Барбара Пим - Почти ангелы
– Старина! Мой милый Феликс, мой милый Джарвис! – презрительно фыркнул Марк. – Это фамильярничание просто омерзительно.
– Мы пока еще не приобрели то положение в обществе, когда называют по именам, – немного мягче отозвался Дигби. – Интересная тема, если подумать. Чем ниже ты по статусу, тем более официальное обращение используется, если только ты не слуга, возможно.
– Однако Фэрфекс знает наши фамилии, а это уже что-то.
– Но знает ли он, кто из нас кто? – встревожился Дигби.
– Об этом подумаем потом. Главное сейчас – вбить им фамилии в головы.
– Не самая гениальная твоя идея – вспомнить про тогдашний доклад, – сказал Дигби. – Мог бы хотя бы выбрать тот, на который мы действительно ходили и он мог нас видеть.
Молодые люди препирались до тех пор, пока один из них не взял графин с шерри и храбро не налил обоим. Это еще больше их раззадорило, и они принялись опустошать тарелки сандвичей и маленьких острых канапе.
«Вот уж кто умеет расположиться по-свойски», – думала Дейдре Свон, стискивая пустой бокал и жалея, что ей не хватает смелости уйти домой. В свои девятнадцать она была еще юна и достаточно чувствительна, чтобы понимать, что стоит совсем одна и без шерри, и из-за этого расстраиваться. Казалось, все, кроме нее, нашли, чем себя занять. Она чуть-чуть знала мисс Кловис и пару раз разговаривала с Марком и Дигби, но они уже учились на четвертом курсе университета, а она на первом. Скоро друзья уедут в Африку или в какое-то еще подходящее место, и тогда даже они, такие ординарные, приобретут ореол славы побывавших «в поле».
Дейдре оглядела группки гостей, и ей пришло в голову, что хотя она слишком высокая, слишком худая и одета не слишком элегантно, но из женщин она тут, без сомнения, самая красивая и, безусловно, самая молодая. Это немного ее утешило и почти придало смелости подойти к одной группке, но она заметила там мисс Лидгейт, с которой ей совсем не хотелось разговаривать. Недавно по соседству со Свонами в их лондонском предместье поселился брат мисс Лидгейт Аларик, и, невзирая на все старания матери и тетушки Дейдре, семьи еще не познакомились. Аларик Лидгейт был, по всей видимости, колониальным чиновником в отставке, и Дейдре, изредка встречавшая его на улице, считала, что различила «особую манеру», которой пребывание в Африке наделяет некоторых людей, – эдакий странный блеск в глазах в духе «старого моряка», героя поэмы Сэмюэля Кольриджа, повествующей о сверхъестественных событиях, произошедших в ходе затяжного плавания. Такой блеск обычно свидетельствует о неугомонной, донимающей, как пчела, навязчивой идее. Дейдре совсем не хотелось выслушивать рассказы Аларика про Африку, и она боялась, что, если познакомится с мисс Лидгейт, это, в свой черед, приведет к знакомству с ее братом.
Поэтому она так и стояла с пустым бокалом и безмолвной мольбой, пока наконец кто-то из молодых людей над ней не сжалился.
Но вот, оставив своих собеседников, к ней подошел Жан-Пьер ле Россиньоль.
– Интересное мероприятие, на мой взгляд, – заметил он, по обыкновению тщательно выговаривая слова.
– Совсем не похоже на другие вечеринки, – с изрядной долей отчаяния ответила Дейдре. – Наверное, тут интересно, если воспринимать это отстраненно.
– О, так многое приходится воспринимать отстраненно! Иначе как же французу пережить английское воскресенье?
– Трудно, наверное. По воскресеньям мало чем можно заняться, разве только в церковь ходить.
– Именно! Зато какое разнообразие церквей! Такой богатый выбор, я совершенно теряюсь.
– Да, наверное, много из чего есть выбирать, если живешь прямо в Лондоне. Там, где я живу, всего две.
– На прошлой неделе я был в методистской молельне… восхитительно! – Жан-Пьер восторженно закатил глаза. – А на позапрошлой – в квакерском «Доме друзей». На следующей неделе мне рекомендовали посетить заутреню и проповедь в одной модной церкви в Мейфэр.
Дейдре показалось, что она не на месте и вообще не понимает, о чем речь. В ее семье посещение церкви считалось делом серьезным: на службы либо ходили, либо нет, и легкомысленное экспериментаторство, в которое как будто ударился Жан-Пьер, не допускалось.
– Полагаю, – продолжал тем временем тот, – меня можно назвать томистом[3]. – Пожав плечами, он стал рассматривать ногти, ухоженные гораздо лучше, чем у Дейдре.
– Кажется, начинают расходиться, – пробормотала она, сбитая с толку тем, что не знает, кто такой томист, а спрашивать не хотелось.
– Думаю, некорректно оставаться до самого конца, – сказал Жан-Пьер, – поэтому я тоже пойду. Люблю по возможности поступать корректно.
Гости начали расходиться так же стремительно, как и появились, и к тому же довольно странными парами. Разумеется, следовало ожидать, что профессор Мейнуоринг проводит миссис Форсайт до машины и уедет с ней, но чиновник из министерства по делам колоний очутился на улице бок о бок с отцом Джемини и тут же получил приглашение «отобедать чем придется» с мисс Кловис и мисс Лидгейт. Он пытался протестовать, но безуспешно.
– Потом легко сядете в поезд до Дулвича, они ходят очень часто, – твердо заявила мисс Кловис.
– Но мне надо в Северный Дулвич, – жалобно возразил чиновник.
– А такого вообще не существует! – с грубоватым юморком отрезала мисс Лидгейт, уводя его и отца Джемини.
Дейдре осталась одна с Марком и Дигби.
– Леди и джентльмены, пора! – воскликнул Дигби, привалившись к столу.
– Вам понравилась вечеринка? – вежливо поинтересовалась Дейдре.
– Да, под конец стало гораздо лучше, – отозвался Марк. – Мы приземлились у столика с бутылками и позволили себе чуть-чуть.
– Мы не привыкли много пить, – сказал Дигби. – Как по-твоему, на нас подействовало?
– Я же не знаю, какие вы обычно, – честно ответила Дейдре, встревоженная их странной, расхлябанной походкой. Возможно, и правда подействовало.
– Обычно мы довольно тупенькие и прилежные, – продолжал Марк. – Знаешь, – добавил он, поворачиваясь к Дигби, – я и правда думаю, нам следовало помозолить глаза Дэшвуду.
– Дэшвуду? А, это тот тип из министерства по делам колоний. Да, наверное, надо бы с ним задружиться.
– Ладно, пока, – застенчиво сказала Дейдре. – Мой автобус отходит отсюда.
– Наверное, надо было пригласить ее посидеть где-нибудь, – сказал Дигби, глядя вслед отъезжающему автобусу.
– Зачем это?
– Просто из вежливости.
– Нам профа Мейнуоринга надо было бы пригласить… это было бы еще вежливее. И вообще, думаю, ее мама с ужином дома ждет.
– Скорее всего. Она как будто ничего себе, но…
– Не слишком интересная.
– Не слишком.
Молодые люди остановились у кинотеатра, где их поджидал плакат, на котором молодая женщина, явно более щедро одаренная природой, чем Дейдре, соблазнительно раскинулась в прозрачном неглиже поперек Ниагарского водопада.
– Мне надо доклад к семинару готовить, – неохотно протянул Марк.
– Да, конечно, – кротко согласился Дигби.
Поэтому они пересекли улицу и стали ждать автобуса, который отвез бы их на съемную квартиру в Кэмден-тауне. Но и в автобусе они чувствовали, что за учебу садиться не хочется.
– А, знаю, – сказал Дигби, – пойдем, навестим Кэтрин. У нее скорее всего есть новости о Томе.
– И, возможно, она что-нибудь готовит, – практично добавил Марк. – Невесело ведь готовить для одного, – так во всяком случае говорят. Поехали, дадим ей повод приготовить хороший ужин.
2
По дороге домой Кэтрин строила догадки о профессоре Фэрфексе и докторе Вере. Она жила на улочке по ту сторону Риджентс-парка, которая давно обветшала и стала немодной, в квартире над газетной лавочкой, которую нашла по дешевке в конце войны. Карабкаясь по лестницам со стертым линолеумом, она иногда думала, что достойна более элегантной обстановки, но среди нас найдется мало таких, кто не придавал бы себе ценность большую, чем та, какой его наделила судьба. Обычно Кэтрин была всем довольна, поскольку обладала сангвиническим темпераментом, а такие квартиры, как у нее, – три комнаты, кухня и отдельная ванная, – пользовались столь большим спросом, что она понимала: ей просто повезло. Обставлена квартира была, что называется, на «богемный лад», который часто говорит об отсутствии возможности купить достаточно мебели и ковров. Однако впечатление она производила уютное, поскольку Кэтрин обучили искусству вести дом, а еще она хорошо готовила. Ее маленькие руки часто грубели от домашней работы и иногда пахли чесноком. Том обычно подшучивал над ней: как же хорошо, что в Англии не в ходу обычай целовать руки.
Кэтрин познакомилась с Томом на пароме через Ла-Манш, который в дурную погоду плыл из Дьеппа в Ньюхейвен. Когда они тем вечером добрались до Лондона, Том не знал, куда податься, и Кэтрин предложила ему переночевать в свободной комнате. После одной или двух ночей ему как будто уже не было смысла искать жилье, учитывая, что он собирался к родителям в Шропшир, а вернувшись в Лондон, он совершенно естественно приехал к Кэтрин, точно в собственный дом. Они привязались или, возможно, привыкли друг к другу: это почти походило на супружескую жизнь, вот только детей не было, а Кэтрин чувствовала, что была бы не против. То, что обычно к большинству мужчин и к Тому в особенности она относилась как к детям, не заполняло пустоту. Кэтрин всегда мечтала, что ее муж будет сильной личностью и станет определять ее жизнь, но Том в свои двадцать девять был на два года младше нее, и решения всегда принимала она, – даже электрические пробки сама меняла. Тому как будто не приходило в голову, что они могли бы пожениться. Кэтрин часто спрашивала себя, неужели антропологи настолько погружаются в изучение обычаев иных обществ, что забывают о принятых в их собственном. С другой стороны, по ее наблюдениям выходило, что многие среди них настолько респектабельны и традиционны, что возможно и обратное: они, похоже, четко сознавали, как важно соответствовать «норме», или как бы это ни называлось на их жаргоне.
