Дженнифер Нивен - Ты не виноват
Собрание членов общества «Жизнь – это жизнь» происходит в длинном зале. Стены здесь обиты деревянными панелями, а из стен выступают ряды батарей. Мы сидим за двумя длинными столами, сдвинутыми вместе, как будто сейчас начнем либо заниматься домашней работой, либо проходить тесты. С обоих концов столов стоят кувшины с водой и разноцветными пластиковыми стаканчиками. И еще здесь приготовлено угощение – это печенье, разложенное на четырех больших тарелках.
Психолог – мужчина по имени Деметрий, чернокожий, но достаточно бледный, с удивительными зелеными глазами. Для тех, кто пришел сюда впервые, он поясняет, что сейчас работает над получением докторской степени в местном колледже, что «Жизнь – это жизнь» существует уже двенадцатый год, хотя сам он руководит обществом чуть меньше года. Мне хочется спросить, а что же произошло с предыдущим психологом, но я этого не делаю на тот случай, если в ответе кроется не очень оптимистичная история.
Подростки продолжают заполнять комнату. Они очень похожи на школьников из Бартлетта. Я никого из них не узнаю. Впрочем, это как раз и объясняет то, что я выбрал группу, ради которой мне пришлось проехать сюда километров тридцать. Прежде чем сесть за стол, я замечаю девушку, которая подходит ко мне и выдает:
– А ты такой высоченный!
– Я на самом деле гораздо старше, чем выгляжу.
Она улыбается, видимо, считая свою улыбку достаточно соблазнительной, и тогда я добавляю:
– Наша семья страдает гигантизмом из поколения в поколение. После школы мне настоятельно рекомендуют пойти работать в цирк. Врачи полагают, что уже к двадцати годам я буду выше двух метров.
Мне хочется, чтобы она поскорее ушла, потому что я приехал сюда не для поиска новых друзей. Она действительно уходит. Я сажусь и, пока жду начала занятий, понимаю, что уже жалею о своем приезде. Все угощаются печеньем, к которому я не притрагиваюсь. Я слышал, что некоторые компании используют при приготовлении такого печенья вещество с отвратительным названием костяной уголь, получаемый из костей животных. С тех пор я не могу смотреть ни на печенье, ни на тех, кто его ест. Я просто смотрю в окно, но деревья в питомнике сейчас голые и бурые. Тогда я перевожу взгляд на Деметрия, который устроился в центре, чтобы мы все могли видеть его.
Он пересказывает нам факты о самоубийствах среди подростков, которые мне известны и без него, потом мы ходим по комнате по очереди, называя себя, свой возраст, диагноз и еще говорим о том, были ли у кого-нибудь попытки совершить самоубийство. Потом мы произносим фразу «… – это жизнь», где первое слово – это что-то особенное для каждого из нас, что мы хотели бы прославить. Ну, например: «баскетбол – это жизнь», «школа – это жизнь», «друзья – это жизнь», «свидание с девушкой – это жизнь». Короче, все то, что нам нравится и что поддерживает жизнь в нас.
У некоторых ребят скучающий, пустой взгляд, как у наркоманов, и я даже удивлен, зачем они приходят сюда и что вообще заставляет их оставаться живыми. Одна девушка говорит: «Дневники вампира» – это жизнь», и пара девчонок при этом начинают смеяться. Другая заявляет: «Моя собака – это жизнь, даже когда она грызет мои новые туфли».
Наступает моя очередь, и я представляюсь Джошем Раймондом семнадцати лет, никакого опыта в попытках самоубийства, если не считать мой недавний не совсем искренний эксперимент со снотворным.
– Гравитационный эффект Юпитера и Плутона – это жизнь, – добавляю я, хотя никто здесь не понимает, что это такое.
В этот момент входная дверь распахивается, и кто-то влетает на собрание, занося с собой порыв холодного ветра. Это девушка, она в шапочке, вся закутанная шарфом, руки в варежках. Она проходит к столу, по пути разматывая шарф, в котором напоминает мумию. Мы все поворачиваемся в ее сторону, а Деметрий ласково улыбается ей:
– Заходи, не беспокойся, мы только что начали.
Мумия присаживается, только теперь она без шапочки, шарфика и без рукавичек. Она отворачивается от меня, взмахнув белобрысым хвостиком и вешая свою сумочку на спинку стула. Потом она устраивается поудобнее, убирая с розовых от мороза щек выбившиеся из прически прядки волос, но пальто не снимает.
– Простите, – одними губами проговаривает Аманда Монк, глядя сначала на Деметрия, потом на стол. Потом она переводит взгляд на меня, и тут ее лицо каменеет.
– Тейлор, почему бы тебе не рассказать нам про себя?
Аманда, которая здесь выдает себя за девушку по имени Тейлор, старается больше не смотреть в мою сторону. Она скованно произносит:
– Я Тейлор, мне семнадцать лет, я страдаю булимией. Я дважды пыталась покончить жизнь самоубийством, оба раза с помощью таблеток. Я пытаюсь уйти от проблем улыбками и сплетнями. Я совершенно несчастна. Моя мать настояла на том, чтобы я ходила сюда. Конфиденциальность – это жизнь. – Последние слова она произносит, недвусмысленно глядя на меня, после чего снова отворачивается.
Настает очередь других участников нашего собрания, и уже потом я понимаю, что я тут – единственный, кто не пытался покончить с собой совершенно серьезно. От этого я начинаю чувствовать себя каким-то особенным, выше их, хотя это и неправильно. Я оглядываюсь по сторонам и размышляю. Если мне действительно бы потребовалось покончить с собой, я бы не промахнулся. Даже у Деметрия есть своя печальная история. Впрочем, все эти люди пришли сюда за помощью, и, в конце концов, они остались в живых.
И все же такие собрания – весьма душещипательное зрелище. Я думаю о мерзком костяном угле, слушаю неприятные истории о повешении и вскрытии вен и смотрю на стерву Аманду Монк, которая сейчас со своей выступающей нижней челюстью кажется мне беззащитной и испуганной, и мне хочется положить голову на стол и удавиться. Мне не терпится поскорее улизнуть отсюда, от этих ни в чем не повинных детей, кроме, может быть, того, что они родились несколько другими. Мне хочется поскорее оказаться среди совсем других людей, которые не сидят тут и не грызут печенье с костяным углем, и не рассказывают друг другу страшные истории про самоубийства, потому что они никогда ничего подобного не испытывали и не собирались испытывать.
Мне не терпится убраться прочь от этих несчастных, заклейменных позором только потому, что у них обнаружились психические заболевания, в отличие от других, например, тех, кто страдает заболеваниями легких или, скажем, крови. Мне надо поскорее исчезнуть, убежать подальше от всевозможных ярлыков. «Я гиперактивный», «Я страдаю от депрессии», «Я все время режу себе вены», – говорят они, как будто это те действия, которые определяют их сущность. Один бедолага имеет сразу несколько диагнозов: у него и депрессия, и агрессия, и навязчивые идеи, и биполярность, и в довершение всего его мучают страхи. Некоторые диагнозы я слышу впервые. Я среди этих людей один-единственный, кто просто является Теодором Финчем и никем и ничем более.
Девчушка в очках с толстой черной косой заявляет:
– Моя сестра умерла от лейкемии. Вы бы видели, сколько цветов принесли на похороны и сколько было сочувствующих! – Она поднимает вверх руки, и даже издалека я замечаю у нее на запястьях шрамы. – А вот когда я чуть не погибла, никто не прислал мне ни цветочка, никто не испек угощений. Я вела себя эгоистично, как самая настоящая сумасшедшая, не ценив свою жизнь, забыв о том, что болезнь попросту отобрала ее у моей сестры.
Это заставляет меня вспомнить про Элеонору Марки. Потом Деметрий рассказывает нам о лекарствах, способных помочь, и все начинают называть лекарства, которые помогли каждому из них. Парень, сидящий в самом конце стола, утверждает: единственное в жизни, что он ненавидит – так это быть похожим на всех остальных.
– Не поймите меня неправильно, я лучше окажусь здесь, чем умру, но все же мне иногда кажется, что все, что заводит меня и поддерживает во мне жизнь, уже давно пропало.
Я больше не могу это слушать.
После собрания Деметрий спрашивает меня, что я обо всем этом думаю, и я ответил, что у меня раскрылись глаза, я нашел ответы на многие вопросы и так далее, стараясь сделать ему приятное. Пусть считает, что занимается добрым и правильным делом. Потом я догоняю Аманду, которая выдает себя за Тейлор, уже на парковке, прежде чем она успевает скрыться от меня.
– Я никому ничего не скажу.
– Даже не вздумай. Я серьезно говорю. – Она покраснела, у нее испуганный взгляд.
– Если даже я расскажу кому-нибудь, ты всегда можешь объяснить это тем, что я настоящий фрик. Тебе-то они поверят. А про меня подумают, что это только мои фантазии. Кроме того, меня же исключили из школы, ты уже забыла? – Она отворачивается. – Так ты уже не думаешь об этом?
– Если бы не думала, меня бы здесь не было. – Она поднимает на меня глаза. – А ты думаешь? Неужели ты и правда хотел спрыгнуть с колокольни, и только Вайолет отговорила тебя не делать этого?
– И да, и нет.
