Ральф Ротман - Юный свет
Маруша тоже встала, и он протянул всем рюмки, наполненные до краев. Наливка выплескивалась ему на пальцы, капала на пол. Качаясь, он положил мне руку на плечо, и я замер, подпирая его.
– Ну, друзья, ближе в круг, все вокруг, вот так, так-так.
Поднеся рюмку к губам, Маруша посмотрела на меня. В одной руке она держала свои туфли. Когда все трое выпили и один за другим поставили рюмки на стол, раздался такой же звук, как от ее шпилек по лестнице.
На свету цветы буквально пылали.
– Это летние георгины. – Наши тени накрыли их. В конце палисадника отец остановился, поправил галстук. – В деревне их было гораздо больше. Росли как сорняк.
Парочка слегка отстала. Они стояли и разговаривали в полутемном коридоре, где пахло ароматным кофе и свежеиспеченным кексом, а я шагал рядом с отцом, спрашивая его почти шепотом:
– А что все-таки его брат сделал с бриллиантами?
Отец растер в пальцах лепесток цветка.
– Понятия не имею. Это были всего лишь заготовки, продать их было невозможно. Даже на черном рынке не брали. А краденые алмазы никто обрабатывать не станет, во всяком случае, ни один ювелир. Я думаю, это был полный провал.
Маруша рассмеялась – звонкий хмельной смех с похрюкиванием в конце, но отец не обернулся. Он смотрел на другую сторону улицы, где в палисаднике застыли гномы. Один читал книгу. А Липпек обнял девушку рукой и нюхал ее волосы.
– И когда же?
Маруша хихикнула.
– Там видно будет…
Он обхватил ее, пытался под мышкой добраться до грудей, но она оттолкнула его, а отец уже открыл калитку. Еще у одного гномика в руках, вероятно, должна была быть чашка, но он держал только ручку. На тротуаре мы обернулись, и Липпек, в майке, вылезшей из штанов, помахал нам.
– Удачи!
Маруша послала ему воздушный поцелуй. Потом мы свернули на узкую, идущую немного в гору тропинку. Я шел последним, а она придерживала за собой ветки дрока, чтобы они не хлестали меня по лицу. Асфальт на велосипедной дорожке размягчился на жаре, ее каблуки оставляли на нем следы, а отец что-то тихо напевал, чего, в общем-то, никогда не делал. Звучало как бормотание, мелодию я так и не разобрал.
– Эй, – Маруша поправила блузку, надела очки, – я все-таки женщина и поэтому пойду в середине. – Она взяла нас под руки, отец замолчал и посмотрел на градирню. От Маруши пахло немного потом, смешавшимся с духами. Я вздохнул. На носу у нее тоже выступили маленькие капельки пота.
– Тебе понравился Липпек?
– Этот?
Она нежно рассмеялась, как будто сочувственно.
– О чем ты думаешь! Он слишком много пьет. А потом он мне по росту не подходит, слишком маленький. Ведь женщине всегда хочется прислониться, понимаешь? Если бы он был таким, как твой отец…
Он замотал головой.
– Что ты болтаешь? Мы с Гербертом одного роста.
– Но вы кажетесь выше. Может, потому что вы спокойнее.
– Что за ерунда!
Это прозвучало строго, он пытался сдержать усмешку. Но ее все равно было заметно.
Маруша слегка подпрыгнула.
– Может, споем?
– Чего?!
Я высвободил свою руку, а отец просто ничего не ответил. Закурил сигарету. Дым неподвижно висел в знойном послеполуденном воздухе. На горизонте маячил автобан.
Маруша обиженно надула губы. Красная помада осталась только в уголках рта.
– Отлично. Значит – нет. Ну, а анекдот кто-нибудь расскажет?
Опять никто не ответил. Я обрывал ветки по краям, а она посмотрела на отца.
– Ну, ведь вы – душа компании. Тогда расскажите хотя бы до конца про лошадь. Про эту кусачую кобылу…
– Только не это! Боже упаси! Лучше я анекдот расскажу.
– Правда? Тогда слушаем.
Я на минуту задумался.
– Короткий или длинный?
– Смешной.
– Ну, ладно… У одного мужика была огромная библиотека. И вот приходит к нему соседка и говорит: у вас такие классные книги. Можно мне взять одну почитать? Конечно, отвечает мужик. Но только читать будете тут. Он так сказал, потому что многие из розданных им книг не вернулись к нему назад.
Маруша подняла руку, расстегнула воротник.
– И это – анекдот?
– Погоди… Через пару дней он увидел свою соседку с новенькой газонокосилкой и говорит: какая клевая газонокосилка! Нельзя ли мне ею попользоваться? Пожалуйста, ответила соседка, но только косить будете здесь.
Маруша захихикала, но ее глаза были спрятаны под солнечными очками. А отец, который, наверное, меня вообще не слушал, провел мне рукой по волосам. Его запонка процарапала мне ухо. А он откашлялся и начал:
– Ее звали Луна. Как вспомню я об этом… В загон никто не входил. Это и в самом деле было опасно для жизни. Забор граничил с нашим огородом. По углам – предупреждающие таблички. Но однажды мы недоглядели. Мы рыхлили землю на грядках, как вдруг услышали лошадиное фырканье. Жена толкнула меня. Она была бледная как смерть. О, боже, прошептала она. Ребенок!
Он прополз под проволокой и заковылял к кобыле. Я хотел уже закричать: Юли, назад! Но это могло испугать животное и сделать его еще более агрессивным. Кобыла грозно била копытом, глядя на малыша. А жеребенок отскочил, убежал в конец загона. Мы подошли к забору и стали тихонько звать Юли. Но он сел на корточки, сорвал пару шампиньонов, а я тем временем прикидывал, не рвануть ли мне и не схватить его. Однако он был уже рядом с кобылой, которая, как ни странно, даже уши не прижала. Только хвост мотался из стороны в сторону, а сама она стояла и смотрела на моего сына. А у того и намека не было на страх. Он смеялся, бормотал Луна-Луна, протягивал ей грибы. Она ткнулась мордой в его ладонь, скинула их, но его не укусила. Жена впилась мне ногтями в руку и только повторяла: сделай что-нибудь! Ради бога, сделай!
А что я мог сделать? Если бы я вошел в загон, она начала бы дико брыкаться. А так вела себя совсем мирно. Наклонила шею и обнюхала Юли с головы до ног, а он радовался и засовывал ей пальцы в ноздри. А когда Луна слегка толкнула его, он завалился на спину и завизжал от удовольствия.
Маруша взяла у отца сигарету, сделала одну затяжку и вставила ее ему назад в пальцы. А потом опять взяла его под руку.
– Тем временем уже собрались все соседи. Свинопасы, служанка из поместья, даже пекарь вылез из своего фургона «Хлеб» и подошел к забору. И все кричали: Юли, иди сюда! Юли, держи шоколадку! А жена даже размахивала плюшевым мишкой. Но малыш, похоже, нас не слышал. Он ползал под кобылой и вокруг нее, а она стояла совершенно спокойно, лишь оглядывалась на жеребенка. Тот медленно подошел поближе, тоже обнюхал моего сына, а Лизель опять закричала: иди сюда, Юли, пожалуйста, иди сюда! А он, держась за заднюю ногу Луны, встал и сказал: нет! Даже не посмотрел в нашу сторону. Просто: нет! И стал гладить животное.
Маруша смотрела на меня, качая головой. В ее улыбке было что-то дерзкое.
– Можешь себе представить! – Отец глубоко вздохнул. – Жеребенок сосет, а этот стоит промеж двух мощных ног сатанинской бестии и гладит ее светлую шерстку на внутренней стороне бедра. Там она особенно нежная и гладкая. Бес его знает, как он до этого додумался. Стоит и приговаривает: ай, Луна, ай! И сам при этом чертовски счастлив.
– А что кобыла?
– Стоит и не двигается. Похоже, ей это понравилось. Жеребенок уже давно опять убежал в конец загона и гонялся там за бабочками, а мать стоит и дает себя гладить человеческому дитя. Бог знает, сколько времени это продолжалось. У меня и сейчас мурашки по коже бегут, как только вспомню это бесконечное «ай»!
Он щелчком выбросил сигарету на асфальт, и я раздавил дымящийся окурок.
– Но потом ей все-таки надоело, и она сделала шаг вперед. Мой малыш упал, закричал от страха, и все затаили дыхание. Да и кобыла тоже испугалась, встала немного боком. Чтобы сделать следующий шаг, ей нужно было поставить копыто именно туда, где лежал ребенок. Но она медленно подняла ногу и пронесла копыто над ним, фыркнула и пошла к жеребенку в конец загона.
– Уф, – произнесла Маруша и расстегнула еще одну пуговицу на блузке, – я бы уже сто раз умерла. На месте матери, имею я в виду.
Отец усмехнулся.
– Да, Лизель так дрожала… Должен тебе сказать, – он посмотрел на меня, – думаю, в тот день ты впервые отведал настоящую порку.
– Да?
Я подался вперед, хлопнул комара.
– Может быть. Не помню.
Когда мы уже были дома, Маруша дала мне на лестничной клетке подзатыльник.
– Ну, так, вы, двое… Мы отлично прогулялись. Благодарность – за мной, – она открыла дверь, – а сейчас я завалюсь на часок. – Но на пороге она обернулась и показала на отца, который развязывал шнурки, затянувшиеся в узел.
– Ты сам соберешь его. Или, может, я?
– Чего?! – Я сбросил сандалии. – С какой это стати ты?
Она пожала плечами, а когда отец выпрямился, она уже почти скрылась в своей комнате. Он выглядел бледным, усталым, вытер ноги о коврик. Ботинки в руках, узел галстука ослаблен.
– Прежде чем спускаться вниз, почисти зубы, слышишь? Чтобы они не учуяли от тебя шлейф. После того, как я тебя споил.
