Катрин Лове - Потешный русский роман
Молодая Алена Алеширова, недавняя выпускница Центральной академии изящных и коммерческих искусств города Красноярска, что в Центральной Сибири, нежным голосом на прелестном французском сообщает, что отдает себя в полное наше распоряжение. С ее помощью мы сумеем отделить зерна от плевел, не перепутать подлинное и фальшивое. Наша сопровождающая, получившая свой диплом в 2000 километров от Москвы, в некоем сомнительном заведении, не скрывает от совершенно не знакомых ей людей, как она счастлива, что получила эту работу. Нет, поправляет она меня, от Москвы до Красноярска 3355 километров, никак не меньше. Теперь очаровательная сибирячка живет и работает в столице, там, где бьется сердце всех самых передовых художественных направлений. Она сообщает нам это с таким восторгом, что мой друг Жан отвечает ей пусть бледной, но улыбкой. Оказывается, галерея сегодня закрыта – как всегда по понедельникам, но Алена находится на рабочем месте. Так в наши дни работают во всем мире, в России в том числе, берут тебя в хостессы, а делать за одну зарплату приходится много всего другого. Заметила нас Алена благодаря камерам наблюдения, сработал не знающий ни сна, ни отдыха художественный инстинкт, и она нам открыла.
Как любезно, что вы нас впустили, говорю я Алене Алешировой, чрезвычайно любезно, добавляю я, надеясь, что Жан включится в разговор и произнесет несколько любезностей. В конце концов, оказались мы тут из-за него, и сказать, что я хочу, чтобы он вел себя поактивней, значит не сказать ничего. Но Жан молчит, он «в отсутствии», он снова погрузился в печаль.
Придется отдуваться самой. Я решаю расспросить молодую женщину о ее родных краях и сразу признаюсь, что меня очень интересует сибирский менталитет, пути сообщения, морозы, оттепель, средние температуры, добыча полезных ископаемых, лесное хозяйство. Вопросы сыплются один за другим, бокситы, уран, золото, кобальт, медь, финансовые потоки, деньги… Я подхожу ближе к Алене. Нет, правда, куда в этой стране перетекают деньги за нефть и газ, а? Я оказалась на расстоянии вытянутой руки от моей жертвы, она смотрит на меня с изумлением. Возможно, у нее появились сомнения насчет моего душевного здоровья? Господи, хоть бы Жан взял себя в руки и поговорил немного на темы искусства. К счастью, Алена опытный дипломированный работник и, видимо, считает меня слишком легко возбудимой покупательницей произведений искусства. Она решает удовлетворить мое любопытство. Да, жизнь в Сибири суровая. Летом там слишком жарко, зимой ужасно холодно. Елена говорит так убедительно, что я начинаю потеть и одновременно клацаю зубами от холода. Но люди в Сибири просто замечательные, продолжает она, во всяком случае, те, кто не пьет. Да, там много нефти и газа. Кроме того, вот уже несколько лет в Сибири наблюдается взлет современного искусства, хотя это мало кому известно.
– Неужели? – удивляюсь я.
– Именно так, – не без гордости подтверждает Алена Алеширова.
Потом она приглашает нас с Жаном перейти к главному и осмотреть галерею.
– Конечно, – соглашаюсь я.
– Главная тема экспозиции – распятие.
– Вот как…
– Да, – подтверждает наш импровизированный экскурсовод, – распятие как сигнальная интрачувственная система концептуальной парадигмы. Вы наверняка уже отмечали множественные запараллеленные экскурсы на территорию фагоцитозов в виде системной контекстуализации.
– Вот как, – удивляюсь я.
– Да, – подтверждает наша собеседница, – здесь определены новые базовые параметры, и вот что самое интересное: все наши художники выбрали тему распятия совершенно самостоятельно, никто им ее не здавал. Вы безусловно обратите внимание на волнующую связь, которая…
– Конечно, – подтверждаю я, обращаясь к Алене из Красноярска.
– Перед нами новая эстетика распятия, можно даже сказать – ипостась, раскрывающая в глобалистко-интимистской перспективе обнажение плоти, всего, что в ней есть самого механического, если можно так сказать, и…
– Конечно можно, – поддерживаю я.
– Мы полагаем, что невероятная связь, вытекающее из сферы…
– Из какой сферы?
– Мы считаем, что огромную роль играет место, что неоднократно подчеркивала госпожа Елена Белл.
– Госпожа Белл права, это впечатляет, – признаю я, – не так ли, Жан, все эти ипостаси распятия в этом конкретном месте очень впечатляют, согласен?
– Подобная логическая связь крайне редко выстраивается в современных разработках, – сообщает Алена, пользуясь молчанием Жана.
– Надо же!
Мой голос звучит слишком громко – так я пытаюсь сгладить неучтивое поведение моего друга, я говорю Алене, что вижу в этой серии полотен, здесь, слева, едкую критику в адрес любителей натурального меха.
– Вы совершенно правы, – соглашается Алена.
– А вот там – возможно, я ошибаюсь, сама не знаю, почему воспринимаю вещи именно так, – я вижу нефтяные буровые, а рядом – газовые, угадала?
– Все точно, – подтверждает Алена.
– У меня создается впечатление, – не унимаюсь я, – что эти распятия и эти фагоцитозы – нельзя забывать о фагоцитозах, какими бы впечатляющими ни выглядели распятия, – дают нам достаточно четкое представление о России. О том состоянии, в котором находится нынешняя Россия.
– Очень глубокое наблюдение, – соглашается моя собеседница.
– Видишь, Жан, – говорю я, поворачиваясь к моему строптивому спутнику, – видишь, в каком состоянии находится Россия?
– Хочется купить все сразу, не так ли? – спрашивает наша любезная сопровождающая Алена Алеширова.Я быстрыми, широкими шагами иду мимо инсталляций, Алена следует за мной по пятам, Жан отстал и еле тащится. Ощущение, что все эти острые концы, шпили, пики, бесконечные сцены раздавливания [26] обращены лично ко мне, я обливаюсь потом, мысленно благословляю дождь, насквозь промочивший мою одежду, но рядом с прелестной, свежей, как роза, Аленой чувствую себя блохастым енотом-полоскуном. Я ненавижу весь мир и каждого человека в отдельности и готова перейти к решающим действиям. Первый на очереди – Жан, следом идут его суперпредприимчивая Елена Белл и все ее сборище псевдоавангардных и псевдохудожественных пугал и оборотней. Совершить акт вандализма мне не дают – пока! – доброжелательность Алены и ее простодушие. Впрочем, вряд ли можно перебраться из Красноярска в Москву, не лишившись по дороге первородной наивности. Она так радостно внимает моим комментариям, что обижать ее не хочется.
Итак, я почти бегу по бесконечно длинному залу и комментирую экспонаты:
– Я вот о чем подумала, мадемуазель, все эти пыточные устройства – если мне будет позволено так их называть – олицетворяют скорее советскую эпоху, шпили и пики ассоциируются с чистками, процессами, лагерями и прочими ужасами.
– Как это верно! – восхищается работающая сверхурочно сотрудница Елены Белл.
– Ты только представь, Жан, – кричу я, – что пришлось пережить русскому народу!
– Конечно, чтобы поставить у себя одну из подобных инсталляций, требуется много места… – Алена явно забегает вперед.
– А картины! Нет, ты только взгляни, они потрясают воображение! Кровь на них только голубая, кровь больше не красная, на полотнах только синий цвет, и вот я думаю…
– Да? – Алена обратилась в слух.
– Я спрашиваю себя, не есть ли это символический удар в поддых царизму, чудовищному государственному устройству, ну, вы понимаете, о чем я, Екатерина Великая, двор, фавориты, войны, эпидемии, погромы, ужас жизни при невежественной автократии для большинства народа.
– Народ во все времена испытывал немыслимые страдания, – развивает мою мысль молодая сибирячка.
– Да, – соглашаюсь я, – от этой выставки, мадемуазель, у меня холодеет кровь. А у тебя, Жан?
Я снова повышаю голос, пытаясь привлечь внимание моего друга.
Каким-то чудом мне – или моим децибелам? – удается расколоть кокон апатии, которым Жан окружил себя в самом начале нашей «экскурсии». Вернувшись к нам, Жан игнорирует мое исступление и обращается только к Алене, говорит долго и так тихо, словно она драгоценная фарфоровая статуэтка, которой самое место в витрине из армированного стекла. Я не слышу ни единого слова, но вижу, как внимательно слушает молодая женщина, как, сама того не замечая, придвигается все ближе к Жану, а ее красивое лицо выражает безграничный восторг.
Какую сказку сочиняет на ходу мой друг? Знать этого мне не дано, но Алена внимает ему, как кобра заклинателю змей. Потом она направляется в заднюю комнату, оставив меня трепыхаться в лужах голубой крови.Я так растеряна, что мне хочется одного – сбежать, любым способом, через любую дверь, скрыться от этой коллективной бойни. У меня нет сомнений – все, что висит, стоит и лежит в этой галерее, создано избалованными, перекормленными, порочными детьми, для них все средства хороши, лишь бы эпатировать буржуа. Я совсем сдулась. Наше с Жаном приключение, начавшееся рано утром, оказалось слишком непредсказуемым, и я с трудом справляюсь с нервами. Я соскальзываю на пол и достаю мобильник, чтобы позвонить Саймону О. Стоун-Аллертону, вот также верующие обращаются к любимой иконе, когда чувствуют себя зависшими между небом и землей. Я знала, что Саймон отправился далеко на Восток вместе с большой группой ведущих журналистов печатных изданий. Даже если предположить, что из галерейного бункера можно дозвониться до набитого полезными ископаемыми подземелья, которое сейчас топчет лакированными туфлями Саймон, что я ему скажу? Что несчастна? Что попусту трачу время на распятия и фагоцитозы? Его номер высвечивается на экране, и мой указательный палец зависает между кнопкам «выполнить» и «удалить». Разумно ли беспокоить занятого делом журналиста, возможно, он сейчас что-то записывает, сколько баррелей в день, движение котировок?
Нет, это неразумно.
