Тимур Вермеш - Он снова здесь
Одним словом, об отступлении не могло быть речи ни тогда, ни в данной неприятной диспозиции пивной палатки. Положение никогда не бывает безвыходным, если в тебе горит фанатичная воля к победе. Вспомнить хотя бы о Чуде Бранденбургского дома в 1762 году[76]. Царица Елизавета умирает, ее сын Петр заключает мир, Фридрих Великий спасен. А если бы Фридрих капитулировал раньше, то не было бы ни чуда, ни Прусского королевства, вообще ничего, только мертвая царица. Многие говорят, на чудеса, мол, нельзя расчитывать, но я говорю: еще как можно! Нужно только достаточно долго подождать, чтобы они свершились. А до этого следует держать позиции. Час, год, десятилетие.
– Видите ли, любезная госпожа, – сказал я, чтобы выиграть время, – я так рад вновь оказаться здесь, в прекрасном Мюнхене. Это же столица моего движения, вы знаете?
– Нет, как интересно, – беспомощно затараторила она и уже нацелилась растрепать мне волосы. Такие особы женского пола умеют запросто втоптать авторитет в грязь, испортив человеку внешний вид. Я подумал, что если Провидение держит для меня в рукаве чудо, то сейчас самый подходящий момент.
Неожиданно кто-то из толпы фотографов сунул мне под нос толстый черный фломастер.
– А подпишите-ка ей дирндль!
– Дирндль?
– Вот именно!
– Да! Супер! – закричали его коллеги.
Низшие инстинкты человека – его самые надежные помощники, особенно в отсутствие других помощников. Разумеется, сомнительная дамочка не была заинтересована в моей подписи на платье. Но фотографы настаивали, почуяв новый мотив для своих обычных непристойных фотографий ее выреза. А с их притязаниями она едва ли могла поспорить. Ибо все, взявшие меч, мечом погибнут, даже если меч – всего лишь фотоаппарат. Так что она кивнула с пронзительным “Су-у-упер!”. Я решил, что это отличная возможность задержать врага, а может, и вывести новые войска.
– Вы позволите, любезная госпожа?
– Ой, ну только на платье, – визгливо пожеманилась она. – И не очень крупно.
– Разумеется, – ответил я и принялся за работу.
Каждая секунда выигранного времени считалась за две, поэтому я дополнил подпись некоторыми украшениями. Я уже сам себе казался болваном, надо было быстрее заканчивать, чтобы не производить впечатления девочки, рисующей картиночку в альбоме со стишками.
– Готово, – с сожалением проговорил я, выпрямляясь.
Какой-то фотограф сказал:
– Ой-ой-ой.
Дама проследила за его взглядом.
Я был удивлен, что ее глаза в ужасе распахнулись.
– Простите, – добавил я, – углы вышли не совсем четкими. В обычном альбоме такого бы не случилось. Знаете ли вы, что я когда-то собирался стать художником…
– Вы с ума сошли! – завопила она и подпрыгнула на моих коленях.
Я не мог в это поверить. Чудо Луга Терезы.
– Извините, уважаемая, – сказал я, – но боюсь, что не понимаю вас.
– Как мне теперь ходить здесь, со свастикой на груди?!
– Прекрасно ходить, – успокоил ее я, – на дворе не 1924 год. Может, в этой стране нет разумного правительства, зато против свободы мнений эти парламентские болтуны не посмеют…
Но она меня уже не слушала, а так яростно терла, причитая, свое декольте, что выглядело прямо-таки фривольно. Позднее на фотографиях именно она плохо выглядела, а не я. И хотя мне не совсем понятно было ее отчаяние, но положение я спас. Телерепортажи вышли еще лучше: можно было проследить, как она резко вскакивает с некрасиво перекошенным лицом и потоком ругательств, вмиг растеряв всю напускную веселость. Репортажи, кстати, заканчивались тем, как несколько минут спустя она, возмущенная, уезжала в таксомоторе, рассыпая немыслимые бранные выражения.
В общем-то я предпочел бы более достойное выступление. Но все-таки при сложившихся обстоятельствах результат получился более чем удовлетворительным, собственные потери были в любом случае меньше, чем у противника. Народ всегда любит обороноспособного победителя, который умеет защищаться и с легкостью, словно назойливых мух, гонит прочь от себя недостойных персонажей.
Только я хотел заказать еще минеральной воды, как ее мне уже поставили на стол.
– Вам передает привет вон тот господин. – Официантка указала рукой в сторону.
Вглядевшись в людскую толчею, я различил через несколько столов белокурое существо с лицом цвета курицы, жаренной на гриле. Складки на лице делали его похожим на очень старого Луиса Тренкера[77] и образовывали вместе подобие странной ухмылки. Поймав мой взгляд, он поднял руку, намереваясь, видимо, помахать мне, но в результате сложил ее в кулак с оттопыренным большим пальцем. При этом он отчаянно и тщетно пытался еще дальше растянуть жесткую, как кожа, ухмылку.
Я потер глаза и решил уйти как можно быстрее. Вполне возможно, что в напитки здесь что-то подмешивали. Потому что рядом с этим господином восседала точная копия той самой женщины, что недавно выскочила из палатки со свастикой на груди.
Глава XXXII
Невероятно, какие пути выбирает Провидение, чтобы достичь своей цели. Оно устраивает так, чтобы один пал в окопе, а другой, напротив, выжил. Оно направляет стопы простого ефрейтора на заседание мелкой отколовшейся партии, к которой тот потом привлечет миллионы членов. Оно заботится, чтобы человека, предназначенного для высших целей, посреди работы приговорили к году заточения в крепости, дабы он наконец обрел досуг для написания большой книги. Оно заботится и о том, чтобы незаменимый фюрер оказался в передаче турецкого кобольда и настолько превзошел этого шута, что ему буквально навязали собственную передачу. И потому я уверен, что Провидению было угодно, чтобы фройляйн Крёмайер не разбиралась в станках для бритья.
Потому что опять надо было остановиться и все обдумать. Хоть я всегда верил в осмысленность моего возвращения, но поиски настоящего смысла временно отступили в тень под напором актуальных событий. И особенной срочности пока не ощущалось, ведь народ вроде был избавлен от грубой нужды и унижения. Но судьба вновь, как некогда в Вене, решила открыть мне глаза.
До сих пор я довольно мало соприкасался с бытовой стороной жизни, мелкие хлопоты взяла на себя фройляйн Крёмайер. Лишь постепенно выяснилось, сколь велики перемены, а именно – когда я решил сделать кое-какие покупки. Особенно мне недоставало моего доброго старого бритвенного станка. Приходилось кое-как справляться с пластмассовым приспособлением, преимуществом коего считалась комбинация нескольких неудовлетворительных лезвий, которые многократно и неприятно скоблили кожу. Как я выяснил из надписей на упаковке, такую конструкцию полагали великим прогрессом, главным образом по сравнению с предыдущей версией, содержавшей на одно лезвие меньше. Я же не видел ни малейшего преимущества по сравнению с разумным старым добрым станком с одним лезвием. Я пытался описать фройляйн Крёмайер, как выглядит и функционирует эта модель, но безуспешно. Так что мне пришлось самому отправиться в путь.
Последний раз я по-настоящему занимался покупками году так в 1924-м или в 1925-м. Тогда за бритвами ходили к галантерейщику или в магазин гигиенических товаров. Судя по объяснениям фройляйн Крёмайер, сейчас требовалось идти в аптекарский магазин. Она описала мне дорогу. Придя туда, я обнаружил, что внешний вид заведения разительно изменился. Раньше, входя, ты видел большой прилавок, за которым располагались товары. Сегодня прилавок был маленький и где-то около самого выхода. За ним не располагалось ничего, кроме оборотной стороны витрины. А самые разнообразные товары лежали на бесконечных рядах полок, доступные каждому. Поначалу, я предположил, что в магазине работает десяток продавцов, одетых в повседневное платье. Но оказалось, что все это были покупатели. Клиент сам выбирал себе товар и бежал с ним к прилавку. Это было до крайности непривычно. Редко когда я ощущал столь невежливое отношение к себе. Словно мне прямо на входе давали понять, что я должен сам искать свой вшивый станок для бритья, а у господ продавцов есть дела поважнее. Однако постепенно я прозрел общую картину. В хозяйственном отношении это давало множество преимуществ. Во-первых, владелец магазина мог открыть доступ к складским помещениям и тем самым увеличить торговую площадь. Далее: сотни клиентов могли обслужить себя сами быстрее, чем это сделали бы десять или двадцать продавцов. И в конце концов, хозяин экономил на продавцах. Выгода была очевидна: при повсеместном внедрении данного принципа, по грубым подсчетам, в отчизне высвобождались сто или двести тысяч людей для использования на фронте. Это было столь впечатляюще, что мне немедленно захотелось похвалить гениального хозяина магазина. Я подошел к прилавку и спросил господина Россманна.
– Какого еще господина Россманна?
– Которому принадлежит этот магазин!
– А его здесь нет.
Какая жалость. Впрочем, поздравления были бы преждевременны, ибо, как я вскоре выяснил, умный господин Россманн не продавал нужные мне бритвы. Меня направили в другой магазин, принадлежавший господину Мюллеру.
