Юргис Кунчинас - Via Baltica (сборник)
Я сгреб пятерку и – сразу в пивбар, куда же еще. Тихое светлое время перед обедом, публика за столами еще не такая, как вечером, когда наступает пора летучих бокалов! Обычные граждане: вояки в штатском, студенты-прогульщики, какой-то интеллигент с желтым баулом (фонарь под глазом, – кто пустит такого в редакцию или контору?!). Были и барышни, но не те, что клянчат рюмочку и сигаретку. Ленгинас, бармен, старый «плейбой», как всегда с груженой тележкой. Подал мне три бокала и весьма изумился, когда через десять минут я попросил повторить: пан при деньгах? Я выпил, ноги поплыли куда-то вбок, тут кто-то меня хрясь по плечу! Валерка Друбич, здоровенный такой хохляндец. Только два дня как вырвался с «пьяной зоны». Ну загудели! Припомнили всех знакомых, даже тех, кого я в глаза не видел! Недобрым словцом помянули сторожей ЛТП. Особенно одного, Лысенкова – пройдоху, зануду, любителя всяких шмонов. У Валерки уже была назначена встреча, он мне сунул трояк, а сам испарился. И тут, как нарочно, возникает мой однокашник, приехал в командировку – весь сытый, нарядный, при деньгах и слабо осведомленный о моих житейских кульбитах. Он ставит пиво, закуску, и мы опять окунаемся в грезы о первых учителях, девчонках, соседях, короче – вовсю предаемся воспоминаниям. Очень глупо и трогательно. Хорошо еще, он спешит на встречу с какой-то командировочной дамой, вручает мне четвертак, чтобы я расплатился, а сам, щеголяя новеньким «дипломатом», торопливо уходит по лестнице.
Такие вот пироги. Работы я никакой не искал. Хватило мусоровоза. Всюду нужны были сварщики, сталевары и фрезеровщики. Таким не во вред даже отсидка! А я и в сантехники не годился – не было ни умения, ни душевной склонности. Весь мой «багаж» – два курса универки, да еще два года в Пьяном бараке. Неуютное заведение, ну его к лешему! Я зато худо-бедно освоил одну несложную операцию на конвейере. Правда, в давние времена я учился серьезно, даже увлекся орнитологией! Меня доконали вояки – долдоны с военной кафедры. Майор Сапожников все повторял, что «у парня хронически нестроевой вид!», а капитан Тимошенко, плотный такой и хмурый, спец по уставу, не отставал: «Чтобы этот огузок пролез в советские офицеры? Только через мой труп!» Вот и выперли меня с этой хваленой военной кафедры, а заодно накрылось изучение орнитологии и других наук.
Ладно, «короче», как говорят у них. Закругляюсь. Те двадцать дней, которые мне, как милостыню, подкинули милиционеры, пролетели быстрее, чем солдатская увольнительная. Когда оставалось каких-то пять дней, а в мозгах у меня звенело все громче, я почувствовал, что и на этот раз никуда не деться – отыщут, «упакуют», обреют наголо и снова усадят за такой же конвейер подкручивать гайки. Хорошо еще, если так! А ведь могут наладить и в настоящую зону, им-то что! Жаль, конечно: весна уже лезет изо всех щелей, просачивается в сырые полуподвалы, тают чумазые городские сугробы, улицы хорошеют. Мерзко в такую пору лишиться пусть и условной, но все же свободы. Это всегда паскудно, но весной даже в такой заскорузлой душе, как моя, шевелится что-то теплое и живое. Да, ко всему вдобавок, я тут повстречал на улице им. тов. Йонаса Басанавичюса бывшую супругу: вся в золоте и сынишка рядом.
– Здорово, алкаш, – улыбнулась она. – Работу себе подобрал?
И сияет, как медный таз, а я гляжу на Антукаса – не узнает меня мальчик, а может, ему западло меня узнавать? Если пичкать ребенка сластями, из любого получится раб.
– Заруби на носу, – чеканит ясновельможная пани, – мне твоих жалких грошей не надо, хватает своих. На твои копейки пару кило апельсинов ребенку не купишь! Но я тебе докажу, пропойца: не родился еще на свете умник, который меня обскачет! Баланду будешь хлебать, понятно?
И пошла восвояси, виляя задом и блестя смоляными вихрами, такая крутая, куда там!
Тьфу! Пока себя успокаивал, что не отшил ее, как умею, пока по карманам искал сигареты – везет же: откуда-то выпала трешка, свернутая в трубочку! А пиво было еще дешевое, на улицах всюду им торговали – теплое, мутноватое, водянистое, мерзкое, а все-таки пиво! Я тут же направился к «Могиле Отцов», было такое занюханное местечко, кое-кто из аборигенов, одолевших в неравной борьбе зеленого змия, его еще, думаю, помнят! Народу там, как назло, не протолкнуться, на улице противная слякоть с дождем, пропади все пропадом. И ветерок такой мокрый. Сел и хлебаю эту желтую муть. Вместе с одним таким вроде знакомым и вроде писателем. Он даже не старый, только седой, как сугроб, и кряхтит, и нудит, как сложно издать путевую книгу, и вообще, нет никаких условий для жизни и творчества. Хоть и редко, но кое-что я почитывал, так вот критики обрушились на этого бедолагу за… лакировку действительности! Этот обтерханный сочинитель не расставался с серым портфелем и носил югославскую шляпу с лоснящейся шелковой перевязочкой. Еще он служил экспертом или кем-то еще в департаменте по охране природы. Так он звал место своей работы – за сто семь рублей в месяц. А посему был вправе твердить, что работа скоро угробит его талант и здоровье. Платили бы сто двадцать пять, тогда другой разговор! Выпили мы в этой «Могиле» бокала четыре, он мне и говорит ни с того ни с сего:
– Деньги у тебя еще есть? Ну неважно, пошли. Здесь близко.
Я сразу сообразил, о чем речь. Приковыляли мы к одной такой старушонке, и писатель купил у нее две бутыли пойла. Всего-то полтинник сверху, были же времена! Ну, не «Токай», ясное дело. Да, мыслю, плохи твои дела, если с такими, как я, пьешь чернила по подворотням! Себя-то я в грош не ставил, а хотя мог бы. А старушонка даже позволила притулиться на сгнившей, продуваемой сквозняками веранде и одолжила грязный стакан! Зато мы оставили ей порожнюю тару. Чтобы легче было понять, когда все это происходило, скажу, что простая бутылка стоила двенадцать копеек, а большая – семнадцать.
Ну опрокинули мы по стакану, занюхали рукавом, стали курить, тут я встрял со своей бедой: знаешь, Болеслав, я не писатель, но и мне тоже несладко: моя-то хочет меня засадить! Ни угла, ни работы… Коротко все изложил, ни помощи не ждал, ни сочувствия, просто выдался случай поговорить по душам. А вдруг услышит, что еще кому-то хреново, вникнет и сочинит шедевр? Он и вник, тут же насупился, что-то забормотал под нос: погоди, погоди, дай вспомнить… Опрокинул еще стаканчик, а потом как уставится мне в глаза:
– Ты же, черт, изучал зоологию? Найду для тебя работу.
Как Бог свят, мы ведь вместе когда-то посещали военную кафедру, чтоб ей провалиться со всеми ее «бэтээрами»! Только Болеслав готовился на филолога и пописывал в студенческую многотиражку. Как сейчас помню, о ветеране войны, о подстреленном зайце и о какой-то девочке с улицы Ландышей. Он тогда был весельчак и душа компании, не то, что сейчас! Я воспрянул после таких этих его слов, но не слишком – видно, уже смирился с конвейером. Спьяну чего не ляпнешь? А ляпал он вот что:
– Из города тебе точно надо исчезнуть. Работа будет не близко, зато ты свободен, как горный орел.
Эх, не будь он писатель, да я бы… Меня аж перекосило от злости.
– Короче! – сказал я ему. – Не распаляйся, Болек, не стоит!
Он хотел было взбелениться за «Болека», ему, понимаешь, нравилось, когда его величали полностью – «Болеслав»!
– Не хочешь верить – не надо!
– Ша! Успокойся. Что за работа? Пан Болеслав, я весь внимание!
Он еще поворчал, побубнил про людскую неблагодарность, но потом отошел:
– Есть в Дзукии такая деревня Базары, когда-то была она целиком татарская – жил там смелый, воинственный, работящий народ…
Опять лекция! Я нарочно стал ерзать: пойми, татары мне по фигу!
– Слушай! Через эту деревню пролегает Via Baltica, вот что важно! Ты еще помнишь, что значит Via Baltica?
К стыду своему, я забыл. Может, раньше оно не так называлось? Я, конечно, догадывался, но точно не знал. Только когда Болеслав стал терпеливо мне объяснять, что это международная миграционная трасса перелетных птиц, я кое-что начал припоминать. Тот выпил еще и совсем размяк:
– Вот и выходит: грачам, журавлям, аистам и другим пернатым не нужны никакие визы и характеристики. А такого, как ты, кто же выпустит, даже в Болгарию? Да никто! А цапля и чибис: фьють – и летят! Ни тебе Хельсинкского соглашения, ни борцов за народное дело…
Он все нудил, так и не приступая к рассказу о новой работе, которая избавит меня от конвейера и телогрейки…
– Теперь внимание, Божья тварь! Там есть место, но нет работника, понял? Комнатенку получишь и восемьдесят семь рубликов в месяц. А работы почти никакой, только надо будет записывать в особый журнал, сколько птиц и каких пролетело мимо твоей халупы. Ты птиц различаешь?
– Ну, ворону знаю, сороку…
– Ты это брось! Вот-вот начнется миграция, там до зарезу нужен работник. Никто не хочет ехать в эти Базары, а у тебя такие дела…Ну, еще по одной, и будь здрав! Долго не думай! Завтра ко мне заскочи, только щетину сбрей. Пойдем к товарищу Асину, я представлю тебя – и дуй к татарам в Базары, ха, ха!
