Ральф Ротман - Юный свет
– У нас? Да нет, разве что когда сетку дали.
– Вот как? Интересно. – Он завозился в кармане энергичнее, и это, похоже, требовало от него определенных усилий. На секунду он прикрыл глаза и тихо простонал. – Значит, ты смотришь так поздно…
Зорро просунул когти под дверь. Он скреб по картону на полу, а господин Горни откинулся назад.
– Твой отец сильный мужчина. Мускулистый… Женщины это любят. Ты его голым когда-нибудь видел?
– Я? Нет.
Он облизнул нижнюю губу.
– А я – да. Мы в нарядной все в костюме Адама. Знаешь, там моют друг другу спины. В этом нет ничего дурного. И член у всех разный. Бывают большие и маленькие. Прямые и кривые. И даже обрезанные. Хочешь как-нибудь посмотреть?
Снаружи заскулила собака, а я не знал, что ответить. Я ощупал свою руку с блошиными укусами на локте, длинный такой след блохи, а господин Горни копошился уже в другом кармане, откуда раздавался дребезжащий звук. Как леденцы в банке. При этом он широко раздвинул колени и втянул сквозь зубы воздух. Я открыл дверь.
– Эй, погоди!
– Да, хорошо…
Но все же вышел на улицу и зажмурился на солнце.
– Вы, должно быть, ищете ключ от входной двери? Возьмите мой. Мне все равно нужно еще навести здесь порядок.
Зорро приветственно лаял, пытаясь запрыгнуть на меня. Он уперся лапами мне в грудь и попытался лизнуть меня в лицо. Но я оттолкнул его. Я хотел писать и зашел под деревья, а он побежал за мной и попал под струю. Вскоре господин Горни вышел из фургончика.
Я уже собрался было разломать клетку кроликов. От нее шел неприятный запах, а на неструганых досках остались клочки шерсти. Горни уже надел свою шляпу, но все еще теребил пальцами молнию на брюках. Он улыбался, и я впервые увидел его зубы. Они были редкими, короткими и желтыми. Я разломил доску о колено.
– Черт побери! – Он стряхнул с рукавов паутину и пыль. – Какой ты сильный!
Скалить зубы мне не хотелось, и я разломал следующую доску. Но потом все же ухмыльнулся, а он закрыл за собой дверь. Обломки я уложил в корытце.
– Давай, иди сюда… Мальчики в твоем возрасте, если им нужно сделать что-то на земле, уже не сидят на корточках. Это удел карапузов и маленьких девочек. Встань и нагнись!
– Ладно. Вы нашли свой ключ?
Он помотал головой и вышел на асфальтированную велосипедную дорожку. Там валялся разбитый отражатель с заднего крыла. Посмотрев на него, он пинком отбросил его в сторону и обернулся.
Порывистый ветер гнул у него за спиной к земле пшеницу, из нее вылетели два воробья. Он попридержал шляпу за поля.
– Скажи, а ты скучаешь, когда твой отец в ночной? Не чувствуешь себя одиноким?
Понятия не имею, почему у меня вдруг в глазах защипало. Ветер поднял золу, а я отрицательно покачал головой. Потом сложил в кучу остальные доски, пару трухлявых веток и стал искать спички.
– Да и не смотрю я так долго телевизор. А сетку показывают и до окончания передач.
Он пристально посмотрел на меня, нельзя сказать, что недружелюбно. И хотя глаза у него были голубые, взгляд казался серым.
– Понятно. Может, я как-нибудь зайду, ладно? Я тоже часто не сплю. Тогда мы поиграем в карты. В автоквартет или во что еще.
Я ничего не ответил, просто кивнул. И он ушел. В свое время коробок намок, и все головки осыпались, когда я чиркал ими по полоске. Наконец мне удалось поджечь клочок бумаги, но дерево горело плохо. Ветер задувал. Он гнал по небу облака, ворошил листву и сбивал огонь в сторону. Начала загораться сухая трава, и я принялся топтать ее ногами. Но огонь быстро расходился кругами, а я все топтал и топтал, и сухая земля пылилась у меня под подошвами.
В воскресенье мы завтракали поздно. И не из столовых сервизов. Отец сделал яичницу с зеленым луком, его принесла нам с огорода фрау Горни, и пока мы завтракали, по телевизору показывали международную панораму. Телеведущий Вернер Хёфер был мне несимпатичен, и не только из-за его больших очков. Он говорил всегда так растянуто и медленно, что о его последующих словах можно было догадаться, и создавалось впечатление, что эта нудная передача никогда не кончится. Но тут отец выключил телевизор и закурил свой Gold-Dollar. Он раскинул руки по спинке дивана и смотрел в окно. Небо было голубое.
– Ты созванивался с мамой?
Он кивнул.
– Вчера вечером, перед сменой.
– Ну и что? Вернутся они на следующей неделе?
Он откинул голову, выпустил дым вверх.
– Скорее, через неделю. Твоей матери надо еще немного отдохнуть.
– Понятно.
Я пододвинул к нему пепельницу.
– Может, мы их навестим? На день или как?
Он посмотрел на меня.
– Было бы неплохо. Но на следующей неделе у меня опять ночная смена. Ты скучаешь, да?
– Да нет, все нормально.
– Нет, ты скучаешь. Тебе хочется быть там, с ними, как и мне. Мы с тобой страшно привязаны к дому.
Я ухмыльнулся, пожал плечами. Потом встал и собрал тарелки. Отнес их на кухню и налил себе молока. На копре шахты развевалось знамя. За единый Берлин.
– Послушай-ка… – Он отхлебнул глоток растворимого кофе. – Мы можем кое-что устроить. У меня в Клеекампе есть дружок, я давно собирался его навестить, симпатичный парень. Вот мы и двинем туда.
– Ну, конечно, – я сел опять за стол, – хотя совсем не обязательно. Мне на самом деле не скучно.
Он затушил сигарету и затянул потуже пояс халата.
– Он тебе понравится. Знает всех игроков высшей лиги «Запад», помнит все матчи. А еще собирает солдатские брошюрки и фотографии военных морских судов и всякое такое прочее. А его брат настоящий уголовник. Помнишь похищение бриллиантов два года назад в Амстердаме? – Он показал на журнальчик, лежавший в вазе для фруктов. – Они украли тогда десятки миллионов. И брат Липпека участвовал в этом!
– Липпек, это – кличка?
– Почему? Нет. Это – фамилия. А зовут его Герберт. Ну, хорошо, я сейчас побреюсь, ты вымоешь посуду, приберешь тут немного, и мы отправимся.
Когда я опять пришел на кухню, пахло как-то странно, чем-то хорошо знакомым и отвратительным одновременно. Я посмотрел сквозь открытую дверь на балкон. Маруша сидела на подоконнике и красила ногти. Она поставила ноги на наш стол и не смотрела в мою сторону.
– Эй, у тебя плохое настроение?
Кисточка блестела на солнце. Она ничего не ответила, только медленно покачала головой. Я включил газовую колонку и направил струю теплой воды в раковину, добавив туда немного «приля». Краем глаза я посмотрел на нее еще разок. На ней были джинсы Lee и спортивная майка. Я вымыл пепельницу, ополоснул посуду, отдраил сковородку, но не очень чисто. На ней оставались следы от прижарившейся яичницы, а Маруша закрутила крышку флакончика.
– Тряпкой не получится. Возьми металлическую мочалку.
Я понятия не имел, где она могла лежать, посмотрел под раковиной, а Маруша вытащила тем временем зажатые между пальцами ватные тампоны и сказала:
– В шкафчике для щеток на верхней полке.
Там действительно лежала мочалка из проволоки, а Маруша потянулась и зевнула. Она вытянула ноги, так что теперь они торчали над краем нашего стола, и принялась инспектировать свеженанесенный красный лак.
– От этого пекла можно рехнуться, правда? Сначала радуешься, что целая неделя свободна, а потом не знаешь, куда себя деть. Пожалуй, я куда-нибудь съезжу. Может, в Голландию, где эти хиппи собираются. Они ведь ничего не делают, а живут себе припеваючи.
– Но ты можешь поехать куда-нибудь с Джонни. Покататься, например, на лодке в Графенмюле. Там и тиры есть.
– С кем? – Она наморщила нос. – Этому уроду вообще тут больше делать нечего. Смотри, не стань таким же, как эти парни. Я уже сыта по горло. – Она погрозила кулаком. – Можно тебе довериться?
Я вышел на балкон. Пятна на шее побледнели. Но на плече появился здоровый синяк. Я забрал у нее ватные тампоны.
– Мы сейчас уходим. К настоящему похитителю бриллиантов. Об этом даже газеты писали.
– Куда? Как это вам пришло в голову?
Я выбросил вату в ящик с углем.
– Мой отец знаком с ним по шахте. Они украли тогда в Амстердаме на миллионы. Ты разве об этом не читала?
Она усмехнулась.
– Правда? И, наверное, потому, что он теперь такой богатый, он каждый день спускается в шахту, да?
Я пожал плечами.
– Понятия не имею. Во всяком случае, он там был. Он или его брат. Пошли с нами, сама спросишь.
– Ты думаешь?
– А почему нет?
Я продолжал скрести сковородку, но безуспешно. Коричневый нагар забил всю проволоку. На кухню пришел отец. На нем были брюки от костюма, он застегивал белую рубашку. Своими здоровыми пальцами он никак не мог продеть в петлю верхнюю пуговицу, даже немного согнулся и выпятил подбородок. Я вытер пальцы о штаны и помог ему застегнуть ее, а он бросил взгляд в раковину.
– Эта мочалка для сортира, малыш. Чтобы оттирать известковый налет.
Марушу, похоже, он не заметил. Обхватив руками колени, она сидела чуть наклонившись вперед. Ее голос звучал звонко и приветливо, как всегда, когда она разговаривала с моими родителями. При этом она еще улыбалась, но только одними губами.
