангелов – и даже не пытаются скрыть свою неприязнь.
– Итак? – спрашивает Жан-Батист.
– Сначала построим леса здесь, вдоль южной стены, – говорит Саньяк. – Что это там?
– Лаборатория.
– Что-что?
– Ее можно убрать.
– Хорошо.
– Когда привезут доски?
– Первую партию можно получить завтра. И коли ваши люди знают, как вбивать гвозди, я скажу им, что надо делать.
Доски из свежей древесины. Простая геометрическая конструкция из повторяющихся квадратов и треугольников растет вверх по церковной стене. И быстро расползается в стороны. Каждый день инженер карабкается по ней, по мере ее роста, и вскоре забирается выше склепов галерей, видит под собой Рю-де-ля-Ферроннери, Рю-де-Ломбар, вглядывается в окна на втором, третьем, а потом и четвертом этажах.
Его горняки не такие проворные, как рабочие каменщика, не перепрыгивают с балки на балку, не виснут беззаботно, держась за стойку, словно между прочим, лишь одной рукой, но и не показывают, что им страшна высота. Они таскают, связывают, заколачивают, превосходя местных силой мышц, упорством, спокойной деловитостью. Во время обеда обе группы держатся порознь. Люди каменщика едят на лесах, взяв с собой пищу, и глядят, болтая ногами, вниз, на шахтеров, а те, собравшись на своем обычном месте, нарочно не поднимают глаз вверх.
Неделю слышны крики и стук молотков, и вот наконец они добираются до церковной крыши. Жан-Батист лезет вслед за Саньяком.
– Воздух-то здесь получше будет, а? – говорит Саньяк, присев своим мощным телом на парапет, идущий по краю крыши.
– Как скажете, – говорит Жан-Батист.
Ему видно реку, крышу Лувра, четыре мельницы на Монмартре.
– Предлагаю начать вскрывать с этого водостока, – говорит каменщик, указывая подходящее место. – Посмотрим, что у нас тут.
– Прекрасно.
– Вы хотите сохранить черепицу?
– Как можно больше.
– Значит, понадобятся лебедки.
– У нас есть веревки, цепи, колеса.
Саньяк кивает.
– Для чужестранцев ваши люди хорошо работают.
– Они не все чужестранцы, – говорит Жан-Батист. – Но работают и правда хорошо.
– Все равно здесь сам черт не управится, – говорит Саньяк, пристально глядя на молодого инженера, как будто сейчас, в разреженном воздухе, видит его впервые.
Воздух в церкви как стоячая вода. Прохладный, застоявшийся. Спустившись с лесов, инженер входит внутрь вместе с Арманом и четырьмя горняками. Каменщик где-то над южным трансептом. Если стоять на полу, на потолке ничего не разглядеть, можно только представить, что делается там, на крыше. Они вытягивают шеи, ждут, трут загривки, снова смотрят наверх. Приглушенный грохот вызывает шорох невидимых крыльев. За первым ударом следуют другие с перерывом в пару секунд.
– Это должно разбудить Кольбера, – говорит Арман.
– Если он здесь, – добавляет Жан-Батист.
– Не сомневайся. Он наверняка здесь.
– Чем же он питается?
– Воском. Литургией. Сосет палец.
Один горняк отходит в сторону, стряхивая что-то с лица.
– Пыль сыплется, – говорит Жан-Батист. – Отойдем-ка лучше.
Теперь грохот уже не такой приглушенный. Наступает временное затишье, а потом снова удары – двойные. Их местоположение определить труднее.
– Они прямо над нами? – спрашивает Арман.
– Нет-нет. Они там, с краю. Пытаются пройти между стропилами, у днища водостока.
Что-то падает на плиты. Это уже не пыль. Потом еще и еще – с каждым ударом молотка. Куски штукатурки, осколки каменной кладки. Затем в семи или восьми метрах от них валится что-то огромное и рассыпается на мелкие части. Двойные удары переходят в тройные. Ба-ба-бам, ба-ба-бам, ба-ба-бам! Потом полминуты тишины. И два удара, выверенных и точных, словно бьющий обнаружил незащищенный участок на голове дракона, нечто уязвимое. Падает еще один большой кусок. Люди внизу отшатываются. В темноте, в той темноте, куда все смотрят, что-то мигает. Маленький белый глазок, маленький и такой яркий, что на него трудно смотреть.
– Пробили! – кричит Арман.
Серия ударов – и глазок увеличивается. Косой луч кружащегося, словно в водовороте, света прорезает тьму от крыши до пола и ложится не на какого-нибудь позолоченного ангела или гипсового святого, а на сапог шахтера – горняк тут же отскакивает, словно обжегшись.
Люди осторожно тянутся к этому лучу, к свету, проводят по нему руками. Еще десяток ударов – и они могут подставить под световой поток грудь, а потом и все тело. Элоиза должна это увидеть, думает инженер. Элоиза, Жанна… все должны это увидеть.
– Эй, там, внизу! – раздается крик. Это Саньяк. Его голова кажется размером с монетку.
Инженер встает в полосу света, глядит вверх.
– Мы здесь! – отзывается он. Странный получается у них разговор. Так, наверное, Адам говорил с Иеговой. – У вас все в порядке?
– Это как колоть панцирь улитки, – говорит Саньяк. («Улитки…» – повторяет эхо). – Балки насквозь прогнили. Лет через двадцать церковь сама бы рухнула!
Голова исчезает.
– Я хочу поиграть, – говорит Арман, разминая пальцы и потрескивая суставами. – Пусть двое из этих молодцов покачают для меня воздух.
– Разве сейчас время играть? – спрашивает Жан-Батист. И немного погодя добавляет: – Ты прав. Прав как никогда.
