Скарлетт Томас - Орхидея съела их всех
Допустим, в один прекрасный день вы задумались о многозадачности и решили, что в вашей жизни ее могло бы быть и побольше. Допустим, вы могли бы совместить выполнение одной скучной обязанности (скажем, чистки зубов) с выполнением какой-нибудь другой скучной обязанности (например, ежедневного упражнения на укрепление икроножных мышц, когда двадцать пять раз поднимаешься на носок сначала на одной ноге, потом – столько же на другой и потом еще по двадцать пять раз на каждой ноге). Вам кажется, это отличный способ сэкономить время. И в эти две минуты по утрам вы считаете себя покорителем времени – вы как будто провели его и облапошили. И побеждаете в войне, которую ведете со временем. Да вы вообще так привыкли подниматься на носки во время чистки зубов, что теперь уже не можете чистить зубы без этого: ноги автоматически работают, сначала одна, потом вторая. Уже одного жужжания электрической щетки достаточно, чтобы ваши икроножные мышцы начали подергиваться. Вы – собака Павлова. Но это хорошо, ведь вы обманываете время. Ну или так вам кажется. А теперь представьте, что вы достигли такого автоматизма в процессе чистки зубов и одновременного подъема на носки, что теперь делаете это совершенно неосознанно и можете добавить к этим двум действиям что-нибудь третье – и таким образом продемонстрировать, что время у вас под каблуком. Возможно, одновременно с чисткой зубов и тренировкой икроножных мышц вы будете прикидывать, что сделали бы, если бы выиграли в лотерею миллион фунтов. А может, мысленно составлять список задач. Или писать письмо кому-то, с кем давно потеряли связь… Ну как, замечаете ли вы теперь, что ноги ваши поочередно поднимаются на носки? Сколько повторов вы уже сделали? И есть ли вам дело до того, что это действие, подобно многим вещам в вашей жизни, стало настолько неосознанным, что вы уже даже не в курсе, выполняете его или нет? А что еще вы начали делать давным-давно, задолго до подъема на носки, в чем больше не отдаете себе отчета, чего не чувствуете, о чем вообще даже не догадываетесь? И кем были вы сами до того, как забыли, кто вы?
Почти все места в тихом вагоне первого класса заняты. Скай Тернер путешествует инкогнито, ну, условно. Без макияжа и с низко надвинутым на лоб капюшоном лиловой кашемировой кофты она выглядит, скорее, эксцентричной особой, чем знаменитостью, хотя любой, кто смотрит “MTV”, конечно, узнал бы ее – синие волосы и эти ее прославленные скулы. Могут ли обычные люди, которые смотрят “MTV”, позволить себе путешествовать первым классом? Обычно нет, но по выходным билет в вагон первого класса стоит всего на десять фунтов дороже, и, если вдуматься, это хороший повод вовсе никуда не ездить по выходным. Однако для многих десятка – большие деньги. Скай вспоминает времена, когда десяти фунтов в неделю ей хватало на еду и сигареты, если ходить за продуктами в “Лидл”, а за табаком – в “Корабль” на Принц-Альберт-роуд. Можно ли вообще позволить себе ездить на поезде, если ты по-настоящему беден? Вряд ли. Скай даже нос не совала в вагон междугороднего поезда, пока не дала своего первого концерта. И никогда не путешествовала первым классом, пока ее сингл не попал на первую строчку хит-парада. Ну а вообще, кроме Скай, в этом вагоне все равно едут только взрослые и пожилые люди, так что она в полной безопасности.
Поезд останавливается в Ньютон-Эбботе, и в вагон заходит довольно молодая женщина. Она ровесница Скай и тоже прощается с родителями, как и Скай несколько станций назад, только родители этой женщины выглядят по-домашнему: свободные штаны на резинке, флисовые кофты, – и от них наверняка пахнет брюссельской капустой, а мама Скай теперь отказывается носить что-либо, кроме стопроцентного кашемира, льна или шелка. По губам отца новой пассажирки читается через окно фраза “Я тебя люблю”, и женщина достает салфетку, чтобы промокнуть глаза, но, пока родители на нее смотрят, она просто держит салфетку в руке. Она не замечает Скай, потому что слишком взволнована. Бедняжка! Скай пытается послать ей луч любви и еще один – ее родителям, которые теперь, когда поезд тронулся, уходят прочь, взявшись за руки. Скай думает о своей матери, Таш, которая почти перестала выходить из дома, и о своем отце, Карле, которому богатство оказалось противопоказано, потому что оно лишило смысла все его любимые занятия – походы на свалку, где можно отыскать совсем неплохие вещи, или ремонт сломанных гитар, или участие в демонстрациях (например, одному только движению “Оккупай” Карл посвятил целых три месяца), или волонтерство в бюро консультации населения, и так далее: заниматься всем этим было бы теперь смешно и нелепо. Раньше Тернеры всегда злились на богачей, подстрекаемые интернетом, газетой “Дейли Миррор”, телесериалом “А что я тебе расскажу!” и памфлетами “Классовая война”, которые коммунист Майк забрасывал в их щель для почты, но теперь они сами стали богачами, и им больше не на что злиться, кроме разве что на низкие потолки в их новом доме в Дартингтоне, который будто бы сошел с коробки шоколадных конфет, – Скай купила его им за семьсот пятьдесят тысяч. Еще она хочет купить отцу футбольную команду или магазин гитар, чтобы он был при деле, но недавно осознала: деньги заканчиваются, и, если она немедленно не запишет новый альбом и не продаст билеты на новое турне, придется забыть о жизни в отелях и вытурить Грега и его дружков из квартиры, чтобы продать ее; а если дела пойдут совсем плохо, поехать в Девон и сидеть там до тех пор, пока не удастся собраться с мыслями.
Но до этого, конечно же, не дойдет. Особенно если бухгалтер сможет отбиваться от налоговой службы еще несколько недель, пока на счет не упадет очередная крупная сумма. И пока ей в голову не придут новые идеи. Возможно, она решит записать чужие песни – правда, тогда бóльшую часть денег придется отдавать их авторам, и заодно она растеряет тот небольшой кредит доверия поклонников, который у нее еще остался. В последнее время Скай ездит в Девон к родителям каждые выходные. Это, безусловно, значительно дешевле, чем проживание в лондонских отелях. А еще, с тех пор как Тернеры “лишились” уборщицы, Скай часто навещает их и по средам, чтобы прибраться самой. После лондонской суеты это даже приятно, очень успокаивает. Ну и потом, кто-то ведь должен делать уборку. И к тому же есть родительский сосед, или, если точнее, сын соседа – парню всего двадцать один год, волосы у него белесые, почти бесцветные, и лицо в прыщах, зато ноги – загляденье, и он все время шлет ей эсэмэски…
Скай Тернер пытается послать новой пассажирке еще один луч любви. Та плачет уже в открытую. Скай отводит глаза – уж она-то знает, каково это, когда на тебя таращатся, особенно если тебе досадно плакать на людях. Она снова углубляется в книгу о развитии осознанности, которую порекомендовала Флёр, и читает строчку или две о том, как важно принимать каждый день с любовью и добротой. Попутчица достает белый айфон и начинает набирать сообщение. Бедняжка, она, очевидно, не сознает, что в этом вагоне следует соблюдать тишину, – клавиатура при каждом прикосновении производит щелчки, которые все отключают, как только начинают пользоваться айфоном, а не отключают их только (давайте на секунду будем честны с собой и отбросим прочь осознанность) напрочь охреневшие идиоты. Может, женщина глуховата или что-нибудь вроде того, как друг Грега, который не слышит вообще ничего, кроме отчаянного барабанного боя. Она, наверное, сочиняет послание маме, которая к этому моменту – как пить дать тоже рыдает, и благодарит ее за прекрасные выходные, за йоркширский пудинг и за все такое. (Таш Тернер никогда толком не готовила, потому что раньше это всегда делал Карл, он готовил из продуктов, которые находил на свалке или воровал у окрестных фермеров, а теперь их холодильник ломится от готовых обедов из гастропаба “Маркс-энд-Спенсера”, но вот бабушке Барбс йоркширские пудинги удавались на славу.) Скай пытается послать еще один луч любви, но промахивается, луч отскакивает от стены вагона, перелетает через плечо Скай, выскальзывает в окно и попадает прямиком в баклана, который сушит крылья на ржавой, завалившейся на бок лодке, прибитой к берегу Экса сразу за Старкроссом.
В дальнем конце вагона четверо приятелей громко откупорили бутылку шампанского и возбужденно шумят, обсуждая объем жидкости, который разрешено проносить через пункт досмотра в Хитроу. Плакавшая женщина перестала плакать. Она снова достает телефон. Тап-тап-тап-тап-таппети-тап. Похоже на фальшивую озвучку машинного бюро в черно-белом фильме. Ну ПОЧЕМУ это щелканье так бесит? Ведь оно совсем негромкое. Скай вообще его услышала только потому, что у нее тонкий слух. Она сбрасывает ботинки, подбитые овчиной, и укладывает ноги на свободное кресло напротив. Потом достает блокнот в твердой обложке – ей действительно надо постараться и все-таки написать песню, прежде чем поезд прибудет в Лондон, но кто же может написать песню под эти тап-тап-тап-мать-их-тапы? Скай принюхивается. Она чувствует запах мертвого животного, обернутого углеводами. Превосходно. Какой-то мудила ест пирожок. Скай приходит в голову, что, наверное, будь она сильна в осознанности, то просто не замечала бы ни щелчков клавиш, ни этого запаха. Сидела бы сейчас и думала о чем-то более возвышенном.
