Харпер Ли - Пойди поставь сторожа
– Гитлер? – усмехнулся Аттикус.
– Ты ничем не лучше. Вот настолечко даже не лучше. Просто те кромсали тела, а ты калечишь души. Ты пытаешься сказать им: «Ребята, ведите себя прилично. Будете послушны – мы дадим вам жить, а не будете – ничего не дадим, а то, что раньше дали, – отнимем…» Я знаю, что двигаться надо постепенно, Аттикус. Я прекрасно понимаю. Но еще я знаю, что в итоге мы придем туда, куда идем. И интересно, что произойдет, если на Юге провести Неделю Доброты к Неграм? Если хотя бы неделю Юг будет с ними вежлив – просто беспристрастно вежлив? Интересно, что будет. Как считаешь, от этого негры нос задерут или у них проклюнутся начатки самоуважения? Тебя когда-нибудь унижали, Аттикус? Ты знаешь, каково это? Только не начинай опять про то, что они дети и ничего такого не чувствуют: я была ребенком, однако чувствовала все. Наверняка и взрослые дети тоже чувствуют. От настоящего, хорошего унижения, Аттикус, человеку кажется, что такой твари, как он, не место среди людей. И для меня непостижимая загадка – как негры умудряются сохранять человеческие черты, после того как им добрых сто лет внушали, что они – не люди. Любопытно было бы взглянуть, какое чудо сотворит одна неделя уважения… Ни малейшего проку нет все это говорить, потому что мне тебя не сдвинуть ни на дюйм. Ты обманул и предал меня так, что словами не выразить, но ты не волнуйся – в дураках осталась я.
Одному человеку на свете я доверяла безоглядно – и теперь все пропало.
– Я убил тебя, Глазастик. Я должен был.
– Хватит этих двусмысленностей! Ты – милый, славный старый джентльмен, и я больше не поверю ни единому твоему слову. Я ненавижу тебя и все, что ты отстаиваешь.
– А я вот тебя люблю.
– Не смей мне это говорить! Любишь?! Черта с два! Аттикус, я убираюсь отсюда… не знаю еще куда, но отсюда – точно. И до конца дней своих не хочу ни видеть Финчей, ни слышать о них.
– Дело твое.
– Ты старая лицемерная кольцехвостая гадина! Ты сшиб меня с ног, растоптал и сверху плюнул, а теперь говоришь: «Дело твое», «Дело твое» – когда все, что мне было дорого в этом мире… «Дело твое»… И еще смеешь уверять, что любишь меня… Ты негодяй!
– Хватит, Джин-Луиза.
«Хватит» – неизменно говорил он, призывая ее к порядку в те времена, когда она верила ему. Он вонзает ей в сердце нож и еще поворачивает клинок… Как он смеет так глумиться надо мной? Господи, унеси меня отсюда… Господи, унеси меня…
Часть VII
18
Она не помнила, как завела машину, как вырулила на дорогу, как доехала до дому, не устроив аварию.
А я вот тебя люблю. Дело твое. Не произнеси Аттикус этих слов, она, может, и выжила бы. Если бы он сражался честно, она швырнула бы его слова ему же в лицо, но ртуть не поймаешь и в руках не удержишь.
У себя Джин-Луиза бросила на кровать чемодан. Я родилась прямо здесь. Почему ты не задушил меня тогда? Зачем дал мне прожить так долго?
– Что ты делаешь, Джин-Луиза?
– Вещи собираю, тетя Сандра.
Тетушка подплыла к кровати:
– Но у тебя еще целых десять дней. Что-нибудь случилось?
– Тетя, я тебя умоляю – отвяжись ты от меня, Бога ради!
– Я была бы тебе очень признательна, если бы ты избавила меня в моем доме от этой северной вульгарности. Что не так, я спрашиваю?
Джин-Луиза открыла шкаф, сорвала с вешалок платья и запихала их как попало в чемодан.
– Кто же так укладывает вещи?
– Я.
Она вытащила из-под кровати туфли и швырнула их к платьям.
– Что все-таки случилось?
– Тетя, можешь опубликовать коммюнике по поводу того, что я уезжаю из Мейкомба так далеко, что обратный путь займет лет сто! Я желаю никогда больше не видеть ни этот город, ни тех, кто тут живет, включая всех вас, здешнего гробовщика, судью по делам о наследствах и председателя церковного совета методистской церкви!
– Ты поругалась с Атгикусом?
– Поругалась.
Тетушка присела на кровать и сложила руки:
– Джин-Луиза, я не знаю, из-за чего у вас вышла ссора и, судя по тому, как ты выглядишь, – ссора серьезная, но я знаю другое. В роду Финчей убегать не принято.
– Ради Бога, не рассказывай мне, что в роду Финчей принято, а что – нет. Мне вот так хватило того, что делают Финчи, и терпеть я больше не могу ни единой минуты! Ты вливала мне это в глотку чуть ли не с рождения – твой отец то, Финчи это! Мой отец – такое, что у меня язык не поворачивается сказать, мой дядюшка – какая-то Алиса в Стране чудес, а ты… ты – напыщенная, узколобая старая…
Она в ошеломлении осеклась: по тетушкиным щекам катились слезы. Джин-Луиза впервые видела ее в таком состоянии. Заплакав, тетушка сделалась похожа на человека.
– Тетя, прости меня, прости. Это был удар ниже пояса. Прости, пожалуйста.
Александра потеребила кружева на покрывале:
– Все хорошо. Не беспокойся.
Джин-Луиза поцеловала ее в щеку.
– Я сегодня совсем слетела с катушек. Наверно, когда тебе сделали больно, первая реакция – сделать больно еще кому-то. Во мне мало от леди, а ты леди с головы до ног.
– Ты неправа, Джин-Луиза, и слишком строга к себе, – сказала тетушка, вытирая глаза. – Но ты и впрямь иногда совершенная сумасбродка.
Джин-Луиза закрыла чемодан.
– Тетя, у тебя есть еще время считать меня леди – часов до пяти, до возвращения Аттикуса. Потом твое мнение сильно переменится. Ладно, до свиданья.
Она несла чемодан к машине, когда подъехавшее белое такси – единственное в Мейкомбе – высадило на тротуар доктора Финча.
Приходи ко мне. Когда тебе станет невыносимо – приходи ко мне. Беда в том, что я и тебя больше не выношу, дядя Джек. Мне уже поперек горла твои притчи и витиеватые словесные кружева. Оставь меня в покое. Ты милый, ты забавный, но, пожалуйста, отстань от меня.
Краем глаза она видела, как дядюшка благостно шествует к дому. Такой коротышка, а как широко шагает. Что ж, мне, наверно, будет вспоминаться и это. Она отвернулась и стала совать ключ в замок. Ключ оказался не тот, и она попробовала другой. Удачно. Крышка багажника открылась.
– Уезжаешь?
– Уезжаю.
– Далеко ли, позволь спросить?
– До станции Мейкомб-Узловая, где буду сидеть, пока не придет какой-нибудь поезд. А как придет – сяду в него и уеду. Передай Аттикусу, чтобы потом послал кого-нибудь забрать машину.
– Перестань себя жалеть и послушай меня.
– Дядя Джек, мне до тошноты опротивело слушать, тем более, что всех вас не переслушаешь. Оставьте вы меня в покое, не доводите до истерики! Неужели так трудно хоть на минуту от меня отстать?
Она хлопнула крышкой багажника, выдернула ключ и, едва выпрямилась, получила хлесткий и сильный удар ладонью по губам.
Голова мотнулась влево и встретила новую оплеуху. Джин-Луиза пошатнулась и ухватилась за машину. Вокруг лица доктора Финча замерцали крохотные огоньки.
– Я, – пояснил он, – пытаюсь привлечь твое внимание.
Она пальцами надавила на веки, виски, скулы. Изо всех сил постаралась не поддаться нахлынувшей дурноте, унять головокружение, побороть рвотный спазм. Почувствовала во рту солоноватый вкус крови и вслепую сплюнула. Постепенно смолк звон в ушах, затих гулкий колокол, гудевший в голове.
– Открой глаза, Джин-Луиза.
Она несколько раз моргнула, и размытый абрис дядюшкиного лица обрел четкость. Рукоять трости покоилась на сгибе локтя, жилет остался незапятнан, в петлице алел розовый бутон.
Доктор Финч протягивал ей носовой платок. Она взяла и вытерла губы в полнейшем изнеможении.
– Истощила душевные силы?
Она кивнула:
– Сражаться с ними больше не могу.
Доктор Финч взял ее под руку:
– И перейти на их сторону тоже не можешь?
Она чувствовала, что губы распухают, и говорила с трудом:
– Ты меня чуть в нокаут не отправил.
Дядюшка молча повел ее к дому, потом по коридору в ванную. Там посадил на край ванны, сам отошел к шкафчику с аптечкой, открыл. Надел очки, откинул голову и снял с верхней полки склянку. Оторвал клок ваты и повернулся.
– Подставляй рожу. – Пропитав вату этой жидкостью, он оттянул ей вверх губу, рассаженную о зубы, зверски оскалился и стал промокать. – Не дай Бог, нагноится… Сандра!
Из кухни появилась тетушка.
– В чем дело, Джек? Джин-Луиза, я полагала, ты уже…
– Это все неважно. Скажи лучше, найдется в этом доме хоть самое завалящее спиртное?
– Джек, не говори глупостей.
– Да ладно тебе. Наверняка должно быть – я знаю, ты добавляешь его в коржи. Ради бога, сестра, дай виски! А ты, Джин-Луиза, иди в гостиную.
Все еще оглушенная, она повиновалась. Пришел дядюшка – в одной руке стакан с виски на три пальца, в другой – стакан воды.
– Выпьешь залпом – получишь десять центов.
Джин-Луиза выпила и поперхнулась.
