Юргис Кунчинас - Via Baltica (сборник)
– Начирикай полную, – велела мне Даша. – На анализ.
– Полную? – удивился я. – Сразу?
– Сразу не выйдет, – успокоила. – Дня за два, за три. Полную. Больше пей, больше ссы, быстрей анализы сделают. И тогда по домам.
Все ей понятно! Кому не случалось сдавать анализ мочи, но чтобы три литра? Штатский доктор, ужасаясь моему нечеловеческому давлению, проговорился:
– Тобой, парень, кое-кто очень интересуется. Ты на особом контроле. Почему три литра? Будем исследовать глазное дно. Тогда и выясним: естественное у тебя давление или, – тут он улыбнулся, – искусственное !
Конечно, искусственное! – чуть было не ляпнул я. Все усилия к черту! Наверняка есть научный метод разоблачения симулянтов – вот хотя бы глазное дно… Велено выдать три литра – и все. Еще бы: глаза – зеркало души! Но при чем тут моча? Да еще в подобных объемах? Вряд ли кто-нибудь станет со мной откровенничать. Почти пол-литра я уже нацедил. Оставалось много.
Я удивился, когда назавтра после обеда явилась Грасильда. Элегантная, в меру накрашенная. Вызвала меня из палаты, и мы не сговариваясь свернули по коридору к месту известного происшествия – красному уголку нашей больничной любви. Прибежищу искренности и мести. Но не это теперь волновало Грасильду. Она была серьезна, как смерть. Вынула из портфеля – дамского, кожаного, роскошного – конверт и сказала:
– Слушай, детка. Здесь та самая тысяча. Отдашь Грачеву, тому майору. Все остальное – не твое дело. С кем он будет делиться и прочее.
Я смотрел на нее, как чурбан.
– Будь спокоен, это не милостыня. Напишешь расписку. Отдашь, когда сможешь, тут все по-взрослому, ты меня знаешь.
Она принесла мне спасенье, но я не чувствовал радости. Взять конверт и превратился в заложника – Грасильды, Грачева, системы. Тысяча! Не знаю, видел ли я когда-нибудь столько денег. Это моя стипендия – без малого за три года.
– Грасе, откуда столько?
– Тебе что за дело? Ограбила одного старичка. Он даже не понял. Бери.
Я взял конверт. Трудно выразиться иначе: он жег мне пальцы.
– Как только придет Грачев, как только останетесь наедине – подай ему. Он знает.
– Мне проверяют глазное дно. Методом исследования мочи. Он докажет, что я….
– Он докажет, что ты негоден к военной службе.
За коробку конфет (мне ее перед выпиской оставила Грасе: бери, пригодится!) я перед ужином выпросил у кладовщицы свою одежду и, похлебав молочного супа с ломтиком серого хлеба, последний раз покурил в той палате, почирикал в большую банку (половина уже набралась), и – за дверь, запертую на ржавый, но мощный крючок. Там был госпитальный сад, темный, неприбранный. Воздух снаружи хмельной, леденящий. У меня на плече – старенькая корзина с книгами, а во внутреннем кармане куртки – конверт с десятью хрустящими сотнями: выкуп. Нечистые деньги. Столько-то майору Грачеву, столько-то еще неизвестно кому. И все. Прорва денег! Одну сотню надо по-быстрому разменять. В табачном киоске не будет сдачи. Только не торопись, укрощал я себя. Спокойно. Тихо, тихо! Мы рыцари мщенья, никому не будет прощенья! Это я напевал про себя. Любимая песня Франца. И Марка-чахоточного. Если сможем похитить красотку, то-то радости будет для всех! Я подумал: делаю величайшую глупость, но как хорошо на душе! Тихо, тихо, не спеши, тихо, тихо, не шурши! Получится, не может не получиться. Пусть все отдыхают: искусства, грасильды, армии. Будет что будет! Плевать и еще раз плевать! Сегодня смогу переночевать у себя. Да и кто меня станет искать? Призыв завершается. Там и без меня там забот по горло. «Торопись не спеша! – повторял я себе по пути к привокзальному ресторану. – Festina lente!»
Просторный зал с высоким облупившимся потолком; на помосте – эстрадный ансамбль. Вечер пятницы. В зале – мужчины, женщины, молодежь. Много военных – от лейтенанта до майора включительно. Нет ни Степашкина, ни Грачева, одни транзитники. Тыловые крысы не ходят в привокзальные кабаки, у них собственные кормушки. Я подсел к моложавой паре и летчику – капитану с голубыми погонами и пропеллерами в петлицах. А может, он и не летчик. Ну теперь погуляем! Казенный молочный суп еще плескался в желудке и требовал мяса. Я выбрал графинчик водки, пиво, салат и кусок свинины. Нет, кофе не надо, я на ходу подправил заказ, увидев насмешку в глазах авиатора. Вместо кофе – еще одно пиво! Парочка о чем-то интимно шушукалась, иногда поднималась потанцевать, возвращалась и вновь начинала шептаться. Капитан заговорил первым, ему было скучно. Поговорили о том, о сем. Наконец принесли карбонад – горячий, с ломтиками жареного картофеля. У меня засосало под ложечкой, будто я голодал неделю. Капитан мне налил мне из своего графина, я ему – из своего. Он был меня старше лет на пять, совсем молодой. Летчики быстрее получают звания, для них существуют другие правила, не те, что ведут по службе хорьков из военкомата. Добрый малый, даром что офицер. Музыкой интересуется, девками тоже, – может, я ему кого присоветую? Нет, я помотал головой, откуда? О службе, понятное дело, ни слова. Болтун – находка для шпиона! – это все знают. Особенно тут, в Прибалтике. Он казался по-своему интеллигентным, сказал, что родился в Питере (я тогда впервые услышал это слово). Только потом, уже разомлев от выпитого, я вдруг заметил, что у него в петлицах не пропеллер и не силуэт самолета, а парашют с крылышками! Десантник. Поймав мой взгляд, он подтвердил: Свой! Воздушно-десантные войска! Орел, как он гордился собой! А я-то разиня: на кителе красовался золотой парашют с белым куполом на темно-синем фоне – знак боевого отличия в десантных войсках. Под тем парашютом располагалась металлическая полоска, на которой я разглядел выгравированное число: 350. Я понял: триста пятьдесят прыжков в неизвестность. Много! – я ткнул пальцем в эту пластинку. За каждый прыжок немалые деньги.
Тысяча для него, небось, пустяки. Еще год или два: выгравируют четыреста или пятьсот, вместо четырех звездочек ввинтят в погоны одну большую – майор! Да? Вроде этого, с удовольствием подтвердил капитан и потрогал седой висок: Прага, ясно? Ага, так вот ты где ты заработал звезды! Пока я в лагере обнимал Люцию, он опускался с неба, как ангел смерти, на чужую столицу. С риском для жизни – тогда ведь никто не знал, будут чехи стрелять или нет. Могли подрезать, как селезня. Он рисковал собой, а я танцевал под липами. Он ходил по золотому городу, сжав короткий штурмовой автомат, а я разбирался с Эльзой, раков ловил на озере и в приятной компании попивал винцо. Некрасиво. Но сейчас, под хорошим градусом, я задал обычный контрольный вопрос: жаль ему чехов? Ведь что они, в сущности, могли в одиночку?.. Боже, как он переменился! Не стоило спрашивать. Побледнел, залпом выпил стакан, наморщился так, что, казалось, заплачет. И тогда, не повышая голоса, только шипя, как рассерженный гусь, он стал проклинать подряд: чехов, фашистов, литовцев с эстонцами – вы все заодно! Постой, а латыши? – я попытался прервать тираду, мне стало занятно, почему он забыл латышей. Чем они лучше? Он ответил: «Я сам латыш, только родом из Ленинграда». Нет, латыши не совсем такие. Попадаются выродки, но все равно они не такие. Слышал ведь про красных латышских стрелков? Конечно, слышал.
Парочка рассчиталась и тихо ушла. На перрон или еще куда, разве важно. Улдис Янсонс продолжал свою агитацию: стоит мне захотеть, и ты, паренек, неприятностей не оберешься. Но хрен с тобой, вы все тут такие, все до единого! Мы пили дальше – молча, беззлобно. Я себя чувствовал виноватым перед чехами, даже перед латышами, но это не слишком мучило. Янсонс махом заплатил за обоих, сотня моя так и осталась нетронутой. Мы простились – Улдис Янсонс поспешил к своему полку в колыбель революции, а я поплелся на Лидскую улицу. Еще не поздно, говорил я себе. Тысяча у тебя в кармане. Возвращайся в больницу, дождись Грачева – и!.. Пути еще не отрезаны. Ша! – я оборвал я трусливый предательский голос, молчи, собака! Хватит! В пивной возле синагоги принял еще сто граммов, взял сигареты, коньяк – разменял первого из десяти Лениных. И отправился к бывшему своему хозяину, который как раз изнывал от похмелья. Мы дернули коньяку – и хозяин рванулся было за водкой на точку у гастронома «Нямунас». За водкой и пивом, а эта роскошь – потом. Я сунул ему свежую сотню. Он вытаращил глаза, но смолчал – дисциплина прежде всего!
– Это дело другое, – рассудил он. – Тогда и на точку не надо. Ладно, я мигом.
Полчаса – и вернулся со штофом белой и батареей пива. С окороком и булками. С горошком и помидорами. Невиданный пир по тем временам. Поскольку я был ему должен за то, за се – сдачи не требовал. Двух Лениных уже нет; как все просто!
Хорошо, замечательно. Превосходно! Но тут нельзя застревать, рано утром – на поезд. Ясно, куда: в Сувалкию, к Даниеле. Хоть и здесь никто не будет искать, все равно. После третьей рюмки хозяин совсем размяк, стал приставать с вопросами: разве много я драл с тебя? Мне удалось его успокоить, и дальше мы пили мирно и уважительно. Курили уже не «Памир», а приличные сигареты. Вдруг кто-то забарабанил в окошко кухни – резко, нетерпеливо, часто. Все удовольствие разом кончилось, сердце провалилось куда-то вниз: кто это, черт возьми? И снова: – дак-дак-дак-дак!!! Кто там? – хрипло спросил хозяин. Откройте, скорее! – ответили с улицы, и я вздрогнул: Грасильда! Этот лающий властный голос ни с чьим не спутаешь. Вошла – и тут же ко мне:
