Лори Спилман - Слова, которые мы не сказали
Слова слетели с языка сами собой. Со школьных времен прошли годы, но в душе я все еще хочу получить ответ на этот вопрос.
– Я не могу сказать, что ненавидела тебя, Анна.
– Но ты ежедневно издевалась надо мной. Смеялась над тем, как я одета, как разговариваю, над тем, что у меня не знатная семья. Это случалось каждый день, Фиона.
Я изо всех сил сжимаю зубы. Нельзя позволить себе расплакаться.
– Так было до того дня, когда ты решила, что на меня не стоит тратить время. После этого меня перестали замечать. Не только ты, но и все твои подруги. Это было еще хуже. Я ела одна, одна гуляла и заходила в класс. Я стала притворяться, что плохо себя чувствую, только чтобы не ходить в школу. До сих пор помню, как мы сидели с мамой в кабинете, и она объясняла миссис Кристиан, что по утрам у меня болит желудок. Она не понимала, почему я не хочу идти в школу, а я не могла рассказать ей о тебе. Если бы я нажаловалась, вы бы меня распяли.
Фиона закрывает лицо ладонями и качает головой.
– Прости меня.
Я знаю: пора остановиться, но уже не могу сдержаться.
– Потом мама и миссис Кристиан поболтали о том о сем, видимо, хотели сделать вид, что никакого серьезного повода для встречи у них нет. Мама тогда упомянула о желании заказать новые шкафы в кухню.
Я отворачиваюсь и вспоминаю. Вот они стоят в коридоре, а я копаюсь в шкафчике и жду, когда же наконец мама освободится.
– Миссис Кристиан порекомендовала ей Боба Уоллеса, он работал мастером по обучению в деревообрабатывающей мастерской.
Фиона поднимает голову.
– Не может быть. За этого мужчину она вышла замуж?
– Именно. Не будь тебя, моя мама никогда бы не познакомилась с Бобом.
Я вспоминаю, с какой любовью мама смотрела на Боба во время моей последней встречи, когда кормила его спагетти, но поспешно беру себя в руки, чтобы продолжить. Я имею полное право злиться на Фиону, мне не за что ее благодарить.
– Я могу все объяснить, – говорит Фиона. – Я могла бы даже рассказать тебе увлекательную историю о девочке, вечно терзавшейся оттого, что не оправдала надежды матери. – Ее лицо покрывается красными пятнами, и у меня появляется желание перебить ее и заверить, что все в порядке, мне не нужны объяснения. – Но я избавлю тебя от неинтересных деталей, скажу лишь, что злилась на весь мир и мне было очень больно. А как известно, люди, которым больно, стараются сделать больно окружающим.
Я сглатываю ком в горле.
– Представить не могла, что ты страдаешь так же, как и я.
– Мы причиняем боль, чтобы скрыть свою собственную. Однако в той или иной форме она всегда просачивается.
Я стараюсь улыбнуться.
– Тогда твоя просто била фонтаном.
Фиона отвечает легкой ухмылкой.
– Ну, я бы назвала это гейзером.
– Да уж.
– Понимаешь, даже сейчас, когда придумала Камни прощения, я все равно чувствую себя ужасно глупой. Бывают моменты, когда мне кажется, что я не понимаю, о чем говорю.
Теперь я смеюсь совершенно искренне.
– Скажешь тоже. Ты же стала для всех гуру в вопросах прощения, даже написала книгу.
– Да, верно, – вздыхает Фиона. – Я должна парить под небесами от счастья, а на самом деле, стоя перед аудиторией, чувствую себя маленькой девочкой, которая ждет прощения, ощущаю себя самым заурядным человеком, который, как и все остальные, мечтает быть любимым.
На глаза наворачиваются слезы, и я трясу головой.
– Кажется, то же самое говорила Джулия Робертс Ричарду Гиру в конце фильма «Ноттинг-Хилл»?
Фиона смотрит на меня и улыбается.
– Я же говорю, что по-прежнему чувствую себя очень глупой.
Со Дня поминовения прошло уже два дня, а фасад Гарден-Хаус еще украшают американские флаги. Войдя, я сразу вижу Дороти, сидящую в одиночестве за обеденным столом. До ланча еще не менее тридцати минут. И кто посмел повязать ей на шею кухонное полотенце? Я бросаюсь вперед, чтобы сорвать его, а потом отчитать служащих и напомнить им, что у этой женщины тоже есть гордость, но понимаю, что это сделано без злого умысла, за едой Дороти может перепачкать всю одежду. Успокоившись, я вытаскиваю из сумки хлеб и подхожу ближе.
– Чувствую запах хлеба Анны, – произносит Дороти. Сегодня голос у нее веселее, может, время действительно способно творить волшебство? Или к ней заходила Мэрилин?
– Доброе утро, Дороти. – Я наклоняюсь, чтобы обнять ее. Тонкий аромат «Шанель» и обвивающие мою шею руки будят в душе сентиментальные чувства. Может, это связано с тем, что на следующей неделе я уезжаю? Не важно, по какой причине, но сегодня я обнимаю ее особенно нежно. Дороти отстраняет меня, словно ощущая мой настрой.
– С тобой все в порядке, Анна Мария? Садись-ка и рассказывай.
Я опускаюсь на стул и выкладываю все о визите Фионы.
– Я была шокирована тем, что она проделала такой путь, чтобы извиниться.
– Очень мило с ее стороны. Теперь тебе лучше?
– Лучше. Но я бы сказала, что до сих пор не ясно, было ли наше признание во благо или нет. Подумай, изменилась ли наша жизнь к лучшему?
– Дорогая, разве ты так до сих пор и не поняла? Признание сделало нас свободными. Но в следующий раз, когда мы решим обнажить перед кем-то душу, следует быть осторожнее. Чувствительность и ранимость можно демонстрировать только тем, кто способен тебя понять.
Она права. Клаудия Кэмбелл была не лучшей наперсницей. Я невольно думаю о Майкле. Нет, и он не смог меня понять.
– Рада, что ты остаешься оптимисткой.
– А как иначе? Теперь у нас все есть. – Она гладит меня по руке. – А главное, мы обрели себя.
Несколько мгновений я обдумываю ее слова.
– Да, пожалуй. Надеюсь, этого достаточно. Расскажи, как ты живешь, Дороти? Как Патрик?
– Он стал денди. – Она достает из кармана письмо и передает мне.
– Написал любовное письмо? – улыбаюсь я.
– Оно не от Пэдди. Это ответ на отправленные камни.
Мэрилин ее простила! Как чудесно! Замечаю обратный адрес на конверте.
– Нью-Йорк?
– Прочитай. И вслух, пожалуйста. Я с удовольствием еще раз послушаю.
Я открываю конверт.
«Дорогая миссис Руссо!
Я был крайне удивлен Вашим письмом с извинениями. Как видите, я вернул камень, но поверьте, Ваши извинения излишни. Мне жаль, что Вы пронесли через годы чувство сожаления, что мы потеряли связь после той встречи в классе. Я действительно не вернулся в Уолтер-Коэн, и не сомневаюсь, Вы сочли, что ни к чему хорошему это меня не привело. Мне жаль, что Вы так и не узнали, что спасли меня. Прошу простить за банальное выражение, но я вошел в Ваш класс неуверенным в себе юнцом, а вышел мужчиной. Настоящим мужчиной, который мне очень нравился.
То утро навсегда осталось в моей памяти. Вы пригласили меня, чтобы продемонстрировать записи в журнале. Везде стояла одна и та же заглавная буква, обозначающая «неполный курс». В том семестре я ничего не смог завершить. Вы были великодушны ко мне и объяснили, что у Вас, к сожалению, нет выбора, меня неминуемо отчислят.
Сказанное не стало для меня новостью, к тому же весь семестр Вы были ко мне внимательны, звонили, а однажды даже наведались домой. Вы умоляли меня вернуться в школу, даже беседовали с мамой. Чтобы успеть по программе, мне надо было за семестр наверстать все пропущенное. И Вы были просто одержимы мыслью мне помочь. И не только в английском, который преподавали, Вы переговорили и с другими моими учителями. К сожалению, я не стремился облегчить Вам задачу, находил тысячи оправданий, и, стоит заметить, некоторые из них даже не были мной придуманы. Суть в том, что даже Вы не могли дать знания ребенку, появлявшемуся в школе не чаще раза в неделю. Да, мы оба помним тот день, но я не уверен, что Вы знаете, что произошло со мной после.
Прежде чем начать урок, Вы попросили Роджера Фарриса отложить плеер. Он что-то пробурчал и спрятал его под парту. Через полчаса он сообщил, что его плеер пропал. Он уверял, что его украли.
Все стали тыкать друг в друга пальцами, некоторые даже предложили, чтобы Вы нас обыскали. Вы и слышать об этом не желали.
Вы спокойно сказали тогда, что кто-то из нас совершил ошибку, что он потом очень пожалеет, и призвали поступить как должно в этой ситуации. Затем прошли в маленькую комнатку рядом с кабинетом и выключили в ней свет. Вы сообщили нам, что каждый войдет в эту комнату на двадцать секунд и возьмет с собой сумку. Вы были уверены, что тот, кто украл плеер, непременно оставит его там. Все шумели и возмущались тем, что нас заподозрили в воровстве. К тому же не сомневались, что плеер украл Стивен Уиллис – он из бедной семьи, к тому же курит марихуану. Странно, что он пришел в тот день в школу, ведь большую часть уроков обычно прогуливал.
Почему бы просто не обыскать его и избавить всех от унизительного подозрения? Кроме того, он ни за что сам не отдал бы плеер Роджера, не стоило быть столь наивной и думать, будто люди такие хорошие.
Вы тогда настояли на своем. Сказали, что люди по натуре своей добрые, что тот, кто «случайно» взял плеер Роджера, уже пожалел о содеянном.
