Скарлетт Томас - Орхидея съела их всех
Вдалеке кто-то хихикает. Звенят бокалы. Над Ла-Маншем пролетает самолет.
– Но разве это не устаревшая точка зрения? “Природа замарала руки в крови” и все такое. И разве в девятнадцатом веке люди не придерживались этой позиции для того, чтобы подчинить себе природу и использовать ее в своих интересах?
– Ну что ж, смотрите. По первому пункту могу возразить вот что: природа вовсе не окровавленная, а, скорее, золоченая. И никому до сих пор не удалось ее подчинить. Люди, считающие, что природа им подвластна, на самом деле зависят от нее больше других. Если вдуматься, мы делаем лишь то, что нам велят растения. В определенном смысле мы подобны огромным пчелам, которые переносят с места на место не только пыльцу, но и семена, плоды и даже целые растения. Мы полагаем, что делаем это по собственной воле, но в действительности нами помыкают растения.
– Но послушайте, растения не наделены сознанием.
– Разве?
Смех.
– Нет. Перестаньте делать…
– Но сознание может принимать разнообразные формы. Почему вы считаете, что высшая форма сознания – та, которой обладаем мы? Или, тем более, полагаете, что сознание есть лишь у нас? В конце концов, то, что мы называем сознанием, это всего лишь множество клеток, не наделенных сознанием, но выполняющих свои функции в гармонии друг с другом. Когда люди пытаются найти вот тут у нас так называемое сознание, они раз за разом терпят неудачу.
– Хорошо, но вы же не станете утверждать, что цветок мака сидит в поле, размышляет над чем-то и разрабатывает план действий?
– Нет. Но если вы сложите вместе все маки, растущие в мире, то вот вам и план.
– Как неловко получилось, – говорит Чарли Брионии.
В саду тепло, и никто не стал возвращаться в дом после того, как Джеймс торжественно посадил падуб. Время от времени к кормушке подлетает лазоревка, не обращая ни малейшего внимания на гостей. Одна из них сидит там и сейчас – что-то поклевывает потихоньку, пока не является зарянка, не теснит лазоревку и…
– Да уж, – отвечает Бриония, отхлебнув шампанского.
– Нет, ну вообще это же надо ухитриться! Выбрать такое стихотворение, которое доконает одновременно максимальное количество людей… Мало того, что это наше стихотворение, так в нем еще и вся эта история про розу, просто хуже некуда. Какое лицо было у Флёр.
– Про стихотворение он не знал. А как звали маму Флёр, мог и забыть. Но все равно точное попадание.
– Мда. Ну, по крайней мере, Холли получила ракетку.
– Да. Спасибо. Я перед тобой в долгу.
– Знаешь, она очень круто играет. Надо бы тебе приехать и посмотреть.
– Я знаю, надо обязательно. Постараюсь на следующей неделе.
– Нет, правда, она меня разбивает просто в пух и прах.
– Видимо, ты ей поддаешься?
– Нет. Я люблю побеждать. Мне бы ни за что не…
К ним подходит Олли с незажженной сигаретой во рту.
– Кто тут любит побеждать? – спрашивает он.
– Я, – отвечает Чарли.
– Может, хочешь принять участие в триатлоне?
– Что? – смеясь, переспрашивает Чарли.
– Нет, серьезно. Впрочем, не знаю. Просто по дороге сюда я увидел объявление. Валмерский триатлон. Плывешь из Валмера в Дил, оттуда бежишь до Фаулмида, а дальше совсем немного на велике.
Подходит Джеймс.
– До меня донеслось слово “велик”, – говорит он.
Повезло, думает Бриония, потому что, подойди ты несколькими минутами раньше, до тебя донеслось бы слово “мудак”. Хотя она надеется, что произнесла его тихо и никто не услышал. Может, она вообще произнесла его только мысленно.
– Хочешь на триатлон? – спрашивает Олли, закуривая.
– Извини, что? – не понимает Джеймс.
– Двадцать пятого сентября. Хочешь?
– Ты серьезно? – опять недоумевает Джеймс.
– Почему бы и нет, – включается в разговор Чарли, – я бегу, Олли плывет, а ты едешь на велосипеде…
– Прекрасно, – говорит Олли. – То есть триатлон – это мы втроем!
– Ну…
– Валмерский триатлон. Это, скорее, так, развлечение. Плыть всего милю. Бежать пять километров и потом всего двадцать километров крутить педали.
– Двадцать километров!
– А что?
– Обычно я езжу на велосипеде за покупками в Сэндвич. Или с Эшем доезжаю до школы.
– Ты ведь ездил до Кентербери, – напоминает Бриония.
– Один раз. И обратно пришлось сесть на автобус.
– Мне кажется, будет здорово поставить себе цель и ради нее тренироваться, – говорит Бриония.
– Я участвую, – говорит Чарли. – Хотя я предпочел бы пробежать десять.
– Я тоже участвую, – откликается Олли.
– И Джеймс участвует, – говорит Бриония.
– Заметано! – резюмирует Олли.
Из-за танцевальных тренировок у Скай напрочь убиты колени, поэтому иногда она час за часом проводит на розовых пенопластовых валиках в зале “Б”, единственном помещении в “Доме Намасте”, внутрь которого невозможно заглянуть сквозь огромные окна: в них вставлены матовые стекла. Скай лежит на животе, подсунув под бедра валик, и прокатывается по нему туда-сюда, и плачет от боли, размазывая слезы по щекам. Покончив с квадрицепсами, она поворачивается на бок и принимается за подвздошно-большеберцовый тракт, подложив валик под внешнюю сторону бедра. Все это время она стонет и хрипит, а Флёр сидит, прислонившись спиной к зеркальной стене, и пишет. Пока не в той самой книге, нет. Потому что, возможно, все совсем не так. Черт его знает, что на самом деле имела в виду Олеандра. Ну ничего, в любом случае, скоро можно будет спросить об этом Ину. Билеты на самолет уже забронированы. Они со Скай отправляются в путешествие! На Внешние Гебриды! Помимо всего прочего, Скай необходимо убраться отсюда и спрятаться в каком-нибудь более укромном месте, чем зал “Б”. Газетчики не желают уходить. И Пийали что-то стал частенько наведываться в коттедж, поскольку Кам “уехала”, да и Кетки все время ходит по “Дому” и ворчит – в общем, немудрено, что обе они решили прятаться в зале “Б”, однако понятно, что вечно здесь не просидишь. Одна из знаменитостей приехала в “Дом Намасте” на молчаливый ретрит, а еще две выбрали программу “Проснись и сияй!”. И люди в “Доме” то и дело забывают, кто из них кто. Иш постоянно пытается заговорить с той знаменитостью, которая должна молчать (это известный игрок в крикет), о скандальных сговорах с букмекерами и крученой подаче мяча. За такими вещами всегда следила Олеандра.
Но сейчас Флёр интересует только то, чему Олеандра учила.
– Откуда ты узнала про Олеандру? – спрашивает она Скай.
Конечно, сначала Скай была клиенткой Олеандры. А потом, когда ей понадобилось встретиться с кем-нибудь из “Дома Намасте” в Лондоне, к Скай ездила Флёр. И тогда уж начался обмен платьями и помадой, сооружение причесок друг другу, а с некоторых пор – еще и искренние признания Флёр в ответ на признания Скай, и все это было бы, конечно, жутко непрофессионально со стороны Флёр, если бы у нее был сертификат, но никакого сертификата у нее не было, так что…
– От одной из своих тетушек. Она прочитала об Олеандре в “Мейл он Сандей”.
– А, та история.
– Ага, с Мадонной, что ли.
– Мадонна сюда даже никогда не приезжала.
– Я знаю. Но реклама получилась отличная.
– Так, хорошо, и все-таки: какой совет Олеандры ты считаешь самым полезным?
Долгая пауза. Вперед-назад на левом подвздошно-большеберцовом тракте. Тихий стон.
– Она говорила, что любовь приходит к тому, кто ее отдает. Нет.
Скай взмахом головы перебрасывает волосы на другую сторону, и – ай! – они попадают под валик. Флёр успевает подумать о том, что это может привести к серьезной травме, но Скай вовремя высвобождает волосы, собирает их в хвост и затягивает коричневой резинкой, после чего садится и поворачивает валик так, чтобы можно было улечься на него в длину. Делает глубокий вдох и начинает плавно прогибать спину.
– Нет, не это. Она ведь всегда говорила, что любовь придет – как бы ты себя ни вел, даже если ты, я не знаю, совершил предумышленное убийство или сбил на дороге человека. Но если ты отдаешь любовь, то ступаешь на короткий путь.
– Да. Но сам ты все равно этого не заметишь.
– Да. Точно. Потому что все должно быть искренне и по-настоящему.
– Если хочешь, чтобы тебя любили, нужно по-настоящему испытывать любовь к этому человеку.
– И вот тут-то ты понимаешь, как же это трудно – любить по-настоящему.
– И как нереально трудно любить себя самого.
– Что, впрочем, одно и то же.
Они едут в Дил, хотя бабуле там не нравится – очень много гомосексуалов. Дует легкий западный ветер, поэтому прогуливаться по пристани даже жарковато. Сегодня понедельник, но на него выпал банковский выходной, и все потянулись к морю, чтобы пожаловаться друг другу на плохую погоду, но погода выдалась замечательная, поэтому людям не о чем поговорить. Разве что…
– Камнешарки! – замечает Джеймс. – Они до сих пор здесь.
Все эти перелеты с места на место. Как это, должно быть, утомительно. Почему бы просто не облюбовать такое место, где подходящая погода держится круглый год, – какой-нибудь Бенидорм или Оукленд – и не остаться там? Но всем нравятся камнешарки, хотя они и славятся тем, что едят все подряд, включая использованные презервативы. У них очень подходящая внешность для водных птиц: черные, коричневые и белые перья здорово сочетаются с галькой и ветреной погодой. А еще у них замечательные оранжевые клювы, которыми они, согласно названию, должны шарить в камнях, но на деле шарят все больше в пакетиках из-под чипсов и в грязных лужах, из которых пьют воду. Зато они забавно носятся по пристани, норовя стащить у рыбаков приманку или даже улов. В Дил они вроде бы должны прилетать только на зиму, но немудрено, что они отсюда не улетают, ведь здесь есть чем поживиться, да вдобавок тут у нас те еще холода, вряд ли намного теплее, чем там, куда им пора возвращаться.
