Донна Тартт - Маленький друг
Дождь перестал, сквозь занавески пробивалось солнце. Дэнни зажмурился и резко, так что взвизгнули пружины в матраце, перекатился на другой бок, уткнулся лицом в подушку. Его трейлер вместе с еще одним трейлером стоял за большим домом на колесах, где жила бабка, и был ярдах в пятидесяти от метамфетаминовой лаборатории, но сейчас одно наложилось на другое – мет, жара, чучела, – и вонь разнеслась по всему участку; Дэнни от этого запаха мутило так, что он думал, не выдержит и сблюет. Воняло кошачьей мочой, а еще – в равных долях – формальдегидом, гнильем и смертью, и запах этот просачивался всюду: он оседал на одежде и мебели, был в воздухе и в воде, на пластмассовых кружках и тарелках в доме бабки. От брата несло так, что к нему и на шесть футов нельзя было подойти, а пару раз Дэнни с ужасом учуял схожий душок и в запахе собственного пота.
Он лежал, не двигаясь, сердце так и выпрыгивало из груди. Последние несколько недель он торчал практически без перерыва и не спал вовсе, так – прикорнет иногда, забудется беспокойным сном. Голубое небо, бодрая музыка из радиоприемника, стремительные, бесконечные ночи, которые одна за другой летели к какой-то воображаемой точке на горизонте, пока он давил на газ и проносился сквозь них, сквозь тьму, сквозь свет, сквозь тьму и опять сквозь свет, словно скользил под летним ливнем по ровной длинной трассе. Неважно, куда ехать, важно – ехать быстро. Некоторые (и Дэнни был не из их числа) старчивались так скоро, улетали так далеко, встречали столько черных рассветов, скрипя зубами и слушая утреннее пение птичек, что не выдерживали и – хоп! – до свидания. Они были вечно под кайфом – глаза безумные, сами дерганые, на нервяке, им все казалось, что черви выедают им костный мозг, что подружки наставляют им рога, что правительство следит за ними через телевизор и что собаки гавкают азбукой Морзе. Дэнни видал одного такого отощавшего чудика (Кей Си Рокингэм, ныне покойный), который тыкал в себя швейной иглой – руки у него потом выглядели так, будто он их по локоть сунул в кипящее масло. Он говорил, крошечные глисты вгрызаются ему в кожу. Целых две недели он, практически празднуя победу, сутками напролет сидел перед теликом и ковырял иглой кожу на руках, то и дело восклицая: “Попался!” и “Ха!”, когда убивал воображаемого паразита. Фариш пару раз визжал почти на сходной частоте (однажды дела были совсем плохи, он тогда размахивал кочергой и орал что-то про Джона Ф. Кеннеди), но Дэнни до такого состояния не докатится, ни за что.
Нет, у него все отлично, все пучком, он только вспотел как свинья, жарковато тут, ну и он чуток на взводе. Задергалось веко. Любой звук, даже самый тихий, действовал ему на нервы, но больше всего его выматывал кошмарный сон, который снился ему уже целую неделю. Казалось, что этот кошмар так и витает над ним, только и ждет, когда он вырубится, и едва Дэнни укладывался в кровать и забывался беспокойным сном, кошмар наскакивал на него, хватал за ноги и с головокружительной скоростью утягивал за собой.
Он перекатился на спину, уставился на прилепленный к потолку плакат с девицей в купальнике. Ядовитые, дурные остатки сна до сих пор тяжелым похмельем теснились у него в голове. Сон был жуткий, но, проснувшись, Дэнни ни разу так и не смог припомнить никаких подробностей – кто там был, что происходило (хотя в этом его сне точно был по крайней мере еще один человек), помнил он только шок от того, что его засасывает в слепую, безвоздушную пустоту: барахтанье, хлопанье черных крыльев, ужас. Вроде, когда рассказываешь, не так страшно, но хуже сна, чем этот, он вряд ли видел.
Черные мухи облепили недоеденный пончик – остатки обеда, – который лежал на столике возле кровати. Когда Дэнни поднялся, мухи с жужжанием взвились в воздух, пару секунд безумно пометались по комнате и снова приземлились на пончик.
Пока его братья, Майк и Рики Ли, сидели в тюрьме, Дэнни жил в трейлере один, как король. Но трейлер был старый, с низким потолком и, хоть Дэнни и поддерживал тут идеальный порядок – мыл окна, не оставлял грязную посуду, все равно тут было тесно и убого. С жужжанием крутился туда-сюда электрический вентилятор, от чего тоненькие занавески на окне периодически взмывали в воздух. Из нагрудного кармана джинсовой рубашки, висевшей на спинке стула, Дэнни вытащил табакерку, только вместо табака там была унция порошка метамфетамина.
Он насыпал горочку на тыльную сторону ладони, закинулся. Нос сладко обожгло, перехватило горло – прямо как надо, глаза заволокло туманом. И вся дрянь его отпустила сразу же: цвета стали ярче, нервы – крепче, жизнь снова сделалась сносной. Он торопливо, трясущимися руками вытряс из табакерки еще понюшку, пока его от первой не успело до конца пронять.
О да, как за город смотаться. Радуги и звездочки. Внезапно он почувствовал себя бодрым, отдохнувшим, способным на все. Дэнни застелил кровать, туго заправив одеяло, вытряхнул окурки из пепельницы и ополоснул ее, выбросил банку из-под колы и недоеденный пончик. На карточном столике лежал наполовину собранный пазл (блеклый пейзажик – деревья в снегу, водопад), он несколько ночей под спидами развлекался тем, что собирал его. Может, пособирать его немножко? Да, точно, пазл! Но тут его внимание переключилось на сложную ситуацию с электрошнурами. Шнуры обвились вокруг вентилятора, вскарабкались на стену, расползлись по комнате. Шнуры от радио, от телевизора, от тостера, все-все. Он прогнал муху со лба. Может, стоит заняться шнурами, распутать их чуток.
Где-то, похоже, в бабкином трейлере, работал телевизор, сквозь туман отчетливо прорывался голос ведущего из “Мировой федерации реслинга”: “И-и-и-и… Доктор Смерть слетел с катушек…”
– Да отвали ты! – вдруг услышал Дэнни свой рев.
Он еще толком ничего и не понял, а уже прихлопнул двух мух и теперь разглядывал два пятна от них на полях ковбойской шляпы. Он не помнил, что брал ее с собой, не помнил даже, что она тут лежала.
– Откуда ты взялась? – спросил он шляпу.
Туфта какая-то. Мухи запаниковали и теперь наматывали круги у него над головой, но сейчас Дэнни занимала только шляпа. Почему она здесь? Он ведь оставил шляпу в машине, точно оставил. Вдруг он отшвырнул шляпу на кровать – даже дотрагиваться до нее не хотелось, – и от того, как залихватски она приземлилась на аккуратно заправленное одеяло и там разлеглась, Дэнни сделалось не по себе.
Ну и в жопу ее, подумал Дэнни. Он подвигал шеей, натянул джинсы и вышел на улицу. Его брат Фариш развалился в алюминиевом шезлонге возле бабкиного трейлера и вычищал грязь из-под ногтей складным ножом. Вокруг валялись надоевшие ему игрушки: точильный круг, отвертка и разобранный транзисторный приемник, книжка с нарисованной на обложке свастикой. Рядом, в грязи, растопырив толстые, короткие ножки, сидел их младший брат Кертис, который прижимал к щеке грязного и мокрого котенка и что-то гудел себе под нос. Мать Дэнни, пропитая алкоголичка, родила Кертиса в сорок шесть, и хотя их папаша (тоже, кстати, алкоголик, и тоже ныне покойный) громко по этому поводу сокрушался, Кертис получился очень славным – он обожал пирожные, пиликанье губной гармошки и Рождество, и за ним не водилось никаких недостатков, ну разве что он был немного неповоротлив и глуповат да слышал не очень хорошо и поэтому, бывало, слишком громко включал телевизор.
У Фариша на скулах играли желваки, он кивнул Дэнни, даже не взглянув в его сторону. Фариш и сам был заряжен будь здоров. Свой коричневый комбинезон (форма работника почтовой службы с дырой на груди – потому что он срезал логотип) Фариш расстегнул почти до пупка, и из выреза торчал клок черных волос. И летом, и зимой Фариш не вылезал из таких вот комбинезонов, а переодевался только если ему надо было пойти в суд или на похороны. Поношенные комбинезоны он десятками покупал у почтовиков. Давным-давно и сам Фариш работал в почтовой службе, только доставлял не посылки, а письма. По его словам, не было лучше способа вычислить богатенький квартал, понять, кто когда уезжает, кто не запирает окна на защелки, у кого корреспонденция копится под дверью все выходные и чья собака может все испортить.
На этом-то Фариш и погорел, лишился почтальонского места, а мог бы и вовсе отправиться в ливенвортскую тюрьму, если бы окружной прокурор сумел доказать, что все кражи совершил Фариш во время работы.
Когда кто-нибудь в кабаке “Черная дверь” начинал дразнить Фариша насчет его формы или спрашивать, почему тот ее носит, Фариш всегда сухо отвечал, что он-де работал в почтовой службе. Но дело было вовсе не в этом: Фариш всеми фибрами души ненавидел федеральную власть, а почтовую службу – и того сильнее. Дэнни подозревал, что Фаришу так нравились эти комбинезоны, потому что к такой одежде он привык в психбольнице (это уже другая история), но на эту тему ни Дэнни, ни кто-либо еще с Фаришем заговорить не решался.
