Донна Тартт - Маленький друг
Хили тогда так долго злился на Гарриет потому, что ему пришлось три недели учить эти слова, чтобы хорошо написать контрольную. Гарриет хладнокровно и даже без особых терзаний свыклась с мыслью, что дальше жить придется без Хили – та же жизнь, что и прежде, только в полном одиночестве, но уже через два дня после контрольной Хили был тут как тут – прибежал к ней во двор и позвал кататься на велосипедах. Обычно после ссор Хили всегда первым приходил мириться, даже если был ни в чем не виноват, потому что не мог долго обижаться и сразу начинал паниковать, если у него вдруг появлялось свободное время, а поиграть было не с кем.
Гарриет стряхнула воду с зонта, бросила его на крыльце и прошла домой через кухню. Но подняться к себе в комнату ей не удалось – из гостиной выскочила Ида Рью и перегородила ей путь.
– Ну-ка, ну-ка, – сказала она. – Я эти дела с коробкой так просто не оставлю. Это ведь ты взяла и дырок там понатыкала.
Гарриет помотала головой. Сознаваться она ни в чем не собиралась, но и бойко врать сил у нее уже не было.
– Будешь мне рассказывать, что к нам кто-то в дом залез, чтоб коробку испортить?
– Это коробка Эллисон.
– Сестра твоя и пальцем эту коробку не трогала, сама знаешь, – крикнула ей Ида вслед. – Сказки мне не рассказывай!
Давай скорей начнем…
Давай раскроем тайны…
Хили, скрестив по-турецки ноги, сидел на полу и уныло пялился в телевизор. На коленках он держал миску с недоеденными “Хи-хи-хлопьями”, рядом валялся “Роботобой” – у одного робота ослабла пружина, рука болталась. Тут же лежал ничком пластмассовый Солдат Джо, который исполнял роль рефери.
“Заряд чтения”, конечно, образовательная программа, но хоть не такая дурацкая, как “Мистер Роджерс”. Он вяло сунул в рот еще ложку хлопьев – они все разбухли, молоко от красителей позеленело, и только маленькие суфлешки оставались твердыми, как аквариумный гравий. Пару минут назад забегала мать, просунула голову в дверь гостиной, спросила, не хочет ли он ей помочь – она собралась делать печенье; Хили разозлился, вспомнив, что ее ни капельки не огорчил его презрительный отказ. Ну и ладно, бодренько ответила она, как хочешь.
Нетушки, не будет он идти у нее на поводу, не станет делать вид, что ему это интересно. Готовка – для девчонок. Если мать его вправду любит, свозила бы его лучше в боулинг.
Он съел еще ложку хлопьев. Сахарная глазурь растворилась в молоке, и теперь они были совсем невкусные.
Дома у Гарриет время как будто застыло. Никто даже и не заметил, что Хили не пришел, кроме – вот ведь странно – матери Гарриет, которая вряд ли заметила бы, если б налетел ураган и сорвал с дома крышу.
– А где младший Прайс? – крикнула она Гарриет с веранды.
Она называла Хили младшим Прайсом, потому что девичья фамилия его матери была Прайс.
– Не знаю, – сухо отозвалась Гарриет и поднялась к себе в комнату.
Но и тут ей все быстро наскучило – она беспокойно пометалась от кровати к подоконнику, поглядела, как хлещут по карнизам струи дождя, и снова поплелась вниз.
Сначала она бесцельно слонялась по дому, потом Ида выставила ее из кухни, и тогда Гарриет уселась в коридоре – было там укромное местечко, где половицы стерлись до гладкости – и решила поиграть в “десяточки”. Она подбрасывала мяч и монотонно, нараспев считала ходы, ее голос сливался со стуком мяча и убаюкивающим пением Иды из кухни:
От горы оторвался камень, то узрел пророк Даниил…
От горы оторвался камень, то узрел пророк Даниил…
От горы оторвался камень, то узрел пророк Даниил…
Мячик был из твердой пластмассы и отскакивал от пола куда лучше резинового. Когда мячик задевал торчащую из половицы шляпку гвоздя, то со свистом отлетал в сторону. Даже этот гвоздь с черной скошенной набок шляпкой, напоминавшей остроконечную китайскую шапочку, и тот годился на роль невинного, благожелательного предметика, за который Гарриет могла зацепиться мыслями, за столь желанную осязаемую точку посреди временного хаоса. Сколько раз уже Гарриет наступала босой ногой на эту торчащую шляпку? Когда гвоздь вколачивали в половицу, шляпку приплющили и порезаться об нее было нельзя, но однажды, когда Гарриет было года четыре и она ползла на попе по коридору, она за эту шляпку зацепилась трусиками и порвала их: трусики были голубые, из набора “неделька”, их ей купили в “Товарах для малышей”, и названия дней на них были вышиты розовым.
Раз – хлопок, два раза об пол, троечки в подбросе. Стойкая железная шляпка, она не менялась с самого ее детства. Нет, она так и осталась на месте, пряталась тихонько в темной заводи за дверью, пока остальной мир разваливался на глазах. Даже магазин “Товары для малышей”, где еще не так давно Гарриет покупали всю одежду, и тот закрылся. Миниатюрная миссис Райс – с напудренным розовым личиком, огромными очками в черной оправе и увесистым золотым браслетом с кучей подвесок – была неотъемлемой частью детства Гарриет, но потом продала “Товары для малышей”, а сама перебралась в дом престарелых. Вид опустевшего магазина Гарриет не нравился, но всякий раз, проходя мимо, она все равно прижимала нос к стеклу, делала ладони окошечком и заглядывала внутрь. Все занавески посрывали с колец, витрины стояли пустые. На полу валялись обрывки газет, а жутковатые детские манекены – голые, побуревшие, в заплесневелых паричках “под пажа” – бессмысленно таращились в нежилой полумрак.
Иисус был тем камнем, что рухнул с горы…
Иисус был тем камнем, что рухнул с горы…
Иисус был тем камнем, что рухнул с горы…
И Он царства все сокрушит…
Четверочки. Пятерочки. Она чемпион страны по игре в “десяточки”. Нет, чемпион мира. Почти не притворяясь, она с энтузиазмом выкрикивала счет, подбадривала себя, с восторгом прыгала с ноги на ногу, поражаясь своему мастерству. Она так разыгралась, что на минуту даже поверила, будто ей весело. Но, как ни старайся, все равно не забудешь, что никому нет дела до того, весело ей или нет.
Дэнни Рэтлифф, вздрогнув, проснулся. В последнее время спал он урывками, потому что его старший братец Фариш переоборудовал сарай для набивки чучел, стоявший за бабкиным трейлером, под метамфетаминовую лабораторию. Химиком Фариш не был, но амфетамин у него выходил неплохой, и от его затеи была сплошная выгода. Если так посчитать, то вместе с продажей наркотиков, пособием по инвалидности и деньгами за чучела оленьих голов, которые он набивал для местных охотников, Фариш сейчас заколачивал раз в пять больше, чем раньше, когда он грабил дома и снимал с машин аккумуляторы. Сейчас он за такое в жизни не возьмется. С тех пор как Фариш вышел из психлечебницы, он на это свои изрядные таланты не растрачивал, разве что проконсультировать мог. Всему, что он знал, Фариш обучил и братьев, но в их делах больше не участвовал: отказывался обсуждать подробности любых операций, даже просто поехать за компанию и подождать в машине отказывался. Хотя он куда ловчее братьев умел вскрыть отмычкой замок, завести машину без ключа, оценить обстановку и грамотно смыться, да и вообще знал свое ремесло со всех сторон, в результате все равно оказалось, что всем будет выгоднее, если Фариш не станет марать рук – Фариш был мастером, а значит, дома от него было больше толку, чем за решеткой.
Гениальность затеи с метамфетаминовой лабораторией заключалась в том, что бизнес по набивке чучел (и вполне законный, Фариш был таксидермистом уже лет двадцать как, плюс-минус) позволял ему добывать разные химикаты, которые просто так нигде и не купишь, а кроме того, вонища от чучел была такая, что напрочь забивала узнаваемый, похожий на душок кошачьей мочи, запах от производства мета. Рэтлиффы жили в лесу, на приличном расстоянии от дороги, но все равно, попасться по запаху было раз плюнуть; Фариш говорил, что кучу лабораторий накрыли только потому, что у соседей оказались длинные носы, или из-за того, что ветер изменился и подул прямиком в окно проезжавшей мимо полицейской машины.
Дождь перестал, сквозь занавески пробивалось солнце. Дэнни зажмурился и резко, так что взвизгнули пружины в матраце, перекатился на другой бок, уткнулся лицом в подушку. Его трейлер вместе с еще одним трейлером стоял за большим домом на колесах, где жила бабка, и был ярдах в пятидесяти от метамфетаминовой лаборатории, но сейчас одно наложилось на другое – мет, жара, чучела, – и вонь разнеслась по всему участку; Дэнни от этого запаха мутило так, что он думал, не выдержит и сблюет. Воняло кошачьей мочой, а еще – в равных долях – формальдегидом, гнильем и смертью, и запах этот просачивался всюду: он оседал на одежде и мебели, был в воздухе и в воде, на пластмассовых кружках и тарелках в доме бабки. От брата несло так, что к нему и на шесть футов нельзя было подойти, а пару раз Дэнни с ужасом учуял схожий душок и в запахе собственного пота.
