Лариса Денисенко - Отголосок: от погибшего деда до умершего
«Но, черт возьми, что я за хозяин, если у меня гостья голодная?» «Ну, вы и едите, что ж ты такой худой?» «Генетика. И я здесь не частый гость, иначе меня бы разнесло. Как я могу оставить тебя без тетиолиного борща?» Я смотрела на красное и густое, ароматное и пьянящее варево. «Что это такое?» «Это нельзя объяснить, это как музыка, начинаешь есть и либо понимаешь, либо нет». «По цвету похоже на георгины, те, что у забора». Борщ действительно был похож именно на борщ, я не смогла найти вкусового аналога. Ночь накрыла нас внезапно, как будто Бог устроил темную, укладываясь спать, я поблагодарила Богородицу за этот день.
Крест над могилой деда, где деда не было (а похоронен ли тут кто-нибудь вообще?) напомнил мне крест воинам УПА. Я не знала, что нужно говорить над пустой могилой, поэтому включила диктофонную запись. Парень и девушка читали стихи о жизни Елены Телиги. Я прислушивалась к сердцу, оно затихло, видимо, тоже к чему-то прислушивалось.
Когда я выходила на центральную, хорошо утоптанную дорожку, что-то блеснуло в пожухлой траве. Я подошла ближе, наклонилась. Это были новехонькие большие ножницы. Я вспомнила обещание по поводу кустов. На них действительно кто-то вчера ближе к ночи бухался, я слышала шум. Кусты смялись, поломались. Вообще эти кусты теперь и сами были похожи на пьянчуг, которые пытаются взять себя в руки и даже побриться, но результат ужасный, что-то убралось, что-то добавилось, ободранные, неопрятные. Ножницы сами пришли в руки! Займусь куста ми, а потом пойду к норовистой Вале Кукурузе, покажу фотографию деда.
Я медленно проходила, даже проплывала мимо добротной хаты, заметила, что иначе стала двигаться, как вдруг до меня донесся жуткий женский вой. Это был вой такой силы, что вынимал из тебя все внутренности. Густой и красный, он напомнил мне варево борща; вязкий и поглощающий борщ-стон, сильнее того, кто его ест, сильнее той, кто так кричит. Когда он стих, я услышала быструю речь, к сожалению, я не понимала, о чем говорят, и эта неопределенность еще больше пугала. Возле хаты собрались женщины, но никто не заходил внутрь, женщины переговаривались, склоняли друг к другу головы, заглядывали в окно, словно стайка птиц.
Я заметила Марата. «Что происходит? Тут какое-то горе?» «Да. Петр повесился». «Тот, у которого сын сидел?» «У тебя профессорская память. Да». «Ночью? Это его жена кричит?» «Нет, только что Маруся возилась в огороде, а он на их кровати повесился». «Как это?» «Лучше тебе не видеть и не знать». «Она так плачет, сейчас всю себя выкричит, так нельзя». «Нельзя, у нее гипертония, стенокардия, на прошлой неделе из больницы выписали». «Так нужно пойти туда, успокоить ее», – предложила я. «Нельзя. Я уже спрашивал у тети Оли. Нельзя ее успокаивать. Никто этого не поймет, она должна кричать. Женщина, у которой повесился муж, должна кричать. Пусть хоть сама умрет, но откричать его смерть она должна. Перед всем миром. Не откричит – непутевая это женщина, значит, и муж ее был так себе, не любила, не заслужил». «Но это маразм, она себя убьет. Это что, никого не волнует? – В мою гортань забился ее крик. – Как же она убивается, он был хорошим человеком? Почему он так поступил?»
«Мужчина был работящий. На все руки мастер. У них двое детей, каждому он этими вот руками построил квартиры в городе». «Он строитель?» «Нет. Крестьянин. Выращивал овощи – продавал, лошадей выращивал – продавал, рыбу ловил – продавал в рестораны. Вся семья на нем держалась». «Так чего ж он повесился?» Марат странно на меня посмотрел. «Из-за сына. Тот его достал. И она знала, что сын его допекает, но была на стороне сына. И все об этом знают. Поэтому и кричать она будет, пока голос не сорвет или сама не умрет. Понимаешь?» Я силилась понять, но не могла, мне всех было жалко. И Петра, укоротившего себе век. И его жену Марусю, которая криком выталкивала свое слабое больное сердце, где уж сердцу справиться с таким криком? И сына их, злодея, который довел до петли своего отца. Всех.
«Можно я пойду?» «А что это у тебя?» «Ножницы». «Ты лучше не трогай сейчас кусты, не поймут. Я сейчас вернусь, к Валентине пойдем».
Возле кустов никого не было, поэтому я их немного подравняла. Нервы успокоила. Видимо, британцы потому такие спокойные, что веками занимаются своими газонами, прекрасно успокаивает нервы. Ножницы я положила на видном месте, чтобы тетя Оля убрала инструмент, куда положено.
Вытащила свой чемодан, решила переодеться, как вдруг из чемодана показалась голова без глаз, на лице крест, я вздрогнула. Что это? Настолько было страшно, что я еще раз обратилась к Богородице (забыла всех остальных), чтобы поскорее вернулся Марат. Он вернулся. «Что это?» «Орыся передала тебе куклу-мотанку. Это украинская традиционная кукла, оберег. Будет тебя оберегать». Мне пришло в голову, что эти куклы-мотанки с крестом вместо глаз похожи на защищенные окна военного времени, которые я видела в кино. С крестами вместо глаз: чтобы стекла не разлетелись от взрыва. Я прижала куклу к себе.
Валентина Кукуруза деда не узнала. «Фактурный мужчина твой дед. Такому глазами в баб стрелять, а не в мужиков пулями. Ох, судьба, завистливая ты баба». Мне было не очень удобно об этом говорить, но все же я спросила: «Война. Он – враг. Может, и в баб он тут метил…» «Э нет, доченька. Зря ты так о нем. В глазах его лицо единственной женщины, как отражение. Я такие глаза сразу отличаю, это у меня профессиональное, больше двадцати лет браки заключаю, всяких перевидела».
Еще Валентина сказала, что их здесь было много, и солдатиков, и господ офицеров. А что их запоминать, враг он и есть враг, безымянный, поэтому еще более страшный. Угостила нас с Маратом булочками со смородиной, ужасно вкусно. «Валентина, а может, кто-то из немцев защищал местных, заступался за них, спасал?» «Дочка, мне бы соврать, чтобы тебя успокоить, но не было такого. Кто-то вел себя как человек, кто-то как скотина. Ведь все мы люди. Свои или чужие. Но чтобы защищать? Не было такого. Здесь свои не защищали, с чего бы вашим за это браться?»
Когда мы вернулись домой, нас встретила злющая тетя Оля с ножницами. «Это что такое?» «Ножницы». «Это ты принесла?» «Я». «Где взяла?» «У дороги». И тут Марат остановил перевод, потому что тетя Оля кружилась и кричала, как взбесившаяся ветряная мельница. Единственное, что я поняла, что мне немедленно нужно вернуть эти ножницы туда, где я их взяла. Было темно, Марат сказал, что пойдет со мной, но я отказалась, потому что никуда идти я не собиралась. Я положила ножницы в сарай, он еще был открыт. И прогулялась по тропинке к дому Петра и Маруси. Она уже не кричала, но крик будто висел в воздухе, воздух был сиплый, обессиленный, вдыхаешь его в себя, и где-то там, внутри, вдруг откликается Марусин страшный крик. Я постояла немного и пошла домой.
Марат сидел за ноутбуком над какими-то документами. Видимо, занимался своим проектом. «Дорабатываешь?» «Да понимаешь, тут куча карточек и форм, анкет, которые нужно заполнить. Аркадий заполнил касающиеся общих вопросов, а я сейчас заполняю те, что касаются профессиональных. Боюсь, что не успею все сделать. Нет, сделать-то успею, но не доверяю почте, даже самой лучшей, однажды одна международная компания доставила рентгеновский снимок дочери Аркадия не в Германию, а в США, и он потом так и не нашелся, еще раз ребенка облучали». «Слушай, а когда тебе нужно это сдать?» «На следующей неделе, до среды». «Как закончишь – давай мне, я передам, это же Берлин, и отчитаюсь тебе». «А это удобно?» «Зависит от того, как далеко этот университет находится от моего дома. Я шучу. Все сделаю, не переживай». Марат просиял: «Класс!»
Я вздрогнула от гуда своей мобилки, отвыкла от того, что мне здесь звонят. Это был пан Грыць. Он спросил, как мои дела, кормят ли меня и как я себя чувствую, я ответила, что все прекрасно. Тогда он сообщил, что Адам нашел себе невесту, красивую, как весна. Я сказала, что даже не представляю себе такой красоты. Пан Грыць сказал, что мне это и не нужно, заверил в том, что я всегда могу на него рассчитывать, и спросил, когда я планирую вылетать в Германию. Я ответила, что послезавтра, на этом мы любезно распрощались.
Это приключилось утром. Я вышла из дома, потянулась и упала на руку. Вскрикнула. Не так как Маруся, но и этого было достаточно, чтобы выбежал Марат в незастегнутых джинсах. Он попытался меня поднять, но я вскрикнула еще громче. «Ты сломала руку!» «Нет, не сломала». «Значит, она всегда у тебя такая толстая и синяя?» Во двор вышла тетя Оля. Злобно взглянула на меня, на мою руку и снова начала что-то кричать. «Чего она так кричит? Я не виновата в том, что ушиблась и сломала руку». «Она спрашивает, положила ли ты ножницы на место?» «Дались ей эти ножницы. Нет, не положила, они в сарае». Тетя Оля молнией метнулась к сараю, потом выскочила оттуда, заскочила в дом, выскочила из дома с полотенцем, заскочила в сарай, выскочила из сарая, обернув ножницы полотенцем, и выскочила на улицу.
«Что происходит?» «Так, сейчас нельзя давать тебе обезболивающее, потому что мы поедем в больницу, что-то с этим нужно делать». Марат все-таки сообразил, как лучше меня подхватить, поднял, отряхнул и завел в дом. «Это твое?» – показал на сложенные на стуле вещи. «Да. Еще в ванной». «Хорошо».
