Любко Дереш - Намерение!
– А жена не ругается?
– Да где там, – махнул он. – Нету жены. Сам сплю, сам гуляю. Знаешь, как это.
– А где живете, пан мастер? – такое уважительное обращение действовало на него магически. Он оживал и говорил с большой охотой.
– Да вот уже нигде и не живу. Жил было у Йоськи, но мы с ним горшки побили. Ну, поругались. Фактически из-за глупости, но я же был прав!
– А что такое?
– Да сидим мы раз с Йоськой, ну, закусили, ясно, базарим про всякое. А он сам с юга, так мне всегда интересно с ним побазарить, ведь он такое иной раз ляпнет, что меня аж смех разбирает. И вот тут он говорит, фактически ни к чему, что такого моего слова «трускавка» не существует, и его слова «клубника» тоже не существует, а по-научному будет только «суница». А «полуница» – так это вообще что-то непонятное.
– И что?
Тимка махнул рукой. Видно, не хотел растравлять рану.
– Ну и поцапались на ровном месте. И больше уж не хожу к нему.
– А где ночуете?
– Да где… на работе ночевал, в подвале там был у меня свой уголочек. А начальник как узнал, так начал на меня ругаться, что я им контору спалю, и он меня выгонит. А я говорю: да вы мне сто лет не нужны! – и вышел, дверью хлопнул.
– И что?
– А сегодня прихожу, думал, прошло у начальника. А тут подходит Микола, казачок начальников, дает мне сорок гривен и говорит, что я уже с ними в расчете. Ну, так я и пошел себе.
– И что ж теперь будете делать?
Тимка снял картуз, покрутил и снова натянул, а потом махнул рукой легко и беззаботно, совсем как моя бабуля. Мне аж самому стало весело.
– Э-э! Где наша не пропадала! А что буду делать? А вот – сяду нынче в электричку, да и поеду в Одессу, к морю. Двадцать лет парень моря не видал!
Мы сошли вниз, в село. За кряжем, что прятал село, если искать его глазами с крыш Тернополя, висел туман. Я попросил пана мастера обождать. А сам заскочил к Шелепилихе, взял пол-литра сметаны к борщу.
Вновь начиналась изморось, и мы поскорее зашли в хату.
6
– Старая, – с уважением заметил Тимка, изучая потрескавшийся потолок на веранде.
– Да уж старая, – согласился я.
Мастер скинул резиновые сапоги, повесил засаленную фуфайку на вешалку и сразу же пошел в хату.
Тимка был явно парень не промах. Неуловимыми маневрами он постоянно отодвигался от электрического щитка. Я ситуативно обставлял все так, чтобы мастер наконец взялся за дело, но сам не заметил, как Тимка уже очутился на кухне.
– Пан мастер, – позвал я. – Так вы, может, глянете сперва на электрику, а потом уже и по сто себе капнем?
– Да я б запросто, – отозвался он из кухни. – Но сперва надо чего-нибудь мастеру пожевать дать, а то контрольку в руках не удержу. О, картошечка свеженькая…
На пол с лязгом полетело что-то металлическое и загремело на всю хату.
– О-ой, я не хотел! – послышалось из кухни.
Сквозь лязг донесся бабкин голос:
– Петру-усь!.. Ой… Петру-у-усь!
Я кинулся к бабке. Бабка сидела на полу в луже ссак и плакала. За метр от нее стоял горшок, который я, остолоп, забыл подсунуть ближе.
– Йо-о-ого-ой… – ревела бабка и размазывала сопли по лицу. – Гогого-о-о-ой…
Я поднял ее на руки и понес в ванную. Бабка вцепилась мне одной рукой в воротник рубашки, другой хватала за затылок. Я помог ей обнять меня за шею. Таким манером мы зашли в ванную (осторожно в дверях, чтобы не зацепить ее головой об раму). Я поставил бабку на четвереньки в ванну и велел так стоять и не плакать, пока я не принесу теплой воды.
На кухне Тимка ползал по полу и кухонным полотенцем сгребал борщ в кастрюлю.
– Полкастрюли будет, – успокоил Тимка, подняв голову.
Я попробовал снять с плиты выварку. У меня всегда там стояла выварка с водой, с бабкой такое не раз уже бывало. Выварка была горячая, и я взглядом попытался найти полотенце, чтобы взять им посудину за ручки. Вафельное кухонное полотенце, все в свекле и луке, лежало в мойке. Я полез рукой на верхнюю полочку буфета за чистым полотенцем, как вновь услышал вой из ванной. Быстро понес туда выварку с дымящейся водой. Бабка стояла так, как я ее оставил. Она ревела:
– Живот! Живот болит, умираю!
Я наклонился, пропальпировал живот. Он был тугой и вздутый.
– Болит? – спросил я, надавив на печень. Бабка только ревела.
Не находя иного выхода, я сдавил ей живот двумя ладонями. Нажал сильнее, и из бабкиного заднего прохода вылетел сухой кусок кала, похожий на шишку. За куском последовала деморализующая рулада.
Бабка облегченно вздохнула и еще раз пукнула.
– Дохтуром, наверное, будешь, – сказала она. Принюхалась и сморщила нос. – Чего стоишь? Мой давай, холодно ж, нет?
7Я подмыл бабку, переодел ее в сухое и положил в кровать. Бабка сказала, что ей мокро. Я снова вытащил ее из колыбели и поставил посреди комнаты на четвереньки. В другую форму бабка уже не сгибалась и не разгибалась. Очень редко когда она еще могла садиться. Сегодня был не тот день.
Из своей спринтерской позиции бабка давала четкие указания, как я должен стелить постель. Она глянула через плечо и закричала:
– Черт! Господи, черт в хате! Петро, гони его!
Сквозь приоткрытые двери в комнату просунулась взъерошенная голова Тимки. Он живо осмотрел интерьер (над кроватью большой фотообраз Иисуса в поле с апостолами, справа – радиола, в центре – старая бабка в позиции бобика, развернутая задом) и сказал:
– Начальник, кушать подано!
Бабка повернула голову ко мне:
– Спаси и сохрани! С чертом обедает!
Я пояснил бабке, что это мастер пришел смотреть проводку. Бабка вроде поверила и успокоилась. Я уложил ее назад в кровать и накрыл периной, аккуратно подбив под бока.
8На кухне стояло блюдо с картошкой. Вернее, картошка утопала в сметане – наверное, в тех пол-литра, что я купил у Шелепилихи.
– Что-нибудь не так? – озабоченно спросил Тимка, садясь. – Я пол вытер.
Пол, скользкий и мокрый, был покрыт тонкой аппликацией из лука в корейском стиле. Я мысленно плюнул на все это и сел за стол.
– Ну, так, может, выпьем? – несмело предложил Тимка.
Я полез в сумку за бутылкой. Удивился вслух, почему мастер первым делом не поискал ее.
– Да разве ж так можно! Я ж в гостях!
Я налил ему сто пятьдесят грамм в бокальчик. Этим бокальчиком бабка вырезала тесто для пирогов. Бутылку сразу же закрыл и спрятал в буфет.
– А ты не будешь?
– Нет. Мне за бабкой приглядывать надо.
Тимка повел бровью и опрокинул, как положено.
Втянул носом воздух, выдохнул и раз-два начал уплетать бульбу. Я не был голоден, но немного поел.
Тимка уже ждал следующие сто. Я категорическим тоном сказал, что остальное мы булькнем после того, как посмотрим на проводку. Тимка скис. Он начал колупать ложкой в сметане, как недовольное дитя.
Наконец он отодвинул тарелку (не съел и половины порции) и решительно встал из-за стола:
– Так и должно быть.
– Что? – не врубился я.
– Правильно говоришь, начальник. Сперва работа, а уж потом ужин, – и твердыми шагами направился на веранду, где лежал саквояж с инструментами. С преувеличенным порывом он открыл его и долго там копался, пока не извлек какую-то штукенцию, похожую на авторучку.
Я с интересом наблюдал за его действиями. Тимка подошел к щитку, воткнул свой инструмент в какое-то гнездо и немедленно получил удар током. Его тряхнуло разок и отбросило на метр назад, так что он грохнулся на спину, как мешок с луком. Еще и стукнулся головой об пол.
Вся эта пантомима выглядела очень смешно, совершенно в духе такого человечка, и я в очередной раз расплылся в улыбке.
Я склонился над ним:
– Вы не ушиблись, пан мастер?
Тимка, даже не улыбаясь, смирно лежал на полу. Я бы уже как минимум шевельнулся.
Наклоняюсь над ним ниже, подавляя смех. Ищу на его лице следы смешинок. Коснулся рукой его головы (взъерошенные жирные волосы торчали и вились), и голова легко перекатилась на другую сторону. Верхняя губа задралась, оголив десны и кончик языка. Глаза были приоткрыты, но в щелочках – тольки желтоватые белки. Меня передернуло от страха.
Быстро закатил ему веко. Радужка закатилась аж за кость. Автоматически я ударил три или четыре раза по лицу и в панике прижался ухом к груди. Пиджак с подкладкой глушил звуки, но я, кажется, что-то услышал.
Рванул лацканы в стороны, содрал рубашку и прижался ухом к усохшим ребрам. Что-то шумело и пульсировало, что-то там точно еще билось… как вдруг понял, что это у меня уши выворачиваются наизнанку от перенапряжения. Кровь бухала в голову тяжким молотом, удары отдавали в виски, в глаза и в барабанные перепонки. Легкие не работали.
– Курва, что же делать?Вокруг меня скакала паника, похожая на пигмея в маске, махала руками и дико кукарекала. Паника поглощала все внимание, которое я пытался сосредоточить на ситуации. Мне стало плохо, и я понял, что вот-вот грохнусь в обморок. Несколько раз со всей дури врезал себе по щекам. Паника лишь усилилась, и я снова припал ухом к его груди.
Ничего.
