Харпер Ли - Пойди поставь сторожа
– …а он любит сидеть в темноте. Значит, если Глазастик признается, это будет позор, а если ты, Генри, – то он тебя вышибет, как дважды два. А ведь тебе, сынок, нужен аттестат зрелости.
– Джим, – сказала Джин-Луиза. – Философствовать, конечно, прекрасно, но так мы с места не сдвинемся.
– И твое положение, Генри, я оцениваю следующим образом, – сказал Джим, бесстрастно пропустив мимо ушей реплику сестры. – Что в лоб, что по лбу.
– Я…
– Замолчи, Глазастик! – окрысился Генри. – Как я буду людям в глаза смотреть, если отпущу тебя к нему? Неужели непонятно?
– Да ты, оказывается, у нас герой.
Генри вскочил.
– Погоди-ка! – крикнул он. – Джим, дай мне ключи от машины и сбреши что-нибудь на самостоятельных…
– Пуфик услышит шум мотора.
– Не услышит. Я вытолкаю машину на дорогу. И вообще, он будет на самостоятельных работах.
Ускользнуть из-под надзора мистера Пуфа было нетрудно. Учениками своими он не интересовался и по именам знал только самых злостных нарушителей дисциплины. Самостоятельные занятия проходили в библиотеке, но если кто-нибудь внятно формулировал желание смыться, шеренги смыкались, и оказавшийся крайним в ряду выставлял свободный стул в коридор, а по окончании занятий – возвращал.
Джин-Луиза вполуха слушала учительницу английского, и пятьдесят томительных минут спустя Генри остановил ее, когда она шла на основы гражданственности.
– Вот что, – сказал он деловито. – Сделаешь, в точности как я говорю: скажешь ему ты. Пиши. – Он протянул ей карандаш, а она открыта тетрадку. – Пиши: «Уважаемый мистер Пуф. Думаю, что это моя вещь». Подпишись. Обведи лучше чернилами, чтобы он поверил. Часов в двенадцать пойдешь и вручишь. Поняла?
Она кивнула:
– Поняла. К двенадцати.
Придя на урок, она увидела, что тайное стало явным. В коридоре группами слонялись, болтали и пересмеивались школьники разных классов. Она хладнокровно снесла усмешки и подмигивания – ей даже почти полегчало. Взрослые постоянно предполагают худшее, думала она и была уверена, что ее сверстники верят лишь тому, что распускают Джим и Генри – не больше и не меньше. А вот зачем они разболтали? Над ними троими все будут смеяться – им-то все равно, они выпускники, а ей торчать тут еще три года. Да нет, какое там – Пуфик исключит ее из школы, а Аттикус ушлет куда-нибудь. Лопнет со злости, когда директор расскажет ему эту чудовищную историю. Ну ладно, зато Хэнка прикрыли. И он, и Джим вели себя по-рыцарски, а вышло-то все в конце концов по ее. Деваться некуда.
Она переписала свое признание чернилами; полдень приближался, и ее смятение росло. Обычно-то ей доставляло огромное удовольствие препираться с Пуфиком, которому можно было сказать едва ли не все что угодно при том непременном условии, что говоривший сохраняет значительный и скорбный вид. Но сегодня ей было не до диалектических тонкостей. Она волновалась и презирала себя за это.
У дверей ее чуть не затошнило от страха. Если перед учениками Пуфик назвал поступок непристойным и безобразным, что он скажет горожанам? Мейкомб обожает сплетни и слухи, и они обязательно долетят до Аттикуса…
Мистер Пуф сидел за столом, вперив в крышку испытующий взор.
– Что тебе? – спросил он, не поднимая глаз.
– Вот… хотела вам отдать это, сэр, – сказала Джин-Луиза, невольно попятившись.
Директор взял лист, скомкал его, не читая, и швырнул в мусорную корзину.
Земля поплыла у нее под ногами.
– Мистер Пуф, – залепетала она. – Я хотела… я пришла… вам сказать. Я их купила у Гинзберга, – прибавила она неизвестно зачем. – И совсем не хотела…
Директор поднял голову, от ярости багровея:
– Какое мне дело, чего ты хотела или не хотела? Что ты торчишь передо мной со своими глупостями?! Никогда еще в моей практике не было случая…
Джин-Луиза приготовилась принять свой удел.
Но чем больше она слушала директора, тем отчетливее ей казалось, что обращается он не столько к ней, сколько ко всей школе, и теперешние рацеи его – всего лишь отзвук утренних. Он уже закруглял свою речь кратким экскурсом в историю нездоровых отношений, бытующих в округе Мейкомб, когда она решилась его перебить:
– Сэр, я только хотела сказать, что не надо никого больше наказывать за то, что я сделала… Я одна виновата: пожалуйста, не ищите соучастников…
Директор впился пальцами в столешницу и процедил сквозь зубы:
– А вот за эту дерзость, мисс, я вас оставляю на час после уроков.
Джин-Луиза глубоко вздохнула:
– Мистер Пуф… Тут, наверно, какая-то ошибка… Честное слово, я ведь не…
– Вы ведь?! Смотрите!
Директор схватил со стола толстую пачку тетрадных листков и швырнул ей:
– Вы, мисс, сегодня сто пятая!
Джин-Луиза проглядела листки. Все одинаковые. И на всех написано одно и то же: «Уважаемый мистер Пуф. Думаю, что это моя вещь» – и подписи всех старшеклассниц средней школы округа Мейкомб.
Постояв минутку в глубоком раздумье, но так и не придумав, какими словами утешить мистера Пуфа, она тихонько выскользнула из кабинета.
* * *– Мы его сделали, – сказал Джим по дороге на обед.
Джин-Луиза сидела между братом и Генри, который сумрачно слушал ее отчет о душевном состоянии мистера Пуфа.
– Хэнк, ты просто гений! – сказала она. – Как ты до такого додумался?
Генри глубоко затянулся сигаретой и выбросил ее в окно.
– Я проконсультировался с моим адвокатом, – важно ответил он.
Джин-Луиза зажала рот руками.
– Да-да. Ты ведь знаешь, он ведет мои дела еще с тех пор, когда я пешком под стол ходил. Ну и вот, я съездил в город и объяснил ему суть вопроса. И попросил совета.
– Это тебя Аттикус подучил? – спросила потрясенная Джин-Луиза.
– Нет, он не подучивал. Это была моя идея. Он походил немножко вокруг да около, сообщил, что все это вопрос баланса интересов, что ли, а я – в слабой, но интересной позиции. Развернулся в кресле, посмотрел в окно и сказал, что всегда старается влезть в шкуру клиента… – Тут Генри умолк.
Ну?
– Ну, а потом добавил, что ввиду исключительной деликатности вопроса и очевидного отсутствия преступного умысла он пошел бы на то, чтобы слегка запорошить глаза присяжным – уж не знаю, что это значило, – а потом… ну, я, ей-богу же, не знаю…
– Хэнк, все ты знаешь!
– Ну, в общем, потом он сказал чего-то насчет численного перевеса и что на моем месте даже не думал бы о ложных показаниях, но, насколько ему известно, все накладные бюсты одинаковы, и что, мол, больше ничем не может мне быть полезен. Еще сказал, что счет за консультацию пришлет в конце месяца. И я еще за порог не успел ступить, как меня осенило!
– Хэнк, – сказала Джин-Луиза, – а про то, что он скажет мне, речи не было?
– Тебе? – Генри обернулся к ней. – Тебе он ни слова не скажет. Ты что! Адвокатская тайна!
Хлоп. Она расплющила о стол бумажное ведерко и с ним вместе – эти образы. Солнце стояло на двух часах, как стояло вчера и станет завтра.
Ад – это вечная отчужденность. Чем она так тяжко согрешила, что до конца дней своих должна пробиваться к тем, по кому тоскует и томится душа, совершать тайные вылазки в далекое прошлое, не бывая в настоящем? Я – плоть от плоти их, корни мои уходят в эту почву, здесь мой дом. Но выходит, что кровь чужая, а почве безразлично, какие корни цепляются за нее, я – посторонняя среди посторонних.
16
– Хэнк, а где Аттикус?
Генри поднял на нее глаза:
– A-а, привет. Он на почте. А мне пора кофе выпить. Составишь компанию?
Та же сила, что погнала ее из кафе мистера Канингема в отцовскую контору, теперь заставила ее пойти вместе с Генри: хотелось снова и снова украдкой глядеть на них, убеждаться, что с ними не произошло вдобавок и каких-то пугающих физических превращений, а вот говорить с ними желания не было ни малейшего – ни говорить, ни прикасаться к ним, чтобы как-нибудь ненароком не стать свидетельницей новой мерзости.
Она шла рядом с Генри в аптеку и размышляла над тем, когда – осенью или зимой – намеревается Мейкомб погулять у них на свадьбе. Похоже, у меня совсем мозги набекрень. Я не могу переспать с человеком, чьи взгляды не разделяю. А сейчас я и говорить с ним не могу. Не могу говорить с самым старым другом.
Они сели за стол лицом друг к другу, и Джин-Луиза принялась внимательно рассматривать подставку с салфетками, сахарницу, перечницу и солонку.
– Ты чего такая тихая? – спросил Генри. – Ну, как прошло?
– Чудовищно.
– Хестер была?
– Да. А ей ведь столько же лет, сколько тебе и Джиму?
– Наша одноклассница. Билл утром говорил, она усиленно готовилась – наносила боевую раскраску.
– Хэнк, кажется, зря она за него вышла.
– С чего ты взяла?
