Лори Спилман - Слова, которые мы не сказали
– У меня три дочери, – говорит она. – Если моя история не поспособствует контролю рождаемости, тогда я не знаю, что сможет это сделать.
Я всегда задавалась вопросом, стало ли случившееся уроком для самой Мэрилин? Возможно, рассказывая свою историю всем и каждому, она надеется получить прощение и отпущение грехов. Интересно, а сможет ли она когда-то сама себя простить?
Я сижу за рабочим столом, жую яблоко и листаю книжку Фионы Ноулс «Камни прощения». Ровно через неделю она появится у нас на программе, а значит, до выпуска с Дороти и Мэрилин осталось шесть дней. Висок ломит от тупой боли. Я знаю, что должна верить внутреннему голосу, а он твердит, что не стоит позволять Дороти извиняться в прямом эфире. Шоу надо отменить, это слишком рискованно. Но сразу же мне в плечо вцепляется ледяными костяшками дьявол и нашептывает на ухо, что такие гости, как Дороти и Мэрилин, – большая удача. Они обе прекрасные рассказчицы, их связывает многолетняя дружба, а признание вины Мэрилин вкупе с тайной Дороти – это вообще мечта любого ведущего шоу.
Черт, почему же мне не по себе? Оттого, что я допустила, чтобы Дороти пришла в студию? Или мои опасения связаны с тем, что людей в таком положении не приглашают на телевидение? Майкл в подобных случаях накладывал вето так быстро, словно это опрометчивый план городского совета.
Стоит ли мне позволять Дороти появляться на публике? К горлу подкатывает тошнота, и я бросаю яблоко в мусорную корзину. Я умоляла подругу открыть мне тайну до начала программы, но каждый раз она отказывается.
– Мэри должна все узнать первой.
Может, Дороти тоже забеременела в юности и скрыла от подруги? Она потеряла ребенка или, еще хуже, избавилась от него? Что это за тайна? Почему Дороти так стыдно, что она столько лет скрывала все от лучшей подруги?
В моем помутившемся воображении возникают картины романа, что много лет назад случился между Дороти и Томасом, покойным мужем Мэрилин. Представить подобное очень трудно, но возможно ли это? Дороти всегда с симпатией относилась к Томасу Армстронгу. Она даже оказалась рядом, когда он скончался. А Джексон? Может ли он быть плодом той любви?
Меня охватывает дрожь. Уже не в первый раз это происходит со мной, когда я думаю о желании Дороти принести извинения в прямом эфире.
Мы ведь обманываем Мэрилин. Стюарт и Присцилла договорились не посвящать ее в детали, несчастная уверена, что ее пригласили на программу, посвященную многолетней дружбе. Разумеется, эту тему мы тоже поднимем, но потом Дороти откроет тайну, которую так долго хранила, и передаст Мэрилин Камни прощения.
Стюарт и Присцилла уверены, что программа будет иметь успех. Но ведь извинения Дороти могут быть не приняты, да и вся история может показаться не очень захватывающей и интересной зрителю. Я опять начинаю убеждать себя, что излишне нервничаю, все будет хорошо. Но в глубине души я точно знаю, что обманываю себя. Мне необходимо сделать все, чтобы шоу отменили.
– Думаю, мы неправильно поступаем, – говорю я Стюарту, когда он появляется в гримерке. В руках у него контракт, который я должна подписать. – Я даже не представляю, что Дороти могла сделать Мэрилин. Студия – не лучшее место, чтобы раскрывать тайны.
Стюарт пристраивается на краю моего стола.
– Ты свихнулась? Это отличное место. Зритель будет в восторге.
Достаю из ящика свою счастливую ручку и беру у Стюарта контракт.
– При чем здесь зрители? Я думаю, как это воспримет Мэрилин. У меня всего неделя на то, чтобы отговорить Дороти от этой нелепой затеи.
Стюарт тычет мне пальцем в лицо.
– Даже не думай об этом, Фарр. Твои рейтинги немного поднялись, но шоу все еще не на лучшем счету. Эта программа – твой единственный шанс реабилитироваться.
Когда за Стюартом закрывается дверь, я со всей силы ударяю кулаком по столу. Черт! Что же мне делать? Я рискую потерять работу или позволить Дороти лишиться лучшей подруги.
Внезапно раздается стук в дверь.
– Анна, – елейным голоском спрашивает Клаудия. – Могу я войти?
– Конечно. Но я уже ухожу. – Убираю ручку в ящик и замечаю мешочек с Камнями прощения. Он лежит в полупустом ящике, словно в чистилище, ожидая момента, когда будет отправлен по назначению. Заталкиваю его в самый дальний угол и закрываю ящик. Пройдя мимо Клаудии, достаю из шкафчика сумку.
– Я хотела бы, чтобы ты вела программу с Фионой Ноулс, Анна. Одна.
– Что? – Я поворачиваюсь, словно ужаленная.
– Это твое шоу. У меня такое впечатление, что я тебя подсиживаю. В Нью-Йорке это было не принято.
– Вот как? В Нью-Йорке? Самом беспощадном месте в мире так не поступали? Твое извинение больше похоже на оскорбление.
– Я просто хотела сказать, что не привыкла к тем методам, которые в ходу здесь. Я действовала слишком быстро.
– Ты украла мою идею, Клаудия? Ты рылась в моих папках?
– Что? – Она подносит руки к щекам. – Нет, Анна! Господи, конечно нет! Я бы не посмела.
– Дело в том, что я уже предлагала пригласить Фиону Ноулс.
Она поднимает глаза к потолку.
– О боже. Прости, Анна. Поверь, я говорю правду. Несколько недель назад я прочитала в «Таймс-Пикаюн» статью о Фионе. Клянусь. Хочешь, я тебе ее покажу? – Она указывает большим пальцем в сторону двери, будто действительно готова подтвердить свою искренность.
– Не стоит, – машу я рукой и поправляю волосы. – Я тебе верю.
– Так я узнала о Фионе. Я хотела сделать маленький репортаж в утренних новостях, но у Стюарта возникла идея пригласить ее на твое шоу.
– Чтобы ты его вела.
Клаудия опускает голову.
– Так решил Стюарт. Я прекрасно понимаю, что ты расстроена. Думаешь, я хочу занять твое место?
Я пожимаю плечами.
– Была такая мысль, признаю.
– Уверяю тебя, это не так. Не говори никому, – добавляет она, понизив голос, – но Брайан недавно узнал, что его продают, в следующем сезоне он будет играть в Майами. Еще три месяца, ну, максимум шесть, и нас здесь не будет.
Она заметно нервничает. Я вспоминаю свою мать, думаю о том, что нельзя забывать о своих корнях, что так часто бывает с профессиональными спортсменами.
– Жаль, – говорю я. Это правда. Мне внезапно становится стыдно. Вместо того чтобы поддержать Клаудию – а я ведь обычно именно так поступаю с коллегами, – я отнеслась к ней как к врагу с самого первого дня.
– Мы проведем программу с Фионой вместе, – говорю я. – Не отказывайся, я настаиваю.
– Нет, правда, это же твое шоу. И ты лучше меня умеешь задавать вопросы.
– И слушать не желаю. Все будет так, как и запланировано.
Клаудия кусает губы.
– Ты уверена?
– Абсолютно. – Я беру ее под руку. – И знаешь, программу с Дороти и Мэрилин мы тоже проведем вместе.
– Правда?
– Правда.
– О, Анна, спасибо тебе большое. – Она обнимает меня за талию.
– Почему так бывает? Стоит где-то почувствовать себя своей, и уже надо уезжать.
* * *Прежде чем войти в «Эванджелин», я стряхиваю капли дождя с зонта. Осторожно, чтобы не поскользнуться на высоких каблуках, иду по мраморному полу фойе к почтовым ящикам, как делаю каждый день, возвращаясь с работы. По дороге к лифту просматриваю корреспонденцию: счета, реклама… и замираю, когда вижу белый конверт с двумя буквами «М» в левом верхнем углу. «Мерло де ля Митен». Решив, что по лестнице будет быстрее, я забываю про высокие каблуки и несусь вверх.
Даже не потрудившись снять плащ, открываю конверт и широко улыбаюсь.
«Дорогая Анна!
Ну, что сказать, эта женщина умеет печь. Твои хлебные палочки с розмарином и асиаго имели успех. Клиенты слопали их и потребовали еще. Следует признать, что столько вина я не продавал, когда угощал их теми изделиями, которые когда-то считал лучшими. Но что делать. Жизнь состоит из компромиссов, ты так не считаешь?
Жаль, конечно, но мне пришлось сказать тем несчастным страждущим, что этот искусный пекарь ни за что не захочет открыть свой секрет. И еще она не пожелала оставить номер телефона, адрес электронной почты и даже не сообщила фамилию.
Таков удел несчастного винодела из Северного Мичигана.
Но все же я привык думать, что стакан наполовину полон, и не зря. Не передать, как я был рад твоему письму. Слово «рад» не может выразить и доли испытываемых мной эмоций. Я был в восторге, млел, не помнил себя от счастья, готов был потерять рассудок, сойти с ума и так далее.
(Не думай, все эти выражения я придумал сам, не подглядывал в словарь.)
Я громко смеюсь и, не отрывая глаз от бумаги, усаживаюсь в любимое кресло.
На следующее утро, после твоего отъезда, я нашел свою визитку у скамейки, на которой ты сидела, когда надевала резиновые сапоги. Если бы я нашел ее раньше, то не отходил бы всю ночь от телефона в конторе в надежде, что ты сделаешь то, что и сделала, – оставила сообщение на автоответчике. Но я сидел дома и каждые три минуты хватался за сотовый, проверяя, работает ли он, и ругал себя за то, что повел себя как осел. Я должен был убедить тебя остаться. Еще раз хочу сказать и прошу тебя поверить, что у меня не было никаких грязных мыслей. Ну, почти. Больше всего я беспокоился за твою безопасность. Мне становилось плохо при одной мысли, что ты оказалась одна на незнакомой дороге в метель.
