Дора Хельдт - Отпуск с папой
Отец деловито пробежал мимо меня в кухню. Если он еще и пепельницу принесет, я совсем с ума сойду. Он вернулся с термосом и чашкой, отнес их на террасу и заговорщицки кивнул на стул:
– Подано. А я пойду в пивную.
– Ты же хотел побриться.
– Ах да! – Он снова провел рукой по подбородку. – Это я могу сделать и позже. С бородой выглядишь солиднее, я где-то читал, не повредит, если собираешься встречать мебельщиков с континента. А то они думают, будто могут командовать нами, островитянами. Ну все, никуда не торопись. И позвони маме.
– Зачем?
Он ответил с нарочито невинным видом:
– Просто так, у вас же свои женские разговоры, верно? Мама любит говорить по телефону. Позвони ей.
Он исчез с прощальной улыбкой, и вскоре входная дверь захлопнулась. Я взяла телефон на террасу и набрала номер маминой палаты. После первого же гудка она ответила тем особенным голосом, который появляется у матерей, если им кажется, что их ребенку плохо. Один этот тон заставлял разреветься.
– Ах, мама, все так сложно.
– Папа на что-то такое намекал, – проникновенно ответила мама. – Что случилось?
И из меня хлынул поток слов, будто вентиль сорвали. Я рассказывала обо всем сразу: о Йоханне, лучшем на свете мужчине, которого я когда-либо встречала, его ресницах и глазах, мобильном Гизберта, о ночи любви и Бремене, о Гезе и пожилой женщине в отеле, о Хуберте, который тоже в это ввязался, и Марлен, защищающей Йоханна, о Калли в роли сыщика, о ссоре, Мехтхильде и Ханнелоре, выступающих приманкой, моем разбитом сердце, отце, который принес мне кофе и даже на минутку предложил поменяться кроватями.
Замолчав, чтобы перевести дух, я со стыдом вспомнила, сколько мне лет. Мама после операции, ей надо рассказывать про отпуск только хорошее. Нос у меня заложило, платка под рукой не оказалось, и звуки, которые я издавала, были противны мне самой.
– Детка, у тебя есть носовой платок?
– Есть, сейчас. – Времени, потраченного на то, чтобы открыть сумочку и вытащить носовые платки, хватило, чтобы снова стать взрослой. – Извини, я плохо спала.
Мама предпочла не вдаваться в подробности.
– Не знаю, что за кутерьму вы там устроили. Есть только два варианта: либо этот Тисс преступник, тогда это дело полиции, а папа со своим отрядом попадет в газету. Либо все это пустое, и ты можешь спокойно влюбляться дальше, а мужчинам придется извиниться. И в чем проблема?
Ненавижу прагматизм в неподходящий момент.
– Мама, нельзя же так…
– Кроме того, вы туда приехали, чтобы помочь Марлен. Сегодня нужно все закончить, завтра открытие. Если у вас есть время играть в Эмиля и детективов…
– Я не играю.
– Ты должна следить за отцом. Мне кажется, он слишком много смотрит телевизор, у него всегда возникают какие-то криминальные фантазии. Ты же знаешь. Поэтому давай соберись, не так страшен черт, как его малюют. К тому же я не верю, что моя дочь может влюбиться в проходимца, не так мы тебя воспитали.
Она сделала паузу. Пока я подыскивала подходящий ответ, чтобы она прониклась серьезностью ситуации, мама продолжила:
– По-моему, все это чушь. Кристина, тебе сорок пять. Если чего-то не понимаешь, просто спроси молодого человека и не позволяй кучке пенсионеров дуть тебе в уши.
– Мама, я…
– И оставь этот плаксивый тон. Отправляйся в пивную и работай, иначе с завтрашним открытием ничего не получится. И проследи за папой и Калли, им ни к чему лишние волнения.
Я прочистила нос и обещала проследить. Она же была права.
Когда я пришла в столовую, Геза уже все сделала. Я хотела извиниться, но она сочувственно положила руку мне на плечо и сказала:
– Я сегодня рано проснулась. Иди позавтракай, в пивной будет полно работы.
Слегка смущенная, я села за наш столик. Папы уже не было, а возле моей тарелки стояла рюмка с четырьмя маргаритками. С соседнего стола на меня с любопытством смотрели двойняшки.
– У тебя день рождения? – спросила Эмили.
– Нет. – Я чуть отодвинула рюмку. – Это цветы от вас?
Лена помотала головой:
– Их твой папа поставил. Так у тебя нет дня рождения?
– Нет. И это был Хайнц?
– Да! – энергично кивнула Эмили. – Значит, это просто так? Я тоже хочу.
– Я ему скажу.
Пока я делала себе бутерброд, в зал вошли Доротея с Нильсом.
– Доброе утро, Кристина. Мне срочно нужен кофе. Уже разгружают мебель. Нильс повесил план расстановки на стойку, там все помечено, так что можно спокойно позавтракать. – Доротея схватила кофейник, еще даже не сев. – О, как мило! Тайный поклонник? Или все тот же?
– Доротея! – Тон у Нильса был точь-в-точь как у моей матери. – Доброе утро, Кристина, можно к тебе подсесть?
Я сделала приглашающий жест, поскольку рот был занят – я успела откусить кусок бутерброда.
– Спасибо.
Он сел напротив и внимательно посмотрел мне в лицо.
– Ну? Как спалось?
– Хорошо, почему ты спрашиваешь?
Ответ пришел не сразу:
– Ну… дела у тебя не так чтобы… и вообще…
Я пристально посмотрела на него, он отвел взгляд. Доротея пожала плечами:
– Твой папа вчера весьма театрально живописал нам, что у тебя кризис в личной жизни и мы должны относиться к тебе со всем вниманием.
Она ухмыльнулась, а я чуть не подавилась.
Нильс пихнул ее в бок.
– Доротея, тебе доверили это по секрету.
Мой надкусанный бутерброд упал на тарелку.
– Но это же неправда! Почему ты ему не возразила? Моя личная жизнь не предмет для общих дискуссий.
Доротея взяла мой бутерброд и стала есть.
– Я подумала, что, если Хайнц начнет заботиться о своем ребенке, у него не останется времени на слежку… Вполне в твоем стиле. – Она показала на маргаритки. – Это от детей?
– Нет.
Я осторожно погладила цветы, один лепесток опал. Любит…
Может, Хайнц мне их подсунул, чтобы я погадала?… Я отодвинула рюмку, и упал еще один. Не любит… Это просто дурацкая детская игра.
– Пойду в пивную. – Я поднялась и взяла рюмку. – Кстати, цветы от Хайнца.
Мы втроем уставились на четыре маргаритки. Упал еще один лепесток. Любит… Вот так. Я поставила рюмку на стол и с гордо поднятой головой отправилась в пивную.
Мебельный фургон с гамбургскими номерами припарковался во дворе по диагонали. Двое мужчин выгружали завернутую в полиэтилен мебель и заносили ее в пивную. Я протиснулась в дверь позади блондина, тащившего на плече стол.
В пивной царил оглушительный шум. Радио орало на полную громкость, Хуберт, Калли и Карстен из трех углов руководили процессом, сборщики перетаскивали мебель с места на место, и где-то звонил мобильный. Заткнув уши, я пересекла комнату и перекрыла кислород Лолите, вопившей в тот момент припев к песне «Мужчины, мачты и матросы». В наступившей тишине телефонный звонок казался еще громче.
– Телефон! – Папа, стоявший в центре комнаты с чертежом в руках, поднял глаза. – Звонит телефон. Эй, молодой человек, кресло несите в правый угол. Прежде чем ставить куда-нибудь – спрашивайте. И подойдите кто-нибудь к телефону.
– О, это мой. – Карстен вытащил мобильный из нагрудного кармана, видимо, он был глуховат. Телефон звонил по меньшей мере раз десять. – Да, алло!
Он держал мобильный двумя пальцами на большом расстоянии от уха.
– Нильс! Я тебя не очень хорошо слышу. Что? Приложить к уху? Ты с ума сошел? Уши станут, как цветная капуста… Хайнц вычитал… А?… Ну конечно, мы знаем, что куда, мы же не идиоты… Можешь не спешить, мы разберемся… Да, да, схема, все ясно… Пока.
Он сосредоточенно нажал на кнопку и убрал телефон.
– Господин дизайнер боится, как бы мы чего-нибудь не напутали. Видели бы вы его детскую. Тогда у него никаких схем не было, все папочка делал. Если бы не я, комната походила бы на сарай.
– Да, такие они, дети. – Калли стянул со стула полиэтилен. – Забывать они мастера. Зато все всегда знают лучше.
– Ну что? Все в порядке? – тронул меня за плечо папа.
– Спасибо за цветы.
Он небрежно отмахнулся:
– Они там росли. Я выронил ключ, одну слегка придавил и решил спасти. Получилось мило, правда?
Я кивнула:
– Да, очень мило. Покажи мне схему, чтобы я тоже могла поучаствовать.
Папа прижал чертеж к груди.
– Эй, достаточно кому-то одному давать указания, иначе мы запутаемся. Помоги-ка лучше Калли, он снимает пленку, но плохо сворачивает.
– Ее все равно выкидывать.
– Ты что, с ума сошла? Очень прочная пленка, ее еще можно использовать. Марлен наверняка захочет ее оставить.
Мои сомнения развеял Хуберт, прикрикнув на одного из грузчиков:
– У вас чистые руки, молодой человек? Это белое кресло, беритесь только за пленку.
Молодой человек поставил кресло там, где стоял, и начал озираться в поисках помощи. Его коллега сделал успокаивающий жест и поманил парня за собой. Хуберт, качая головой, смотрел им вслед.
– Очень нервные ребята. Ах, доброе утро, Кристина. Все в порядке?
– Конечно. Доброе утро. А что мне делать?
