Катрин Лове - Потешный русский роман
О, Саймон О., сколько еще чайных церемоний я проведу с вами, о скольких показателях развития услышу?
Смута в душе
Я думаю об С., мне его не хватает, хотя не должно не хватать. Я думаю о Жане, страдающем зубной болью и другими болячками. О Льве, который уже несколько дней не подает признаков жизни. О Саймоне О. Стоун-Аллертоне – долго сопротивляться его обаянию я не смогу. Я думаю о молодом Жонасе, он живет в моей квартире и регулярно сообщает мне новости.
В моей жизни слишком много мужчин. Мои мысли должен занимать один, но все остальные, кажется, объединились, чтобы вытеснить его. В этом романе слишком много мужчин, но никого, кто проявил бы хоть намек на сочувствие, никого, за исключением блистательного Жонаса, жаждущего узнать, встретилась ли я наконец со знаменитым олигархом. Он все чаще задает мне этот вопрос. Я не осмеливаюсь написать ему правду, признаться, что другие мужчины занимают мои мысли и вторгаются в мою жизнь. О таких вещах не должна говорить с названным сыном даже самопровозглашенная мать. И я оправдываю свою достойную сожаления неспешность географическими, метеорологическими и административными причинами. Искреннее и настойчивое внимание, которое Жонас проявляет к моему предприятию, часто доводит меня едва ли не до слез, особенно, когда я читаю его послания и понимаю: то, что ускользало от меня раньше, теперь ускользает еще быстрее.
Окажись Жонас в Москве, чувствовал бы себя здесь как рыба в воде. Он наверняка сказал бы, что этот город супер top [21] , а Россия – супер cool [22] . Сел бы в поезд, идущий в Сибирь, убедившись, что не забыл взять зарядки от многочисленных гаджетов. В вагоне он вставил бы в уши наушники, открыл ноутбук и вряд ли заметил бы разницу между русским поездом и поездом в любой другой стране мира. Жонас не забеспокоился бы, оказавшись посреди «нигде». Он бы поступил очень просто – проголосовал, запрыгнул в грузовик и отправился в Манчжурию. Его могли бы удивить стада, пасущиеся по обе стороны от дороги, деревни без выхода в Интернет и вообще без всего, мусор, плывущий по рекам и валяющийся на земле, но большую часть времени этот мальчик наверняка проспал бы, утомленный монотонностью пути. Доехав до места, он постучал бы в дверь исправительной колонии и спросил по-английски, не здесь ли случайно обитает guy [23] ’, имени он не помнит, но до недавнего времени этот самый guy был богатейшим человеком России, долларовым миллиардером. Потом он начал бы снимать охранников на мобильный телефон – они такие fun [24] , а ворота такие crazy [25] , – ни на секунду не обеспокоившись мыслью о неприятностях.
Разве могу я рассказать Жонасу обо всем, что мне мешает, о словах и образах, связанных с этим путешествием? Как поведать ему о книгах, которых он не читал и никогда не прочтет, о черно-белом мире, которого не видел, не пробовал и, главное, не обонял? Как описать реальность, чтобы не показаться старухой, хотя я не прошла и половины пути к этому ужасному состоянию? Я ни за что на свете не соглашусь мгновенно состариться в глазах этого милого мальчика просто потому, что он родился в 1989-м и не способен осознать, до какой степени ускорившийся с тех пор ход времени пренебрегает людьми моего поколения. Если Жонас по какой-то непонятной причине проявляет ко мне искреннюю привязанность, я хочу, чтобы в ней был оттенок восхищения. Лучший способ добиться желаемого – заверить его, что, как только будут решены некоторые проблемы географического, метеорологического и административного характера, я немедленно отправлюсь в дорогу. В конечном счете, Михаил Борисович Ходорковский один стоит всех мужчин, населяющих этот роман. Сложность в том, что у олигарха больше нет офисов окнами на центральный московский проспект.
Децентрализация управления является серьезной проблемой, особенно в странах без конца и края. Я в Москве, я в отчаянии и все кажется мне непреодолимым. Похоже, что Сибирь стала лунным континентом. Я с трудом нахожу на глобусе район Краснокаменска и растерянно смотрю, как он удаляется на Восток, движимый невидимым, но чертовски эффективным тектоническим механизмом.
Елена
Елену Снежнову теперь зовут Елена Белл. Да, Елена, женщина, которую когда-то любил Жан, сменила имя и, по слухам, забросила виолончель. В стране, где царит кавардак, люди становятся совсем другими. Следует это принимать во внимание, если вознамерился заново свести с ними знакомство.
Мы с Жаном отправляемся на поиски Елены Белл, экс-Снежновой. Мы едем мимо бесконечного нагромождения дешевых зданий, расположенных в той зоне Москвы, которую невозможно описать словами. Наверное, правильней всего будет называть ее просто зоной. Мы с Жаном сидим в такси, и наш водитель начинает терять терпение, потому что все указания моего друга оказываются ошибочными, хотя он утверждает, что точно знает, где искать его новую Елену. На этих улицах нет никакой галереи современного искусства. А ищем мы именно сверхмодную галерею современного искусства Елены Белл.
Вот как, удивляюсь я.
Да, сверхмодную, сухо подтверждает Жан.
Я решаю не продолжать бессмысленный разговор и погружаюсь в размышления о других проблемах искусства и о похолодании: за сутки столбик термометра в этой остывающей стране упал на десять градусов.Сегодня утром Жан решил, что ему пора наконец встретиться с Еленой. Не знаю, как мой друг сумел добыть столько сведений, в том числе о том, что она теперь не Снежнова, а Белл, и что променяла виолончель на новаторские, потрясающие воображение художественные инсталляции. Мне его идея не понравилась, я сказала, что все и так не слава богу, на улице собачий холод, а он собирается искать какую-то Елену Белл. Откуда нам знать, что она и Елена Снежнова – одно и то же лицо? Да в этом мегаполисе наверняка живет не меньше полудюжины Елен Белл, и у всех у них ультрамодная профессия, и обо всех пишут в глянцевых журналах. Я попыталась убедить Жана, что будет неразумно выходить из дома, учитывая температуру за окном, нахмурившиеся небеса, его недомогание и мои нервы, не говоря уж о близящемся отъезде в Сибирь и куче нестиранного белья. Все мои аргументы аннигилировались на выходе, как дефектные ракеты класса «Земля-Воздух» на старте. Жан достал из чемодана вещи, которых я прежде не видела, оделся, причесался, надушился – кажется, впервые в жизни – и скомандовал «Пошли!» властным тоном полководца, отправляющегося в «русский поход».
По всему выходит, что Елена Белл – бывшая Елена Снежнова, неврастеничка, пропускавшая половину собственных выступлений, – очень преуспела в жизни.
Совершенно самостоятельно, Жан повторил это несколько раз за тот час, что мы провели в такси и успели заблудиться. Итак, Елена многого добилась, сама, и ни один мужчина ей в этом не помогал. Я взглянула на моего спутника, ожидая увидеть у него на лице намек на иронию – не насчет судьбы Елены, а по отношению к себе, к собственной оценке реальности, предполагающей, что женщина не может добиться успеха, если рядом нет сильного мужчины, разве что в редчайших случаях, к коим, к счастью, относится его Елена экс-Снежнова. Ни иронии, ни самоиронии я не уловила, Жан продолжил давать указания шоферу – все те же ошибочные указания, – пересыпая их русскими междометиями нетерпеливо-раздраженного свойства.
Мне не хватило духу призвать его к порядку, спросить, да ты понимаешь, что говоришь, как тебе не совестно. Бывают дни, когда лето еще не кончилось, но уже похолодало, вам пора отправляться в Сибирь, а сил не хватает, причем на главное. Я предпочла сконцентрироваться на темах, о которых можно было размышлять молча. Что такое современное искусство? Существует ли прямая связь между колебаниями температуры по разные стороны Уральского хребта? Откуда взялась фамилия Белл, заменившая фамилию Снежнова? Может, это тоже «арт-объект»?Я злюсь на себя за то, что пошла у Жана на поводу, хотя мне совершенно не хотелось сопровождать его в галерею, созданную и управляемую Еленой Белл-Снежновой. Это одно из самых посещаемых культурных заведений Москвы, заявил Жан, а я смолчала, хотя обычно такие фразочки вызывают у меня улыбку. Самая известная, самая авангардная, далее по списку – прочтите в журналах, создающих нужную репутацию, чтобы «продукт» хорошо продавался. Если бы все гении, в том числе авангардисты, которых продвигают глянцевые журналы, и впрямь были такими одаренными и исключительными личностями, мир давно изменился бы к лучшему, наша жизнь тоже стала бы чистым наслаждением и все мы сидели бы под зонтиком и любовались окружающим пейзажем. Да, мне следовало выкрикнуть в лицо моему другу – но я в очередной раз промолчала, – что, будь на нашей планете столько истинных талантов, она не стала бы тем, чем стала, а именно – преддверием ада. Среди других сюжетов, которые я могу обдумывать, сидя в такси за спиной доведенного до крайности водителя, есть и такой: что было бы с искусством, занесенным в разряд современного, которым торгуют, как современным, без пустого медийного трепа, маркетинговых изысканий и узкого круга богатых клиентов? За рулем нашего такси сидит раздражительный водитель, рядом находится мой упрямый друг, у которого болят зубы, голова и печень, молчание затягивается, и я задаюсь следующим вопросом: что было бы с рынком так называемого современного искусства без списания налогов, подарков, товаров оптом и других сногсшибательных бонусов, которыми пользуются те, кто инвестирует в эту область из чистой любви к искусству?
