Харпер Ли - Пойди поставь сторожа
Отец выпрямился в кресле и рассмеялся.
– Я же сказала, что ничего в этом не смыслю.
– Милая моя, ты так рьяно ратуешь за права штатов, что рядом с тобой я просто либерал рузвельтовского толка.
– Ратую за права штатов?
– Теперь, когда я настроил уши на восприятие женской логики, могу сказать, что наши с тобой убеждения очень схожи, – сказал Аттикус.
Хотелось вытравить из души все, что она увидела и услышала здесь, уползти в Нью-Йорк, оставить себе лишь память об отце. О нем, о Джиме, о себе, о тех временах, когда все было просто, а люди не лгали. Но она не могла допустить, чтобы отец вступил с нею в сговор и избежал суда. Да еще сдобрить все это лицемерием.
– Аттикус, если ты веришь в это, почему не поступаешь по справедливости? Как бы отвратителен ни был Верховный суд, он сделал, что должно, он положил начало…
– Иными словами – если Верховный суд сказал, мы должны взять под козырек? Нет, моя дорогая! Я рассуждаю иначе. И совершенно напрасно ты думаешь, что я, отдельно взятый гражданин, подчинюсь. Ты сама сказала, что в этой стране только одно выше Верховного суда – и это Конституция.
– Аттикус, мы друг друга не слышим.
– Ты чего-то не договариваешь. О чем ты?
Темная Башня. Чайльд-Роланд к Темной Башне пришел. Мы учили это в школе. Дядя Джек. Теперь я вспомнила.
– О чем я? О том, что я не в восторге от того, как они это сделали, и «не в восторге» – это еще очень мягко сказано, я в ужасе от того, как они это сделали, но они должны были это сделать. Аттикус, пришла пора поступить по справедливости.
– По справедливости?
– Именно, сэр. Пора дать им шанс.
– Неграм? А у них его нет?
– Да вот нет, представь себе.
– И что же, скажи на милость, мешает любому негру в этой стране пойти, куда хочется, и заниматься, чем нравится?
– Это вопрос с подковыркой, и ты это отлично знаешь! Меня так тошнит от этой двойной морали, что…
Он уколол ее, и она дала понять, что почувствовала укол. Не удержалась.
Атгикус взял карандаш и постучал им по столу.
– Скажи-ка мне, Джин-Луиза, – сказал он. – Тебе никогда не приходило в голову, что если в рамках одной цивилизации рядом живут люди отсталые и люди передовые, социальной Аркадии быть не может?
– Ты сбиваешь меня, Аттикус, речь не о том, давай пока социологию сюда не вмешивать. Приходило, приходило, но, знаешь, мне доводилось слышать и кое-что иное. Есть одна формула, и она вживлена мне в самый мозг. Звучит так: «Равные права – всем, особые привилегии – никому», и для меня значит именно и только это. А не то, что карту с верха колоды сдают белому, а с низу – черному. И…
– Что ж, давай взглянем под таким углом, – сказал отец. – Ты не станешь отрицать, что наше чернокожее население – отсталое? Ты это признаешь? И все смыслы слова «отсталость» ты понимаешь, не правда ли?
– Да.
– И ты отдаешь себе отчет в том, что на Юге подавляющее большинство их неспособно в полной мере разделять ответственность, неотъемлемую от гражданства, и сознаешь, почему так?
– Да.
– И несмотря на это, желаешь предоставить им все права гражданина?
– Черт возьми, ты все с ног на голову переворачиваешь!
– Черта не зови, не поможет. А лучше вдумайся: на другом берегу, в округе Эбботт, сущее несчастье – тамошнее население на три четверти состоит из негров. Избиратели – пятьдесят на пятьдесят: скажем за это спасибо тамошней крупной школе. Что произойдет, если убрать ограничения? А вот что – округ не сможет содержать полный штат своих служащих, потому что если голоса негров постепенно перевесят, все кабинеты во всех ведомствах займут чернокожие…
– Откуда такая уверенность?
– Дорогая моя, ну подумай сама. Когда они голосуют, то голосуют гуртом.
– Аттикус, ты напоминаешь мне того старого издателя, который послал газетного художника освещать Испано-Американскую войну: «Ты только давай картинки, а уж остальное – мое дело»[63]. У тебя цинизма не меньше.
– Джин-Луиза, это не цинизм, а попытка представить тебе истину в неприкрашенном виде. Нужно видеть то, что есть на самом деле, – как и то, что быть должно.
– Почему тогда ты не показал мне, что есть на самом деле, когда я еще сидела у тебя на коленях? Зачем так неосмотрительно читал мне книги по истории и рассказывал о том, что, мне казалось, для тебя было важно? Почему не объяснил, что все это за забором с надписью «Только для белых»?
– Ты непоследовательна, дитя мое, – мягко заметил Аттикус.
– Это еще почему?
– Ты поносишь Верховный суд на чем свет стоит, а теперь как будто выступаешь от имени Ассоциации.
– Черт возьми… Дело не в неграх. Да, те добились заключения Минюста[64], и Бог бы с ними, я зверею не из-за этого. Я просто вне себя от того, как обходятся с Десятой поправкой. Негры…
…Второстепенны на той войне, которую мы ведем сейчас… на твоей персональной войне.
– И что же – ты вступила в Ассоциацию по всей форме?
– Как ты мог подумать такое!
Аттикус вздохнул. Резче обозначились складки у губ. Пальцы с опухшими суставами повертели желтый карандаш.
– Джин-Луиза, – произнес он. – Давай я сразу кое-что тебе скажу со всей возможной прямотой. Человек я старомодный, но в это верю всей душой. Я – демократ джефферсоновского толка. Знаешь, что это такое?
– Ух ты, а я думала, ты голосовал за Эйзенхауэра. А Джефферсон, мне казалось, был светоч Демократической партии.
– Я тебя оставлю на второй год! У Джефферсона с демократами общего лишь то, что они вешают его портреты на своих банкетах. Джефферсон считал, что право быть гражданином так просто не дают и не берут – человек должен его заработать. Избирательное право, по мнению Джефферсона, не предоставляется человеку исключительно в силу того, что он человек. Этого мало – надо еще быть ответственным человеком. Право избирать и быть избранным – бесценная привилегия, завоеванная человеком при экономической модели «живи и другим жить не мешай».
– Ты переписываешь историю.
– Вовсе нет. Тебе не повредило бы вернуться к истокам и узнать, во что на самом деле верили наши отцы-основатели, а не доверяться пересказам и домыслам нынешних толкователей.
– Итак, ты джефферсоновец, но не демократ.
– Как и Джефферсон.
– Может, ты просто сноб?
– Может. Если дело касается правительства, я готов признать, что я сноб. Я предпочел бы, чтоб оно меня оставило в покое и позволило бы самому вести свои дела – жить и другим не мешать. И чтобы мой штат сам был хозяином у себя дома, без вмешательства Ассоциации, которая ни черта в этом не смыслит. Эта организация за последние пять лет наворотила тут такого…
– Аттикус, она не сделала и половины того, что я увидала здесь за два дня. Проблема в нас.
– В нас?
– В нас. Именно в нас. В тебе. Хоть кто-нибудь вместо перебранок и пышных словес о правах штатов и о том, какое нам нужно правительство, подумал, как помочь неграм? Поезд ушел, Аттикус. Мы сидели сложа руки и злились, горячо обсуждая, что намерен сделать Верховный суд, и еще горячей – что он сделал. И вот – дождались Ассоциацию и, естественно, пустили в ход слово «черномазые». Отыгрались на них, потому что злились на правительство. А когда появилась Ассоциация, мы не пошли на уступки – мы просто сбежали. Вместо того, чтобы хотя бы попытаться помочь им жить рядом с нами, мы бежали, как Наполеон из России. И, кажется, так мы бежали впервые в истории и, убежав, проиграли сражение. Куда им было деваться? Кто их направит? И куда? Мы более чем заслужили все, что нам преподнесла Ассоциация.
– Неужели ты взаправду так считаешь?
– Да, именно так.
– Тогда давай взглянем на вопрос практически. Ты хочешь, чтобы негры заполонили наши школы, наши церкви и театры? Ты хочешь, чтоб они оказались в нашем мире?
– Но ведь они люди, а? Как по-твоему? Когда они зарабатывали для нас деньги, мы ввозили их сюда очень охотно.
– Хочешь ли ты, чтобы твои дети ходили в школу, где, для того чтобы негритята освоились, все критерии опустят до полу?
– Уровень образования в соседней школе опускать уже некуда, и ты это знаешь. А негры должны иметь те же возможности, что у всех остальных, получить тот же шанс, что и…
– Послушай, Глазастик, – сказал Аттикус, откашлявшись. – Ты огорчилась, увидев меня там, где, по твоему мнению, мне быть не пристало. Я пытаюсь объяснить тебе свою позицию. Пока попытки мои безуспешны. Сообщаю исключительно для твоего сведения: весь мой опыт учит меня, что белый – это белый, а черный – это черный. И по сию пору никто не смог убедительно опровергнуть это положение. Мне семьдесят два года, но я все еще готов услышать убедительный аргумент. Теперь поразмысли вот над чем: что случится, если все негры Юга внезапно получат гражданские права? Я скажу тебе, что. Будет новая Реконструкция. Хочешь ли ты, чтобы нашим штатом управляли люди, не имеющие представления о том, как им управлять? Хочешь ли ты, чтоб городское хозяйство попало в руки… подожди минутку, не перебивай. Да, мы все знаем, чего стоит Уиллоби и вся его шайка, но назови мне хоть одного негра, который был бы так же сведущ. Скажем, мэром Мейкомба станет Зибо. Хочешь ли ты, чтобы городские финансы попали в руки столь компетентного человека? Не забывай – мы в меньшинстве… И мне кажется, дитя мое, ты все никак не поймешь, что здешние негры были и остаются большими детьми. Ты это наверняка знаешь, ты видела это всю жизнь. Они невероятно продвинулись на пути к тому, чтобы сравняться с нами и зажить жизнью белого человека, но все еще бесконечно от этого далеки. Они двигались в своем темпе, на той скорости, какую могли выдержать, и с каждым годом все больше их ходило на выборы… Но не тут-то было – объявилась Ассоциация со своими фантастическими требованиями и дичайшими представлениями о правительстве и власти… И кто вправе осуждать южан, что те возмутились, когда люди, совершенно не разбирающиеся в местных повседневных делах, стали говорить, как южанам быть и что делать?.. Ассоциации безразлично, владеет чернокожий землей или арендует ее, насколько грамотно он ведет хозяйство, хочет ли он, пытается ли он постичь начатки профессии и стать на ноги, – нет, ее интересует только его голос… Вот я и спрашиваю – как можно осуждать Юг за желание сопротивляться нашествию людей, которые до такой степени стыдятся своей расы, что хотят от нее откреститься? И может ли человек, который здесь родился и жил так, как жила ты, видеть в этом лишь покушение на Десятую поправку? Они же пытаются уничтожить нас! Где ты была, Джин-Луиза?
