Ральф Ротман - Юный свет
– Воскресенье только начинается… Ladies first[21].
Но отец прикрыл Марушину рюмку рукой. Та оторопела, возмущенно надула щеки, а Липпек наморщил вопросительно лоб.
– Что такое? Беременная?
Она рассмеялась, но тут же прикрыла рот кончиками пальцев. Отец отодвинул от нее рюмку.
– Ей нельзя. Во всяком случае, ничего крепкого. Слушай, ей же всего пятнадцать!
Липпек удивленно вскинул брови, что выглядело наигранно.
– Серьезно? Больше не буду. Хорошо, что сказал. Заранее надо знать, за что можно угодить за решетку, а? А я-то думал, ей уже замуж пора.
Он подмигнул Маруше, налил остальным до краев. Запахло черной смородиной.
– Но одну-то можно, а, верзила? Только чтоб чокнуться. Это ведь всего-то лишь ягода…
Отец взглянул на Марушу, ожидая, что она сама откажется. Но та только вытянула губки трубочкой, и Липпек налил ей.
– Ну, господа хорошие… – Он поднял свою рюмку. – Здорово, что вы пришли. – Посмотрев на меня через локоть, он кивнул. – Знай, у тебя есть отец. Понимаешь? Лучшего не найти. Никто не вкалывает так, как он. Это стопроцентный шахтер и верный друг. Вот так-то…
Кивком подбородка он показал на скос в углублении окна. Под маленькой шахтерской лампой в рамке из простого дерева висела почетная грамота. У моего отца была такая же, но он держал ее в ночной тумбочке.
– Если в этой старой шахте я чего-либо и достиг, так только благодаря ему. За тебя, верзила!
Мужчины опрокинули по рюмочке, а Маруша лишь пригубила.
– Мм, – промычала она и облизнулась, – да она не такая уж и сладкая, как я думала. Но все равно очень вкусно!
– Вкусно – это ни о чем не говорит. – Липпек налил полные бокалы пива. – Вот заполируем и продолжим.
Отец прикурил сигарету и положил пачку на стол рядом с пепельницей, сверху зажигалку.
– У тебя завтра утренняя смена?
Он кивнул.
– С кем?
– Понятия не имею. Может, с Моцкатом.
– Ну, тогда тебе повезло. Вы уже починили струг на пятом? Они не успевают штамповать бюллетени, с какой скоростью эта штука выплевывает куски породы. Мулиш сказал мне, что ты должен был подать заявку на 50-миллиметровый шланг?
– Дерьмо с ушами этот Мулиш. Да и как я могу запрашивать пятидесятку, когда у нас штуцер для тридцатки. Не верь тому, что несет этот хмырь.
Маруша пригубила еще разок. Потом выпила всю наливку до конца и пододвинула хозяину рюмку с красными от помады краями.
– А это правда, что вы похищали бриллианты?
Липпек оторопел, потом помотал головой.
– Послушай… – Он направил на нее горлышко бутылки. – Прежде, чем ты вообще произнесешь здесь еще хоть одно слово, ты должна знать: мы сидим у меня в квартире. Правильно? А то где же мы еще сидим? На двери моя фамилия, верно? – В испуге Маруша едва заметно кивнула, но ничего не ответила, она грызла большой палец. – Вот видишь! А в моей квартире не выкают, понятно тебе? Даже если бы пришел судебный исполнитель, я и ему сказал бы: слушай сюда, коли вздумаешь накладывать арест на мой холодильник, принеси мне сначала пивка! – Она захихикала, а он откупорил бутылку зубами. – Так что давай со мной на «ты». Я пойду спущусь вниз, а потом мы выпьем на брудершафт и поцелуемся. Как положено.
Он по новой наполнил рюмки, ей тоже, а мой отец тихонько щелкнул пальцами.
– Перестань, приятель! Ведь это уже вторая.
Тот кивнул.
– Верзила, я знаю, что ты умеешь считать. И то, как ты ведешь учет моим верхнякам и крепежным стойкам, тут все в ажуре. На то ты и начальник. Но здесь мой участок. Ваше здоровье!
Маруша тоже подняла рюмку, но, в отличие от мужчин, пить не стала, а поставила ее назад на стол, потом отхлебнула пива и показала на лежавшую между бутылками пачку сигарет НВ.
– Дашь мне одну?
Липпек вытер рот.
– Я дам тебе все. Только при условии, что сам и прикурю.
– Идет! Курить сухой табак радости мало!
Постепенно, раз за разом, я вылил всю бутылку темного пива в свой бокал, наполнив его до краев. Без пены. И медленно наклонился, чтобы отпить.
– Ну, и? – Маруша протянула руку и взяла раскуренную сигарету. – Так тырил ты бриллианты или нет?
Тихонько пощелкивая языком, он бросил взгляд на отца, кивая головой на Марушу.
– Ты мог бы представить себе такое? Я имею в виду, что ей всего пятнадцать. Невероятно, правда? Глянь на нее, это же настоящая женщина. Да к тому же грамотная.
– Нет, – я смахнул пролившееся пиво платком, – она еще только учится.
Он покачал головой, бросив взгляд на ее ноги.
– Чему такой еще учиться…
Она разгладила складки, изящно выпустила дым.
– Продавать текстильные изделия. У Кайзера и Гантца.
– А, черт! Правда? Я там как-то покупал кальсоны. Должен вам сказать, испытал некоторый шок. Подплывает некий такой пикантный фрегат и спрашивает: какая у вас величина шага? Мать вашу! А я ей: понятия не имею. Не измерял. Наверное, метр. А на меня все пялятся, будто я уже втюрился в нее по уши.
Маруша засмеялась, захлопала себе по коленкам.
– Это была Нидль. Только она задает подобные вопросы. Ее звали Нидль?
Он почесал затылок.
– Откуда я знаю, как ее звали. Я вообще-то покупаю, только когда у них распродажа.
Он откупорил еще одну бутылку, взглянул на меня. У него тоже были большие руки, но суставы удивительно тонкие.
– Ну, ты, тихоня. Такой же, как твой предок, да? Каждое слово надо клещами вытягивать. Кем ты хочешь быть?
Я ухмыльнулся, пожал плечами, а отец затушил сигарету.
– Он хорошо рисует.
– Правда? И такое бывает. Значит, он не станет тем болваном, дорога которому только в забой. Если бы мой сын пришел ко мне и сказал: я хочу стать горняком, я бы съездил ему по горбу лопатой.
Отец с шумом выдохнул воздух.
– Так у тебя же нет детей!
Липпек подлил.
– Ну и что? Разве это о чем-то говорит? Ровным счетом ни о чем. Чего нет, то может еще появиться. – Он поднял рюмку двумя пальцами, как шахматную фигуру, и чокнулся с Марушей. – Ну, сладенькая, за тобой должок. Выпьем!
Она постучала пальцем по виску, отец тоже сделал отрицательное движение рукой.
– Прекрати, Герберт. При этой жарище… Как ты думаешь, что скажет Конрад, если я приведу ее домой пьяной.
– Горни? С ним мы тоже квасили. Он еще тот собутыльник, вроде этой. Твое здоровье, приятель.
Они чокнулись, и тут Маруша схватила рюмку и резко запрокинула голову, солнечные очки свалились. При этом она и виду не подала, лишь на секунду закрыла глаза и поставила пустую рюмку на стол раньше мужчин. Щеки ее горели.
Отец смотрел на нее, как иногда на Софи, очень строго, но грустно, а она вздернула плечи.
– Ну и что? Мне скоро шестнадцать. А Горни мне ничего не скажет. Он мне не отец. – Потом смахнула пепел и опять пристала к Липпеку: – Ну рассказывай. Похищал ты бриллианты? И как? С применением оружия и всякое такое прочее?
– Не он, – произнес я, уставившись в бокал, – это был его брат.
Когда Липпек опять налил пиво, пена сползла на стол. Он обернулся, нахмурил лоб.
– Что там с моим братом?
Его взгляд был неадекватен движениям головы, да и слова он произносил уже с трудом. Отец пододвинул к нему свой Gold-Dollar.
– Я рассказал ему об ограблении. Об этом и в газетах писали.
Тот кивнул.
– Конечно, можешь спокойно рассказывать. Полные идиоты, тупые, как собачье дерьмо. Гниют сейчас где-нибудь в клетке.
Он достал сигарету из пачки и сказал Маруше.
– Бриллианты ничего не стоят, даже гроша ломаного. Заруби себе это на носу. Женщине, на которой я женюсь, они будут не нужны. Зачем они ей, ими даже печку не натопишь. Зато у нее всегда будет в избытке огня, если ты понимаешь, о чем я.
Отец положил обе руки на стол, теребил в пальцах подставку.
– Да, бриллианты – тот же уголь.
Маруша затушила свой бычок.
– Как так?
– Да так, это те же углероды, как и любой уголь в брикетах. Только на миллион лет старше.
Липпек важно кивнул.
– И не забывай про давление, верзила. Все как в жизни. Если на женщину надавить, и она засверкает, как бриллиант. – Он ткнул меня носком. – Верно?
Потом внезапно встал, но, видимо, поднялся очень резко, ему пришлось ухватиться за шкаф. Он просунул туда руку и вытянул для меня с полки фотоальбом с черно-белыми снимками. Высшая лига «Запад», 1947–1963.
– Ну, как тебе? Здесь ты найдешь все игры и все составы команд, а также основные голы и самые интересные фолы игроков. – Когда он листал, показывая мне альбом, его рука слегка дрожала. Желтые ногти пальцев подстрижены, но пилкой не обработаны. – Гляди, старик Куцорра, Гельмут Ран, а вот – Хорст Шиманяк, по прозвищу Шимми. Он из Эркеншвика, как и я. Можешь взять.
– Спасибо! – Я положил альбом себе на колени, а отец посмотрел на меня с удивлением, поправил узел на галстуке.
– Ты вроде футболом не интересуешься или нет? Он говорил немного медленнее обычного. На лбу и скулах появился непривычный румянец. Я пожал плечами и стал смотреть в окно.
