Рам Ларсин - Девять кругов любви
Подбородок Андрея окаменел, готовый отразить любое оскорбление:
– Спасибо за участие, но… Видите ли, и у меня есть принципы, несмотря на то, что я… я… – его сотрясала ненависть к этому холеному господину и языку, который не давал Андрею выразить свою мысль как должно.
– Эпикорос, – подсказала Юдит, прижимаясь к нему плечом.
– Да, эпикорос! – закричал Андрей, и это заставило, наконец, Бар Селлу глянуть в худое, измученное лицо русского.
Тогда рав устыдился собственного сильного тела и своего чиновного благополучия.
– Так или иначе, – произнес он, – желаю вам всяческого здоровья!
Внезапно, в каком-то широком, бесконтрольном порыве Бар Селла протянул Андрею ладонь, но она, непринятая, бессильно повисла в воздухе – и тут Юдит вспомнила все: их долгие беседы о смысле бытия, радость Натана, когда та вместе с ним поражалась какой-нибудь проникновенной фразе из Танаха, его смущенную влюбленность и ее предательство – и в следующее мгновение она подхватила его падающую руку и поднесла к своим губам…
После замминистра, первым посетившего раненного и сразу уехавшего из больницы, в послеоперационную палату позволили войти матери Сеньки и Кларе, которая намертво вцепилась в рукав Андрея, и его впустили тоже. Кто-то, забинтованный так, что оставались открытыми лишь сомкнутые белые веки и запекшийся рот, лежал на кровати, неподвижный и безмолвный. Това вскрикнула и беспомощно присела на край постели. Клара, прильнув к мужу всем своим маленьким телом, ласкала дрожащими пальцами, каялась в какой-то вине, говорила быстро о чем-то волнующем и тайном, известном только им обоим.
– Помнишь, – шептала она, не плача, потому что слезы кончились в ней прошедшей ночью, – как ты впервые пришел в нашу школу?
Она всегда пользовалась успехом у мальчишек. Хорошенькая, с тщательно причесанными рыжими волосами, Клара дружила то с этим, то с другим, но говоря с кем-нибудь из них, скоро умолкала, разочарованная, а веснушки на ее лбу и щеках казались многоточием к незаконченной фразе. Потом в класс ворвался – иначе не скажешь – неловкий увалень с головой, слепленной вопреки законам физиогномики. Усевшись на заднюю парту, он сразу стал подавать реплики – это был урок русского языка – а когда учительница спросила о роли глагола, уверенно заявил:
– Жечь сердца людей!
Со временем Клара все больше прислушивалась – приглядываться было не к чему – к сенькиным неиссякаемым остротам, медленно влюбляясь в его сочный насмешливый голос своими маленькими розовыми ушами. Сенька же, почуяв свой час, заговаривал Клару на переменах стихами, скромно умалчивая об авторе, хотя после первого поцелуя признался, что это Гейне, но нехитрый обман не охладил девушку, которую поразило другое – как преображает Сеньку поэзия, стирая с несуразной физиономии то, чем в насмешку наградила ее природа…
Только сейчас Клара услышала хриплый мужской голос за перегородкой, разделявшей палату надвое.
– Кто это?
– Наверное, еще один больной, – сказал Андрей.
Она отпрянула от белой безжизненной маски на подушке:
– А может быть… Андрюша, может быть, он не здесь, а там, и это какая-то ошибка… – в ее запавших, янтарного цвета глазах бились искры безумной надежды. – Сенька не лежал бы спокойно, когда я рядом… Он всегда был в движении, вечно носился с какой-нибудь идеей, мог внезапно прийти с билетами на самолет…
Андрей с трудом усадил ее на место, и она продолжала:
– Знаешь, за границей Сенька словно сбрасывал с себя тяжелый груз, становился искренним, веселым, забавлял всех…
Клара попыталась улыбнуться.
– Позапрошлым летом мы полетели в Америку, и ему вздумалось купить настоящую ковбойскую шляпу. Это была групповая экскурсия, приходилось часто менять автобусы и самолеты – и каждый раз нужно было беспокоиться о том, как бы шляпа не помялась, не испортилась. Тут Сенька показал, на что он способен. Он, якобы забывая ее в гостинице, говорил администратору: если для меня придут письма, прошу переслать их на этот адрес. И что ты думаешь: едва мы прибывали, шляпа, аккуратно упакованная, ждала нас на новом месте. Вся наша группа участвовала в ее приключениях. По дороге составляли пари, пришлют ее или нет, и когда очередной служащий протягивал посылку ухмыляющемуся Сеньке, все умирали со смеху. Только в Лос-Анджелес, откуда мы возвращались домой, она не прибыла, и каждый из наших новых товарищей принес мужу свои соболезнования… На Новый год мы пригласили их к себе, в Иерусалим, и они пришли с подарком – точно такой же шляпой, а Сенька предъявил им ту, прежнюю, которую все-таки прислали нам честные американцы. Вот было веселье!
Слабый отблеск далекой радости как бы осветил изнутри ее усталое лицо…
Из-за перегородки вышла изможденная женщина в черном платке, наполнила под краном стакан и вздрогнула:
– Так это твой сын? Я слышала о взрыве, но не знала…
Она обняла мать Сеньки:
– Даст Бог, поправится!
Това смотрела на нее заплаканными глазами:
– А ты что здесь делаешь?
– У мужа случился инфаркт… Но ничего, ему уже лучше.
– У вас ведь сын – ровесник моего?
– Да, да, Илан. У него все хорошо, жена, дети такие чудные… Скоро должен прийти… проведать отца, – женщина отвернула в сторону темное, все в глубоких морщинах лицо. – Такой добрый, внимательный. Мы недавно справляли тридцать лет нашей свадьбы, так они приехали всей семьей, привезли цветы, подарки.
Она рассказывала это очень быстро, чуть шепелявя, как говорят выходцы из Ирана:
– А на мой день рождения Илан пригласил нас к себе, так было приятно… И знаешь, всегда звонит, спрашивает, как живем. Только был бы здоров, и твой сын тоже!
Вспухшие губы Товы вдруг произнесли горько:
– Счастливая ты!
– Я? – как-то испуганно переспросила та.
– Шальва! – раздался из глубины палаты хриплый голос, и она торопливо пошла на зов.
Там, за перегородкой, тихо беседовали, но сюда доносились только обрывки слов.
– Ты так научилась врать, Шальва, – говорил мужчина. – Илан даже не вспомнил о том, что у его родителей тридцатилетний юбилей. Так зачем обманывать всех?
– Стыдно, – прошептала жена.
– За что? Мы в нем души не чаяли, растили и лелеяли, как цветок, а Илан… Да он и сюда, в больницу, не придет. Просто не знает, что отец болен. Как ему знать, когда у него нет желания хотя бы по телефону справиться о нашем здоровье? Даже с праздником никогда не поздравит! Каждая семья собирается, чтобы быть вместе, порадоваться на внуков, – шеиhью бриим, и только мы с тобой часто сидим одни… – Муж застонал. – А знаешь, почему у меня сердце не выдержало? Я все эти годы сдерживался, чтобы… не проклясть его!
– Тогда прокляни и меня! – заплакала она. – Я его родила, моя вина!
Оба как бы захлебнулись в своем отчаянии.
– А может, – пробормотала Шальва, – мы сами не понимаем собственного счастья.
– Ты о чем?
– О том, что случилось с сыном Товы.
– Это ты у нас счастливая. А я… Прокляну! – закричал муж.
Андрей спросил громко, чтобы те услышали:
– Вам нужна помощь?
За перегородкой стало тихо.
В дверях показался санитар. Поманив Андрея, протянул ему толстую синюю книгу:
– Раненный все время прижимал ее к себе и отпустил только после наркоза.
Андрей осторожно положил Марка Твена на тумбочку. Великий юморист, заявивший когда-то, что слухи о его смерти сильно преувеличены, – сейчас, обожженный, в кровавых подтеках, был, наконец, мертв.
– Книги… – горько пробормотала Клара. – Среди них Сенька отдыхал душой. Закончив очередной сомнительный «гешефт», он бежал домой и очищался чтением. Часами читал мне Гейне, Байрона, Блока. А с рождением Ханалэ у него появилась новая жертва, которую он заморачивал всевозможными сказками, смешно представляя их в разных лицах. Я слышала как он в роли Маугли кричал волку: мы с тобой одной группы крови! – Клара наклонилась к лежащему. – Помнишь, Сенька? Ты не хочешь говорить? Тебе нужно, чтобы я почитала тебе Твена и не сказала о том, что знаю правду! Ведь ты видел этого араба, но решил не бежать и так покончить со всем – со своими мелкими делишками, с тоской по твоей России и главное – с обидой на меня. Молчишь?
В гневе она протянула руку к белой марле, закрывавшей голову мужа.
– Клара! – остановил ее Андрей.
Она произнесла опустошенно:
– Я так устала… Андрюша, почитай ему! Уж если это не приведет его в себя…
Андрей перелистал страницы – здесь, где они сильно скомканы, прервался рассказ о бандите, который просил священника помолиться о его убитом товарище:
«Вдруг лицо Скотти оживилось.
– Сейчас вы все смекнете, – сказал он. – Нам нужен человек, который на Библии собаку съел.
– Что такое?
– Мастак по Библии – ну, поп.
– А, вот оно что! Так бы и сказал сразу. Я и есть священник. Поп.
– Ну, это другой разговор! Вы меня поняли с полуслова, как настоящий мужчина. Вот и ладно, приятель! Начнем сначала. У нас, понимаете, передряга. Один из наших полетел с лотка.
