Ральф Ротман - Юный свет
Она странно засмеялась, как-то с оттенком печали.
– Да, и вы, конечно, тоже.
И закрыла дверь.
Я переоделся, и когда вышел из туалета, отцовские штаны и рубашка уже лежали на кровати. В одном нижнем белье, с газетой в руках, он стоял перед телевизором и смотрел, как играют в футбол. Он слегка покачивался, а я прошел на кухню и открыл банку сосисок.
– Ты когда уходишь?
– Попозже. У нас сегодня короткая смена. А что?
– Можно мне взять велосипед? Хочу съездить на Баггерзее искупаться. Вернусь вовремя.
– Да ради бога, – он выключил телевизор, – смотри только не проколи.
Дорога на Кирххеллен была новой, на асфальте еще не было никакой разметки, а туго накачанные шины не издавали ни звука. Не держась за руль, я петлял, поедая бутерброды с сосисками. Проезжая мимо птицефермы, я навис над рулем, замахал локтями как крыльями и пронзительно закукарекал. Но куры даже не шевельнулись, продолжая лениво дремать в песочных лунках.
Перед Графенмюле, где заканчивалась новая дорога, я свернул на боковую дорожку к вырытой экскаватором яме, солнце окрашивало верхушки серо-коричневых сосен в золотистые тона. Ни дуновения. Пыльные кроны стояли неподвижно. Как и обычно по выходным, вокруг озера было полно машин. Треск и шум радиоприемников да крики и взвизгивания купающихся слышались уже издали. Кто-то играл на трубе.
У продавца мороженого на трехколесной тележке я купил бутылку лимонада «Синалко» и объехал вокруг парковки. Пронизанная корнями тропинка вела к малому озеру, до которого на машине уже было не проехать. Оно наполовину заросло камышом, там можно было спокойно отдохнуть, и когда я вышел на просвет, на меня прыгнул Зорро. Он был весь мокрый и скулил от удовольствия, задняя левая нога, как всегда, подогнута. Я прислонил велосипед к сосне и потрепал его по загривку. Марондесы стояли по брюхо в воде, на надувном матрасе между ними лежал всякий мусор: мятая кастрюля, продырявленный совок лопаты, консервные банки и руль от велосипеда. Я помахал им, снял с багажника подстилку и пошел к берегу, где лежал совершенно голый Толстый. Он листал журнал с картинками и никак не ответил на мое приветствие, даже не обернулся. Только шмыгнул носом.
– Эй, Юли.
Карл сел на корточки, вода доходила ему до подбородка. Я расправил подстилку. Он поднял старый, весь обвешанный мхом утюг.
– Проваливай, Юли, на дворе не июль, а август!
– Очень остроумно…
Я разделся, сложил одежду, положил ее под голову и раскрыл взятую с собой книжку – «Кожаный чулок». Зорро лег рядом со мной на траву. От него, как и от озера, пахло гнилью.
Толстый посмотрел на меня.
– Это еще что такое. Тут так лежать нельзя. Это пляж для нудистов.
– Правда? – Я пялился в книгу, но не мог прочесть ни строчки. – С каких это пор?
– Всегда так было. Или ты на ком-нибудь видишь плавки?
Я показал на собаку, облепленную ряской, но Толстый даже не ухмыльнулся. Чесал свою мошонку. Франц с Карлом вытащили на берег матрац. И они были голые, только сильно волосатые. Весь собранный на дне хлам они выкинули в кусты, а Толстый защелкал пальцами.
– Идите сюда, гляньте на этого типа. Правда, в этих лоснящихся плавках он похож на голубого?
Они оценивающе посмотрели на меня. От самодельной татуировки – пронзенное молнией сердце – левая рука Карла была еще довольно распухшей, а Франц, вытерев руки о задницу, приближался ко мне. Он немного косил, а когда встал надо мной, то с него на книгу, на обертку из газеты, закапала вода.
– Эй, – я отодвинулся в сторону, – поосторожней!
Но он тряхнул надо мной волосами и поболтал членом, а его брат приблизился ко мне с полной горстью ряски. Я вскочил. А Толстый продолжал листать журнал.
– Значит, или ты снимаешь плавки, или проваливаешь отсюда. Мы вычистили здесь весь берег и поэтому решаем, кому здесь и как купаться.
Я ничего не сказал. Сгреб свои вещи, а Карл растер зеленую массу по шерсти Зорро, тому это очень понравилось. Он радостно запрыгал. По идущей вокруг озера тропинке я перебрался на другое место, откуда тоже можно было спокойно дойти до воды, не продираясь сквозь камыши. В траве там была низина, и когда я улегся в нее, я видел лишь небо и усыпанные шишками макушки деревьев. И, хотя ветра вроде и не было, они слегка раскачивались.
Я пил маленькими глотками лимонад и понемногу почитывал книжку. Кроме случайного смеха да плеска воды ничего не слышал. Один раз кто-то громко издал неприличный звук. Я лежал в полудреме с книгой на груди. Солнце уже садилось, а все тело чесалось от комариных укусов. Большинство из них, сам того не замечая, я разодрал до крови, но когда комариное гудение и звон в ушах заглушили даже отдаленный гомон купающихся на большом озере, я сел. Газетная обертка сползла с книги, и переплет песочного цвета оказался светлее в том месте, где его прикрывала реклама корма для мелких домашних животных. Напечатанная темной краской морская свинка не пропустила солнце.
Когда я спустился к воде, на пляже для нудистов никого не было. И Зорро тоже не было видно. Там, где лежал Толстый, трава была еще примята, рядом валялась смятая пачка сигарет и обгорелые спички. Чтобы лучше видеть, я приложил ладонь к глазам «козырьком». Но сомнений не оставалось: велосипед исчез.
Я собрал свои вещи, рванул через папоротник, звал Толстого. Но среди деревьев никого не было. Во мху валялся моток проволоки, дырявая вывеска с надписью «Лесничество», чей-то ботинок. Я продрался сквозь кустарник на берегу, осмотрел камыш и даже ступил ногами в мутно-зеленую воду. Но сквозь нее ничего не было видно уже на ширину ладони. Стиснув зубы, я тихонько выругался и пошел вперед, вспахивая ногами тину. О валявшемся там мусоре я совершенно не думал. Единственный предмет, на который я наступил, было старое колесо от мопеда, все спицы в водорослях.
Потом я оделся и побежал к большому озеру, уже почти целиком погрузившемуся в вечерние сумерки. Там стоял один-единственный автомобиль, Ford Taunus, дверцы открыты. Играло радио, а на больших пледах лежали две пары, тискались и обнимались. Пустые пивные бутылки воткнуты в песок горлышком вниз, золотистые колосья на этикетках блестят на солнце. Когда на них пала моя тень, один из мужиков поднял голову.
– Простите, вы не видели здесь трех ребят с четырьмя велосипедами? С ними еще собака. Они меня обокрали, а мне надо…
– Проваливай, малыш.
Мужчина с длинными вьющимися волосами и густыми усами заглядывал женщине в глаза. Она была в бикини, а он ласкал ей живот, выуживая травинки из пупка.
– Ты мешаешь.
– Я знаю. Но не могли бы вы мне помочь? Я попросил на время велосипед. У своего отца, а ему надо ехать на работу. Прямо сейчас! Ну что мне теперь делать…
Никто не прореагировал. Вторая пара целовалась, широко открывая рот. Щеки втянулись вовнутрь. Кучерявый просунул кончики пальцев под оборки бикини, женщина закрыла глаза, а я ушел прочь, выбежал по тропинке, заваленной мусором, на дорогу. На ней неподвижно сидели два зайца. Асфальт был теплый, солнце светило где-то за тополями, обрамлявшими на горизонте поля. Я приложил руки воронкой ко рту, еще не зная, в какую сторону кричать. Потом побежал.
В одной руке книга, в другой, под подбородком, концы подстилки, которую я накинул на плечи. Так ее было проще нести. И пока она развевалась у меня за спиной, я следил за ритмом шагов, шлепаньем сандалий по серо-черному покрытию дороги и кричал на самого себя, если вдруг замедлял шаг. Навстречу мне промчались две машины, но ни одна не проехала в нужном мне направлении.
Двор за строениями птицефермы был пуст, лишь тени в ямках на земле, и в свете заходящего солнца куриный пух на заборе из сетки казался еще белее. Пробегая мимо, я не уставал чихать. На лужайках по бокам прямой как стрела дороги стояли около цистерн с водой коровы, а на мосту через автобан уже зажглись фонари. Какие-то люди, облокотившись на парапет, махали вслед грузовикам.
Когда солнце скрылось за терриконами, я свернул в поселок. Наш дом стоял в темноте, во всяком случае, со стороны улицы. Перепрыгивая через две ступеньки, я взлетел наверх. Под конец ноги уже почти отказали мне. Маруша стояла на пороге своей комнаты, в руках раскрытая пудреница. Из кармана халатика торчала щетка для волос. Она качала головой.
– Представляю, в какой он был ярости.
Она ухмылялась со строгим выражением лица, рассматривая при этом мои искусанные ноги.
– Скажи спасибо, что у моего велосипеда не были спущены шины.
Не в состоянии что-либо ответить, я собрался отпереть дверь. Но она уже была чуть-чуть приоткрыта. Тяжело дыша, я уселся на столик перед диваном. Квартира стояла пустой и темной, пахло мылом и одеколоном для бритья. Отцовские сигареты лежали на табуретке, зажигалка поверх пачки, и лишь теперь, переведя дух, я заревел. Я ничего не мог с собой поделать. Слезы капали на газету.
Чуть позже я намазал себе на хлеб конфитюр, выпил чашку чая с мятой и посмотрел телевизор. По первому каналу показывали один из тех фильмов, в котором американские женщины сначала бегут вниз по длинной-длинной лестнице, а потом кого-нибудь обнимают, кто отправляется на войну. Или наоборот, возвращается с нее с победой. По другому каналу – двое пожилых мужчин разговаривали друг с другом. Один толстый и лысый, в галстуке, а второй – худой и довольно нервный. Он жутко потел и курил одну сигарету за другой. Пепельница рядом с микрофоном на столе была полна окурков. Когда толстый задавал ему вопрос, он каждый раз нацеливал на него два пальца, а худой постоянно кивал и хватался за ворот рубашки. Он говорил с кёльнским акцентом, у него были большие темные глаза, которые казались иногда почему-то светлыми, и нос картошкой. Он был похож на печального клоуна. Кажется, он был писатель, во всяком случае, его собеседник однажды сказал: «И вы, как автор современных повестей и рассказов, действительно серьезно думаете, что…» Я совершенно не понял их диалога, ни единого слова. Но взгляд этого мужчины и то, как он постоянно потел – капли падали с подбородка на грудь рубашки, – и его застенчивая, скорее сдержанная и в то же время уверенная в себе манера отвечать заставили меня подвинуть кресло вплотную к экрану. Мне хотелось непременно узнать его имя, чтобы потом справиться о нем в церковной библиотеке. Но имя на экране так и не появилось, во всяком случае, в то время, пока я еще мог сидеть с открытыми глазами.
