Любко Дереш - Намерение!
Но чары всегда проявляются во время одиночества.
8В чернотроп меня сильнее тянуло на далекие прогулки.
Не раз замечал за собой желание заблудиться – реально так заблудиться, чтобы не найти дороги назад. Больше не искать черных троп, а идти наугад полем, пока сила памяти не обожжет меня мятным пламенем.
Пока глаза не перестанут узнавать, а ноги не коснутся тех иных земель.
И желание забирало меня.
9В конце ноября я открыл мир скал и музыки. За скалами скрывался величественный город.
10Среди колхозных полей я находил себя при помощи системы оросительных каналов. Они делили бескрайние поля на строгие квадраты, каждый площадью в 1 кв. км.
Каналы заболотились, заросли камышом. К зиме их стало труднее переходить. Тонкий лед не выдерживал меня, и мне не раз случалось промочить ноги до колен, ступив на надежную с виду кочку. Но это придавало моим прогулкам какую-то охотничью перчинку – одолевать каналы, прыгать по болотам, продираться сквозь камыши – и снова брести сухими травами голых, голых полей.
11 Все чаще мне хотелось не найти дороги назад.Глава XII Тайна зеркалец смерти. Намерение!
1
Мы с бабушкой пережили зиму. Это была весьма нелегкая пора для нас обоих. Я ощущал, как смерть, маскируясь то под мороз, то под оттепель, кружит вокруг хаты. Припадает к облупленным стенам, воет в трубе и заглядывает сквозь голые стекла. Наверное, для того и существуют занавески – чтобы среди ночи не разглядеть пару светлячков за окном.
Я готовился к весне. Ранняя весна вдвое тяжелее, чем зима. Она берет хитростью. Заморочит голову ясным небом и нанесет удар кувалдой снежных туч.
В хате сгорела вся проводка. Она и так была трухлявая, а тут еще какие-то перепады напряжения начались. Я как раз гладил постельное белье. Снаружи громыхнуло, за стеной что-то шваркнуло, и от щитка в коридоре прыснули белые искры. Заглох холодильник – исчез свет во всем селе. Через два часа напряжение снова появилось, но только у соседей. У нас что-то сгорело конкретно. Я же не петрил в электричестве совершенно ничего.
По такому случаю я решил разморозить холодильник. Весь провиант перенес в амбар – там было почти так же, как на дворе, в смысле температуры. Бабка стонала в кровати. Последние дни у нее случались приступы бреда. Из соседней комнаты я слышал, как она что-то бормочет. Я подходил, интересовался, что она видит. И не приходит ли к ней кто-то, случайно. Но она не отвечала. Где-то к вечеру на несколько часов бабка обретала ясность сознания, а потом, уже на ночь, снова начинала бредить.
Минуты ясности мы традиционно использовали для «гляделки». Мы называли это «гляделкой», потому что все, что нужно для игры – глядеть другому человеку в глаза. По выдуманной мною легенде, в древние времена люди глядели друг другу в глаза до тех пор, пока один из них не терял сознание, а другой не отправлялся путешествовать в чужой голове. Я усаживал бабку на кровати, подкладывал ей под спину большую подушку и садился напротив. Наши взгляды упирались друг в друга, и мы состязались, кто кого.
Тут не о чем больше рассказывать, потому что эта игра не для слов, а для глаз. Элементарно не знаю, как объяснить эту глубину понимания, которая возникает после «гляделки». Кажется, ты уже не сможешь скрыть в своей душе ничего и никогда. Когда я глядел в глаза старухи, я видел не ее душу, а свою – со всеми хитростями и недомолвками, в которых раньше нипочем не признался бы даже себе самому.
Бабушка искала в моем взгляде жизни, искала стойкости перед затмением. Я в ее глазах хотел уловить отблески того, что раскрывает тайны. Того, чем все заканчивается.
Сидели, глядели друг другу в глаза до тех пор, пока глазные яблоки не начинало печь, словно от перца. Мы были большими фанатами «гляделки». Что-то было в этой игре.
В те мартовские полудни бабка хваталась за «гляделку» как за последний шанс побыть живой. Казалось, что роговица просто испаряет слезы с поверхности, как раскаленная сковородка. После таких сеансов у меня немел лоб. Глаза еще долго светились – это надмерное тепло ощущалось веками изнутри.
Вечером, как обычно, я возвращался к выбрасыванию чужой памяти.
2
Бабка собиралась скапуститься – по ней это было видно, так что я должен был что-то придумать с электричеством. Отойдет бедняга, а света нет, как будем панихиду справлять?
Оделся потеплее и пошел в город. Зимой приходилось ходить по трассе – все поля в раскисшем снегу. Сперва зашел в контору электронадзора, надо было договориться, чтобы пришел мастер, разобрался с проводкой.
Потом пошел на почту, позвонил своим в Медные Буки. Никого не было.
Начал падать снег, сперва мелкий и мокрый, а потом все более разлапистый. Случайно я наткнулся на похоронное бюро. Зашел. Пообщался с пузатым дядькой в очках, больше похожим на портного. Может, потому, что на шее у него был портновский метр. Сказал мастеру, что нужен гроб. Дядька повел меня в соседнюю комнату. Я выбрал аккуратную модель из сосны. Мастер на картоне записал параметры тела. Я сказал, что ростом бабка где-то метр шестьдесят, хотя на самом деле она вроде и пониже, но в тазу широкая. Поинтересовался, на когда это будет. Мастер пояснил, что если мне срочно, то можно прямо на сейчас. Но я успокоил его, и мы договорились, на все про все, на четверг.
Мастер взял с меня сорок гривен задатка и телепатически дал понять, что надо принести поллитра. Тем же способом я ответил ему, что буду иметь это в виду. Вышел из помещения под снег – белое одеяло таяло в черной воде.
Опять пошел на почту. Набирал код Вовчуховского района, но постоянно срывалось. Проблемы на линии. Видно, в горах идут снегопады.
Наконец подняла трубку мама. Минуты три тараторила, как у моей новорожденной племянницы начался страшный диатез, все перепугались, позвали соседку, бывшую санитарку, а та, дура-баба, возьми и брякни, что это короста. И они все вместе – папа, мама, Неля с малой и Мирославом, да еще соседка, чтоб ей ни дна ни покрышки, – все запихнулись в машину и галопом помчались к педиатру. А поскольку единственный нормальный педиатр жил аж в Сколеме, то пришлось телепаться туда, и это в такие-то снега. Закончила мама вполне оптимистично, сказав, что соседку «забыли» в больнице – она заболталась со знакомой санитаркой и куда-то пропала.
Я замогильным голосом сообщил, что надо бы маме приехать сюда, с бабушкой попрощаться. А то уже вот-вот. Мама встрепенулась: вот-вот ?
Я повторил. Мама сразу переменила тон и деловито посоветовала заказать гроб. Я сказал: «Все готово» и попросил не медлить. На это она отрезала, что приедет с отцом послезавтра, быстрее не выйдет.
3
Когда я вернулся (было серо и сыро, на дворе крутил снегопад), бабка спала. Теперь я присматривался к ней очень пристально, каждый раз настраиваясь на то, что сон ее может быть вечным. Бабка с тяжким сопением втягивала воздух. У нее в носу были жуткие полипы. Еще смолоду, как рассказывала мне мама, спать с ней под одной крышей было нелегким испытанием для нервов. Но сейчас у бабки уже не было сил даже добывать из себя храп. Я почти видел, как из ее живота вытекает тоненькая струйка жизни. В комнате стоял запах печального старого тела.
В хате были сумерки, и я по обычаю зажег ночник. Я и раньше никогда свет не включал, а так – все сумерничал.
Давно просек одну вещь. Пандемия неврозов, которыми так изобиловал ХХ век, кроется, на мой взгляд, в трех вещах. Первая – это будильник. Человек должен просыпаться естественным образом. Следовательно, общество, которое заставляет человека идти наперекор индивидуальным потребностям организма, – больное общество. Если человека из сна выдергивает резкий звонок, в его подсознании татуируется один и тот же узор паники.
Вторая причина – электрический свет. От передозировки красного излучения (а лампы накаливания именно таковы) глазное дно пребывает в перманентном напряжении, а этот спазм создает прямое влияние на самочувствие. Человек, который созерцает рассвет, ощущает прилив сил и оптимизма. Человек, который таращится на лампочку, переживает тупое раздражение.
Про третью силу, которой современный человек разрушает душу, я не могу сказать ничего. Но она должна быть, потому что в жизни всего по три. Подумаем вместе… может, это что-то, связанное с сексом? Или со взглядами на духовность? Или, может быть, все настолько просто, что нам и в голову не приходит? Подозреваю, дело в тесной обуви.
В любом случае, первых двух разрушителей здоровой психики я избегал уже год – с тех пор, как поселился у бабушки. Результаты в высшей степени позитивные.
Поэтому из-за отсутствия электричества я дискомфорта не чувствовал. А когда приедут предки (они не так любят мрак, как я), все будет починено.
Стекла дрожали от ветра – он дул с севера. Тучи в форме великанских наковален предвещали снеговой буран. Хата погрузилась в тень, только мой светильник на кухне бросал красные отблески на нож, на доску и на раскрошенную буханку свежего хлеба. Я сварил бабке овсяной каши. В последнее время у нее были проблемы с опорожнением.
