Тарас Прохасько - НепрОстые (сборник)
уксусные компрессы. Вечером пришел домой немного поспать. Младший сын выпал из кроватки и разбил себе лоб. На «скорой» мы поехали к дежурному хирургу в детскую больницу. Хирург был пьян. К операционной сестре пришел жених, и они занимались любовью в неизвестно какой пустой палате на каком-то этаже. Новокаина не было. Хирург согласился работать в паре, и мы вместе, удерживая сына и иголку, удачно наложили несколько швов. После операции доктор угостил меня
спиртом, поздравляя с инициацией, и дал пятьдесят тысяч на такси, потому что «скорая» уже давно поехала на свежие вызовы. В каком-то году папиной служебной машиной была старая пятидверная «Волга», списанная со станции «скорой помощи», такие «скорые» ездили перед появлением рафиков. Стекло в передних боковых окнах постоянно западало. Тогда у нас был пневматический пистолет. По дороге из Делятина я наполовину высовывался из окна и на полной скорости стрелял из пистолета по указанным папой
целям, в основном в дорожные знаки. С этим пистолетом мы с братом прожили несколько лет. Ставили на печи в своей комнате несколько пустых спичечных коробок и перед тем, как заснуть, делали по очереди несколько выстрелов прямо из кровати. Проснувшись, мы добивали последние коробки. Юра нарочно стрелял в стену, постепенно составляя вензель королевы Виктории, потому что так делал Шерлок Холмс. Юра в совершенстве выучил все рассказы про Холмса, он мог безошибочно
назвать фамилии даже второстепенных героев, все топонимы и имена собственные усадеб, поместий и замков, упоминавшихся в любом рассказе. Шерлок Холмс разжег в нем интерес к знаниям. Юра начал изучать историю искусств, архитектуру, страноведение, криминалистику, логику, геральдику, вспомогательные исторические дисциплины, дипломатический этикет и протокол, терминологию самых разнообразных областей знания. Он помнил сотни марок вина. На
специальном свитке бумаги Юра выписывал из всех доступных источников имена писателей и названия их произведений. Его интересовали только те, кто писал перед Первой мировой войной и не был украинцем или русским. К пятнадцати годам в списке было две тысячи авторов. Единственный приличный учитель украинского языка и литературы ежедневно водил Юру в театр, на все концерты классической музыки и художественные выставки. Во время гастролей чужих театров мы ходили дважды, а то и
трижды на один и тот же спектакль, если бывали замены актеров в главных ролях. После спектакля мы с Юрой должны были раздавать актерам охапки высоченных ромашек, которые учитель заранее приносил в ведре с водой со своего огорода. На его участочке росла верба, привезенная из Канева, стоял бюст Аполлона. В кабинете этого учителя на каждой парте лежала подборка основных словарей, он требовал, чтобы каждый научился быстро писать печатными буквами и завел
блокнот с выписанными латинскими выражениями. Только на его уроках украинская литература казалась симпатичной. Наша учительница называла нас гнилой интеллигенцией, буржуазными националистами, и мы писали бесконечные диктанты из книжек Брежнева «Малая земля», «Возрождение», «Целина» и «Воспоминания». Мы даже сдавали деньги, чтобы купить комплект этой абракадабры для каждого ученика. В нашем классе были проигрыватель и подборка пластинок с
речами Брежнева. Нам нравилось слушать Брежневское чмокание на увеличенной скорости. Позднее стряслось какое-то безумие с Продовольственной программой КПСС, и мы изучали разные ее аспекты на географии, биологии, истории, химии и физике. Разумеется, писали из нее диктанты на украинском языке. Я перестал делать домашние задания в пятом классе, когда начал серьезно заниматься легкой атлетикой. Тогда же перестал понимать математику и остаток школы провел в
полнейших математических сумерках. Молодая учительница математики, слишком близко подпускавшая некоторых старшеклассников, каждый урок проверяла письменное домашнее задание. Поэтому много лет мой школьный день начинался на коридорных подоконниках, где нужно было успеть переписать решенные задачи из тетрадей одноклассниц. Однако арифметические действия я выполнял блестяще. Потом в барах никогда не пользовался калькулятором и ни разу
не ошибся в расчетах. Не записывая ничего на бумажке, я сразу называл цифру в несколько сотен тысяч или несколько миллионов, и некоторые посетители подозревали, что это такой барменский прием, чтобы обмануть их на несколько тысяч. Хотя на самом деле мы даже кофе варили из большего количества порошка, чем было заложено в цене. Мы работали в разных барах, но ценители хорошего кофе переносились за нами из бара в бар. Кроме того, мы всегда
подбирали действительно хорошую музыку, приучая франковскую публику к рок-н-роллу, регги, блюзу, джазу и этно. С напарницей мы сами выходили из-за стойки и танцевали, провоцируя общее веселье. Когда же предпочитали спокойное и затяжное питие, запускали Тома Вейтса или Элемент оф крайм. После закрытия своих баров к нам сходились среди ночи бармены со всего города, чтобы немного побыть с другой стороны баррикады. Наше первое место работы – уютнейший
деревянный домик в конце городского парка – сожгли однажды ночью из-за спора с владельцем. Сгорели все причиндалы, которыми мы украсили бар, – большие довоенные снимки Залещиков, авангардные плакаты из Праги, мой домашний проигрыватель с коллекцией пластинок, пучки маковых головок, венки чеснока и снопики крымской марихуаны. Расплавился даже старый латунный гуцульский медно-желтый крест, прибитый над входом. Огонь уничтожил изрезанную доску, прикрытую Залещиками, в которую мы разрешали посетителям бросать ножи, чтобы стало легче. Это было первое место во Франковске, где можно было попить глинтвейна. Нам удалось купить много литров дешевого испанского вина для причастия. Оно было упаковано в картонные пачки. Тогда много чего в городе можно было раздобыть из каналов международной гуманитарной помощи. У Юры была целая куча застиранных изысканных тонких белых рубашек с кружевами, перламутровыми
пуговицами и вышитыми монограммами, которые не хотел брать никто из тех, кому предназначалась помощь. Долгое время мы выглядели в них как пропащие европейцы в опиумных притонах Индокитая. Юра откуда-то достал целый мешок рекламных пачек чудесных сигарет бенсон и геджес, в каждой пачечке помещалось три сигареты. В кафе напротив нашего дома кто-то сдал партию солдатских голуазов-капрал в пачках, не менявшихся с двадцать седьмого года.
Этого сорта никто не знал, инфляция обесценила их до стоимости спичек, и я курил лучшие французские сигареты несколько месяцев, когда был безработным. Мы с папой сделали чудесное калиновое вино, и в одной пустой комнате были только десятилитровые бутыли розового вина, отреставрированный комод и веревки с выстиранными и вываренными пеленками Марчика. На комоде стояли два неодинаковых, не мытых долгое время стакана, чтобы пить вино на протяжение дня. Мой двоюродный дед Михась, применяя технологию повторного брожения, делал подобное вино из белой смородины. Дед наливал его в экзотические бутылки – на нескольких из них был вытиснен на стекле императорский герб – знак поставщика кайзерско-королевского двора – и укладывал лежать на полке в самом большом погребе. Два крошечных погребка в разных уголках дома были старательно замаскированы. В одном из них были спрятаны жернова. Еще дед выдумал такую
систему, что лестница на чердак поднималась и опускалась спрятанным тросиком. От первых дней возвращения и до самой смерти – двадцать семь лет – дед делал дневниковые записи. Каждый день он фиксировал погоду, домашние работы, приезды и отъезды близких, развитие своей слабости, ежегодно – подсчеты сена, дров, отавы, яблок, помидоров, картофеля, смородинового вина, орехов и слив. Кое-где – рецепты лекарственных мазей и ингаляций. Двоюродная бабушка Мира
выписывала в отдельные тетради украинские фамилии, систематизируя их по определенным признакам. Дед Богдан высчитывал максимальную длину электрических проводов между двумя опорами. Потом он заинтересовался Земмельвейсом, венгерским акушером, который впервые начал применять антисептики, от чего смертность новорожденных и рожениц сразу уменьшилась в десятки раз. Дед связался с будапештскими архивами, и ему прислали по почте все известные
портреты Земмельвейса. Он начал собирать материалы для книжки. На одиннадцатилетие папа подарил мне часы. На внутренней стороне ремешка я записывал формулы счастья. Самой странной была – чтение-фрукты-незнакомые страны. Самой простой – спокойная совесть-любимые люди-свое место. А последней – движение-любовь-природа. Я хотел стать журналистом и писать очерки о жизни природы. Но быть советским журналистом считалось
недопустимым, и я стал ботаником. И только через десять лет начал работать репортером. Всегда было легко заниматься разными работами, потому что знал, что в любую минуту можно вернуться к своей специальности. Один близкий товарищ занял у меня очень много денег и сбежал в Америку. Чтобы как-то компенсировать потерю, его мама устроила меня ночным сторожем и дворником в детский садик. Зарплата была такой, что нужно было работать тридцать лет, чтобы заработать одолженную сумму. Садик размещался в старом особняке. Ночью в пустых коридорах и спальнях оживали невнятные детские голоса и шаги. Я спал среди игрушек на полу в зале для музыки и танцев. Там по крайней мере звучал отголосок пианино. На рассвете заметал листья. Они прилипали к мокрой брусчатке. Листья разных видов деревьев и кустов нужно было мести по-разному. В том году снегопады были самыми сильными в новейшей истории. Пока я
