Ральф Ротман - Юный свет
Я пожал плечами, поправил подушки.
– Да никто.
– Вот то-то! Забудь про этот чертов телек, дружище!
Он расстегнул рубашку и пошел в ванную.
Зорро поскуливал, пока я сыпал ему в миску перловую кашу из консервной банки. Острыми зубами он вытащил из каши кусок колбасы и убежал с нею в сад. Клетка с кроликами стояла пустой, да и голубей тоже не было видно. Только попугайчик сидел неподвижно на своей жердочке. Серые веки закрыты, он не поднял их и тогда, когда я подсыпал ему зерен в кормушку, лишь немного подвинулся в сторону.
Я подмел в фургончике и, взяв жестяное ведро, пошел к колодцу за домом Помрена. Мне пришлось качать скрипучий журавль, прежде чем появились первые капли ржавой воды. Вопрос еще, пойдет ли она. Окно на кухне старика было открыто. И на застекленной веранде тоже. Оно состояло из многочисленных маленьких квадратиков, треснувших во многих местах. Замазка почти везде отвалилась, и, когда захлопывалась дверь, вся веранда дребезжала. А сейчас ее насквозь просвечивало утреннее солнце. У одного из кактусов на полке распустился бледно-розовый цветок.
Дверь внутрь была лишь прикрыта, за ней – домашняя прачечная с огромным котлом, в котором варили раньше корм для свиней. Въевшийся в стены кислый запах чувствовался до сих пор. В комнатах, выходящих окнами в сад, никого, и я пошел в другую часть дома по коридору, заставленному сундуками и шкафами. Подсолнухи под окнами – высотой в человеческий рост, свет в помещение проникает лишь частично, вспыхивая пыльными лучами от взмахов крыльев пролетающих птиц.
Сидевший в сапожной мастерской Помрен даже не обернулся. Сложив руки на коленях, он тупо смотрел в пол. Седые волосы прилипли к затылку.
– Юлиан! Чего ты мне принес?
– Откуда вы знаете, что это я?… Просто хотел посмотреть, как у вас дела.
– Да ничего.
Большим пальцем он показал на распечатанный блок сигарет и бутылку «дорнкаата» на полке.
– Я так полагаю, что попал под опеку социальных служб. Они хотят забрать под залог дом. Да только мне все равно. Лишь бы дали тут умереть.
– Почему это? Вы заболели?
– Было бы неплохо. – Он взял сигарету. По комнате потянулся дымок. – Моя жена говорит, что мне надо держаться. Что я еще не готов к этому.
– Ваша жена?
Он кивнул.
– А я ее постоянно спрашиваю: какого черта? Что значит, не готов? Но она мне ничего не отвечает.
Я хихикнул.
– Да как же она может ответить? Она ведь умерла… Вы случайно не знаете, где кролики? Клетка открыта и никто…
– Что значит умерла? Все это чушь. Если кто отправился в могилу, это еще не значит, что человека нет. Возможно, он просто какое-то время отсутствует. А потом возвратится, но только ничего не будет помнить. Понимаешь?
Я помотал головой, сел на табуретку. Он стоял перед машиной с вращающимися круглыми щетками, некоторые из них были сделаны из натуральных волос животных, на ощупь казалось, что это как челка пони.
– Мой дедушка возится с мертвыми. Я хочу сказать, у него похоронное бюро. И это совсем не здорово, когда ты лежишь как труп. Тут тебе и пальцы чуть ли не выламывают, и клей в глаза льют, чтобы не открывались.
Помрен откупорил «дорнкаат», выпил глоток.
– Да брось ты. Это не смерть. – Он вытер рот. – Это умирание… Хочешь знать, где кролики? Спроси у своих приятелей. А лучше сразу загляни к ним в духовку.
– Как так? – Я привстал. – Вы хотите сказать, что они их забили? И маленького беленького тоже?
– Да нет, не был он таким уж маленьким. А забил их я. Эти болваны со своими тупыми ножами… Вместо того, чтобы за уши да кочергой по затылку, бац и готово… Они собирались содрать с них шкуру живьем, зверюшки еще трепыхались и дергались.
Я нагнулся к ящику с каблуками, стал крутить один из них в руках.
– Но беленький был мой! Его звали Mister Sweet.
Помрен зачавкал.
– Да-а… Ну что я теперь могу поделать, малыш. Они сказали, что договорились с тобой.
Изо всей силы я бросил каблук обратно в ящик.
– Вот вруны!
Каблук подпрыгнул и выскочил, а я выбежал на улицу, взял наполнившееся на треть ведро и отнес его в фургон.
Я поискал в саду Зорро, хотел посвистеть. Но губы были сжаты от гнева, а глотка пересохла так, что я не смог издать ни единого звука. После того как я налил воды попугайчику, я снял со стены копье. Острие, расплющенный гвоздь, было обломано, я вытащил остаток из деревянного наконечника и нацарапал на двери: «Смерть тебе, жирная свинья!» И ушел.
Поля за Клеекампом были уже скошены. Облака пыли поднимались в небо, где проносились стаи ласточек. Самолет с рекламным транспарантом летал кругами, а я брел сквозь кусты дрока, пока не дошел до края гравийного карьера. Моя тень падала на желтый склон. Я приложил ладонь к глазам и стал всматриваться в сухое дно карьера, изрытое словно соты. Внизу никто не играл. Было слишком жарко, и я поднял голову. Легкий, но очень шумный самолетик. Persil – всегда Persil! Из дверного проема свисала цепь, пилот был в шортах, и когда я вновь посмотрел на свою тень, недалеко от меня уселась одна из бродячих собак. Но я не обернулся, даже когда она тихо заскулила.
На краю карьера ржавый щит, предупреждающий, что есть опасность сорваться вниз. Чуть дальше склон действительно круто обрывался вниз. Я разломал копье о колено и бросил одну половинку вниз. Зорро насторожился, зарычал, вытянул шею. Я забросил и вторую, а он поскреб лапами по траве, покрутился вокруг себя и ринулся вниз. Хвост, весь в колючках репейника, вытянут как прут, а уши развеваются на лету. На секунду перед ним прошмыгнула его тень.
Но едва он спустился в карьер, лапы подогнулись, он взвыл и кубарем скатился по откосу, почти невидимый в клубах пыли. Скатывающиеся камни и гравий стучали, будто кости, а сам он стал похож на мешок с песком, спинного хребта как не было. Он встал на лапы лишь у кучи вывалившегося из кузова силоса. Чихая и отряхиваясь, Зорро смотрел на меня вверх. Внизу он был таким маленьким, желто-серым. Я постучал пальцем по виску.
– Это еще что такое, ты, глиняная катапульта! Хочешь все ребра переломать?
Он залаял и сжался от собственного эха. Резонанс от камней настолько сбил его с толку, что он сел на задние лапы и опустил голову, так что острые лопатки торчали выше головы. Я спрыгнул вниз, мягко приземлился на рыхлом грунте. Но путь до него был нелегким. С каждым шагом я увязал по щиколотку, камешки в ботинках больно терли ноги, а когда я наконец добрался до силосной кучи, Зорро с места не сдвинулся. Широко расставив передние лапы и высунув язык, он тяжело дышал и беспомощно смотрел на меня. Одно ухо, все в пыли, вывернулось наизнанку, я поправил его.
Потом прошел наискосок, к началу карьера, к платформе со щебнем, и пока Зорро бегал по бокам карьера, роясь в ямах или лакая грязную илистую воду из следов от шин, я рассматривал разбросанный повсюду хлам, помятые печки, матрасы, строительный мусор. С собой у меня был коробок спичек, и я бросал их зажженными то в ведро из-под краски, то в ржавую канистру. Но ничего ни разу не взорвалось.
Когда мы выбрались из карьера, я пошел по велосипедной дорожке, подглядывая, что происходит во дворах. Все дети Горни были уже в саду. Они восседали на самодельных скамейках и чистили обувь. У каждого была своя роль: Дитрих щеткой счищал грязь, Сабина наносила коричневый крем, Лотта – черный, а Вольфганг драил ботинки до блеска. Фрау Горни стояла у кухонного окна и чистила картошку.
Я развернулся и побежал вместе с Зорро на другую сторону улицы. Перед живой изгородью я попытался выбить грязь из его шерсти, а он хватал зубами мои шнурки, хотел поиграть, а потом принялся кататься на спине по траве. Так что я оставил его, щелкнул пальцами и по ступенькам взбежал к входной двери. Он настиг меня одним прыжком.
Но когда я открыл дверь, он словно оцепенел. Уперся лапами в порог, обнюхав каменные плиты у входа, тогда я схватил его за ошейник и потащил, пятясь задом, вверх по лестнице. Из пасти струйкой текла слюна, а он, выворачивая глаза, скреб вокруг себя когтями. Но я не сдавался и поднимался все выше, натянув ему ошейник почти на уши. Его мучительное рычание раздавалось по всей лестнице. Он попытался укусить меня, а когда я остановился на площадке между этажами, чтобы отдышаться, он резким движением головы выскользнул из ошейника.
Но, к счастью, не побежал вниз. А промчался мимо меня вверх по лестнице, и, поскольку дверь была закрыта, дальше дороги ему не было. С поджатым хвостом он крутился на месте и смотрел в верхний угол под крышей. Будто сидящий там паучок мог ему чем-то помочь. Потом он, повизгивая, опустился на циновку перед дверью, а я медленно поднялся наверх.
– Молодец! Не бойся. Никто тебя здесь не тронет.
Смеясь, я вытянул к нему свои ладони, но в его глазах сидел страх, и когда я приблизился вплотную, он опять вскочил на лапы. Зорро дрожал всем телом, на половицы закапала моча, мне хотелось накричать на него, но я сдержался. Чтобы открыть дверь, я осторожно занес руку над его головой и едва нажал на ручку, как он протиснулся в щель и опрометью кинулся вперед, прямо в детскую. И спрятался под кроваткой Софи. Я пошел за ним и закрыл дверь.
