Дафна Дюморье - Берега. Роман о семействе Дюморье
Кики и Джиги гонялись за бабочками в золотистом Буа, падали, выдохшись, под деревьями и смотрели, как солнце чертит на листьях изменчивые узоры; а по вечерам Эллен сидела сгорбившись напротив мужа за круглым столом в salle à manger[33] и говорила слегка ворчливым голосом:
– Я до смерти устала смывать и соскребать с них грязь. Как только ты или я получим хоть какие-то деньги, нужно отправить их в школу. Я готова несколько месяцев прожить в трактире, одна с малышкой и без няни, в нескольких милях от Парижа. За одного постояльца с ребенком возьмут совсем немного. А мальчиков необходимо поместить в хорошую английскую школу. Нужно найти какой-то способ.
Он, конечно же, пытался ее утешить. Ни к чему так экономить. Переносная лампа обеспечит все их нужды. Да, он обещает, что деньги на школу будут. Возможно, на следующий год. Это уже скоро. Мальчики умненькие, развитые не по годам, причем оба, – и все благодаря ее воспитанию; оба умеют читать и писать, оба ценят красоту – ну, по крайней мере, Кики.
– Можно ведь договориться с твоей матерью, чтобы она выдала нам деньги вперед, – предложил он. – Те, которые тебе причитаются после ее смерти. Ты ей писала?
– Я пыталась завести об этом разговор еще до отъезда из Булони, – произнесла Эллен устало. – Она называет то, что получает, «мои деньги», – можно подумать, она вольна ими распоряжаться как хочет. Думаю, у нас ничего не получится, разве что мы наймем адвоката. И ты подумай, она говорила со мной так, будто я совсем ничего не знаю о ее делах и о том соглашении, которое она подписала в тысяча восемьсот девятом году. Иногда мне кажется, что она начинает впадать в слабоумие – или сама меня держит за дурочку. Вот если бы Джордж был дома…
– Я сегодня утром получил из Португалии письмо от Луизы, – перебил ее Луи. – Палмелла собрался в Париж; здоровье у него пошатнулось. Мне нужно добиться встречи с ним и показать ему мое изобретение. Как жаль, что день рождения Эжена еще не скоро!
– Подарок на день рождения нас не спасет, – со вздохом произнесла его жена.
– Bon gentilhomme n’a jamais honte de la misère, – бодро проговорил Луи.
Вот только слишком уж часто он повторял эту фразу, и она давно утратила убедительность; Эллен ответила лишь бледной улыбкой и покачала головой. Да, на переносную лампу порой находились покупатели, но пока, по крайней мере, переворота в мире она не произвела. Эллен оставалось только лелеять надежду, что когда-нибудь положение изменится, пока же Бюссоны продолжали множить долги и уповать на будущее.
Ее золовка Луиза лучше других понимала, в каком Эллен положении; Луизины письма служили Эллен великим утешением, пусть даже и содержали слишком много религиозных нравоучений. Кроме того, Луиза время от времени присылала им небольшие денежные подарки – Эллен было немного стыдно их принимать, но она шила на них платьица для малышки и рубашки для мальчиков. Очень это было мило со стороны Луизы – проявлять такое понимание, да и пользы куда больше, чем если бы она по-прежнему по три-четыре раза в год присылала Джиги жития святых, как делала, когда они жили в Булони. Письма свои она заканчивала словами: «Впрочем, Господь Всемогущий лучше нас ведает, что нам во благо, и все нежданные испытания должно нам принимать со смирением, а утешения искать в покорности и надежде» – и иными поучениями того же рода; Эллен их при чтении пропускала. Зато в постскриптуме Луиза часто добавляла, будто нечто малозначительное, что отдельным посланием отправляет им сто франков, а кроме того, вчера нашла случай поговорить с неким бароном Д'Алоста, который через неделю примерно должен проезжать через Париж, об изобретении Луи-Матюрена.
Барон выписал мне чек на тысячу франков, – сообщал сестре Луи-Матюрен в ответном письме, сам не свой от радости после приезда аристократа, – а помимо того, проявил в разговоре со мной чрезвычайную учтивость; я считаю его прекрасным человеком.
Любезный герцог также заглянул к нам в Пуасоньер, однако меня, как на беду, в тот момент не случилось дома. Он оставил сообщение, что на следующий день отбывает обратно в Португалию, так что я лишен был радости видеть его лично.
Не исключено, что любезный герцог специально отложил свое посещение до последнего дня. Слишком уж хорошо он знал своего изобретателя.
Мне было крайне досадно, что нам не удалось встретиться, – продолжал Луи-Матюрен с искренним сожалением, – поскольку я хотел поговорить с ним об одном моем знакомом враче, на счету у которого несколько воистину чудесных излечений от эпилепсии, – насколько мне известно, герцог страдает этим недугом. Увы, встреча не состоялась, так что нечего больше об этом говорить. Думаю, излишне упоминать, как мне было бы приятно способствовать его исцелению. Он, со свойственной ему добротой, оставил своему крестнику несколько книг – тот страшно обрадовался и очень сожалел, что не повидался с крестным.
Малышка пришла в восторг от подаренной ей цепочки, а мастер Кики в восхищении от альбома. Нам с Эллен обоим очень понравился твой ридикюль в новом стиле и т. д. и т. д.
Должен сказать еще одну вещь о подарке герцога, а именно – как он прекрасно подходит мальчику в возрасте Эжена: учтено даже то, что он сильно опережает сверстников в развитии. Книги очень занимательны, поучительны и снабжены многочисленными иллюстрациями, которые так любят все дети, а наши в особенности; в то же время стиль их таков, что они сделают честь библиотеке юной барышни.
Все мы пребываем в добром здравии, включая и семейство Жака, от которого я недавно получил весточку. Я попрошу тебя незамедлительно выполнить одно мое поручение – суть его на отдельном листе, тебе требуется всего лишь передать его в нужные руки. Мне крайне прискорбно, что я не смог показать свое изобретение герцогу, – я убежден, что он бы оценил, какие трудности мне удалось преодолеть и сколь важно мое достижение с любой мыслимой точки зрения.
Искренне любящий тебя
ЛуиОчень рад, что маркизу выпала хорошая погода. Передай всем членам семьи наши приветы и наилучшие пожелания.
Нет ничего докучнее, чем мелкие назойливые поручения бедных родственников, особенно если ты и сама бедна, хотя, по их мнению, купаешься в лучах роскоши, исходящих от твоих влиятельных друзей. Бедная Луиза, гувернантка в семье Палмелла, наверное, провела много бессонных ночей на подушке, под которой лежали очередные прожекты Луи-Матюрена: она ломала голову, как лучше подступиться к неприятной задаче показать их герцогу и его друзьям в наиболее подходящее время; на лице ее появлялась тревожная улыбка, слишком бодрое выражение, которое сразу же выдает просителя, не уверенного в успехе. Она, видимо, не раз задумывалась о том, насколько прочно ее собственное положение рядом с Эжени, – та перешагнула рубеж тридцатилетия, держалась с величайшим достоинством и гордилась тем, что является одной из самых знатных дам в стране; Луизе же почти сравнялось пятьдесят, она успела поседеть, но по-прежнему оставалась мадам Уоллес, бывшей учительницей герцогини. Герцога она всегда слегка побаивалась; он держался холодно, отстраненно. Настоящий аристократ. Ее он неизменно называл «мадам», хотя она и прожила в семье целых пятнадцать лет.
Иногда она гадала, не брюссельская ли история тому причиной. Об этом, разумеется, никогда не заговаривали вслух. Все оставалось на уровне ощущений. Однако стоило ей упомянуть брата или кого-то из членов его семьи, герцог, прежде чем ответить, делал крошечную, почти незаметную паузу, – и Луиза нервно откашливалась, вспыхнув от смущения. Он, право же, поступил великодушно, заглянув к Луи-Матюрену в Пуасоньер, пусть даже и отложил этот визит до последнего дня. Да еще и послал книги своему крестнику! Именно так и пристало поступать воспитанному человеку. А вот барону Д'Алоста не удалось так ловко ускользнуть от ее родни. Луиза получила от него восхитительную записку, написанную в крайней спешке; там говорилось, что он удостоился чести познакомиться с ее братом (и попутно расстаться с тысячей франков), равно как и с двумя ее маленькими племянниками и очаровательной племянницей – та, по словам барона, была похожа на тетку как две капли воды.
Барону, как выяснилось, подарили великолепный букет цветов и заверили его, что, когда бы ему ни довелось вновь оказаться в Париже, он станет желанным гостем на улице Пасси. В этом Луиза ни на миг не сомневалась. Она была уверена в том, что брат ее окажет барону самое горячее гостеприимство и заодно обеспечит его португальское поместье переносными лампами – по штуке в каждую комнату. Весь вопрос в том, будут ли эти лампы гореть.
Бедная Луиза! Она всей душой была предана Луи-Матюрену, вот только ему, увы, не довелось посещать школу изобретателей, он столько лет потратил зря, занимаясь пением в консерватории. Сердце ее обливалось кровью всякий раз, когда очередное его изобретение оказывалось отвергнуто, а отвергнуты оказывались почти все. Хотя и верно, все эти разговоры о сжигании углеводородных соединений на воздухе звучали не очень убедительно. А вдруг какая-то лампа взорвется и кого-нибудь покалечит? Луиза тревожилась постоянно.
