Рам Ларсин - Девять кругов любви
– Пить, – вслух подумал он.
Тина принесла ледяной колы и уже в качестве друга, посвященного в его нехитрые грехи и не раз прощавшего их, предположила:
– Уж не влюблен ли ты?
Эта фраза, как внезапный порыв ветра, разорвала окружавшую его мглу, и тогда необычное лицо девушки, как бы маячившее вдали, приблизилось и заслонило собой все. В нем был сам Восток, но не нынешний, повседневный и серый, а таинственный, красочный, из детства, открытый ему дедом Павлом. Старик любил пересказывать библейские истории, веря каждому слову древней книги, кроме национальной принадлежности ее персонажей. Разве они похожи на евреев? – сердито фыркал он. Родители, со своей стороны, всячески старались развеять религиозную подоплеку дедовских откровений, так что в памяти Андрюши они остались просто увлекательными сказками: вот фанатичный Авраам заносит нож для заклания сына, властный и суровый голос напутствует Моисея из неопалимой купины, волосатый Самсон обрушивает храм на коварных филистимлян, и распятый Иисус воскресает, чтобы спасти людей…
Дед оказался прав. Люди, которых встретил здесь Андрей, будто не имели отношения к тому могучему племени. Их полностью поглощала мелочь ежедневных забот, жалкая междоусобная грызня, корысть и суетливое копошение в лабиринте улиц с навечно оставленным мусором у разрушенных и даже недавно отстроенных домов.
Но она была другой.
Андрей снова увидел ее наивный, еще детский рот и – в неожиданном контрасте – узкие скулы, словно изогнутые под тяжестью черных кристаллов глаз. Лицо ее, золотисто-смуглое, было как-то беспомощно открыто и выражало нетронутую чистоту и ранимость. Андрей не мог бы сказать, красива ли она, но ее неповторимость не вызывала сомнений. Он знал: это единственный экземпляр. Казалось, в ней необъяснимо проросло семя давно угасшей расы, еще не униженной глумлением римлян, изгнанием из Испании и дикой кровью арабов, насиловавших еврейских женщин.
И Андрей потянулся к ней из глубины своего одиночества и желания любви, не утоленного женской искушенностью. В нем проснулось то, что дремлет в каждом мужчине – вера в целительную силу девственности, которая одна может наполнить смыслом его душевную пустоту. И в этом, как удивленно сознавал Андрей, не было ничего от вожделения, охватывавшего прежде его тело…
Между тем в Тине взыграла опытная любовница:
– Не грусти, я знаю отличное средство от любой болезни, – быстро проговорила она, обнажая великолепную грудь, но Андрей продолжал отчужденно коситься в сторону. Ему уже было не понятно, как он до сих пор терпел это – тинино единственное решение всех проблем, цветные стеклянные безделушки на этажерке и вышитый сверкающими нитками ковер. Пробормотав несколько слов, он внезапно кинулся к двери.
– Ну и черт с тобой! – донеслось ему вслед…
Так Андрей стал жить двойной жизнью влюбленного. Не отличаясь особой общительностью, он и вовсе затаился в себе. Для других, однако, старался выглядеть прежним – спокойным, уравновешенным, хотя мозг его был напряжен и целенаправлен, как у охотника, идущего по тайному, только им узнаваемому следу.
Будто гуляя, ходил он вдоль улицы, где встретил Юдит, а взгляд зорко изучал каждого, кто попадал в поле его зрения. Слонялся по ближайшим бульварам и площадям, и однажды, скрывая усмешку, смешался с толпой у синагоги. «Брожу ли я вдоль улиц шумных, вхожу ль во многолюдный храм», – вспомнилось ему, и он решил, что, возможно, это какой-то знак, пророк все-таки. Волнуясь, вошел внутрь, получил от служки бумажную кипу и кланялся, подобно другим, незримому божеству, исподволь осматривая балкон, где молились женщины – но напрасно, обманул арап, беззлобно съязвил Андрей.
Его мучила бессонница, в полночь он глотал снотворное, чтобы забыться на несколько часов, просыпался, затуманенный, не понимая, снилось ли ему что-то или было наяву, и вдруг увидел ее с раввином, побежал за ними, но это оказались Сенька и Клара, его жена. Тут он вскочил и ахнул, как же он сразу не догадался, ведь Сенька знает все и вся, и немедленно позвонил ему. Ты с ума сошел, возмутился сонный голос, сейчас пять утра. Андрею некогда было извиняться, понимаешь, я остался без работы, как, не может быть, да, явился вылощенный молодой раввин, заявил, что в этом месте раскопки запрещены, я потом видел его с необыкновенной девушкой, а, зевнул Сенька, я их знаю, сердце Андрея сжалось, это Натан Бар Селла и Юдит, она бывает у жены, шьет что-то, Сенька взмолился, слушай, дай еще немного поспать, приходи к нам, поговоришь с Иосифом, он юрист, посоветует что-нибудь насчет ваших раскопок – и положил трубку.
– Юдит, – пробормотал Андрей и повторил на иврите с придыханием, которого нет в русском: – Еhудит.
Он долго лежал, измученный, не в силах сосредоточиться. Заняться было нечем, работы не возобновлялись, во всяком случае, до рассмотрения судом жалобы Георгия Аполлинарьевича. Андрей развернул газету «Маарив», которую читал ежедневно, чтобы совершенствовать свой иврит. Потом встал, побрился, критически осматривая длинные русые волосы с металлическим оттенком и твердо очерченный фамильный подбородок, часто решавший за него, что нужно делать.
Приняв душ, Андрей поехал в гости…
Редкий человек не входил в число сенькиных друзей или знакомых. Андрей подружился с ним в четвертом классе, и тот, уже тогда неугомонный и шумный, зазвал его к себе, в огромную несуразную квартиру, плотно населенную бесчисленным семейством. Отец Андрея, как всегда, снисходительно улыбался, а мачеха пыталась расстроить эту дружбу, убеждая, что нужно держаться своего круга. Но он даже не успел выяснить, нравятся ли ему эти постоянно взволнованные, говорливые люди. Его захватила суета, сотрясавшая старые стены – лихорадочная спешка без видимой причины, крики, бег с тарелкой и ложкой в руках за малышами, не желающими есть, поиски пропавшей вещи в распахнутых шкафах, что завершалось отчаянием: украли, я повешусь, сколько нужно просить закрывать двери на ключ, запах пригоревшей пищи из кухни и беспрерывное поглощение того, что осталось съедобным, всеобщий просмотр фильма по телевизору, реплика с пола: папа, что он делает с тетей, мгновенные ссоры навсегда и слезы, немедленное примирение и смех – и все это сопровождалось упражнениями на скрипке, до-ре-соль, вопил учитель, это же Моцарт, Моцарт!
Здесь жизнь подчинялась строгому закону коловращения: мальчики и девочки, подрастая, обзаводились семьями, зачинали потомство – древние покидали грешную землю, но не раньше, чем появлялся новорожденный. Круг замыкался.
Сенька решил прервать это однообразное движение и уехать в Израиль, но за ним потянулась вся родня – его и жены. Он носился по Питеру, закупая всякую дрянь и соря деньгами, которые текли в его карманы из какой-то полулегальной фирмы…
Через год, когда Андрей приехал в Иерусалим с партией археологов, Сенька почти не изменился, с семейным коловращением тоже все обстояло исправно, хотя иногда возникали проблемы. Вот и сегодня, придя с тайной надеждой встретить Юдит, Андрей немедленно стал участником очередной драмы.
– Ты вовремя, – пробормотал Сенька, чем-то не на шутку расстроенный, и втолкнул его в большую комнату, до невозможности набитую родственниками. – Бабушка Соня, – произнес он дрожащим от тревоги голосом, – смотри, Андрюша здесь, может быть, ты хоть его послушаешь?
– Что случилось? – спросил Андрей.
– Она собралась умирать, – всхлипывая, пояснила Клара, просто глупость, продолжил ее отец, ей всего восемьдесят лет, сообщила мать Сеньки, племянник добавил, только жить и жить, нянчить правнуков, кивнул кто-то, чье имя Андрей не знал, стоящая рядом также безымянная старушка прошамкала, аби гезунт (лишь бы здоровье), остальные присутствующие поддакивали, подобно хору в греческой трагедии, поставленной на сцене Бердичева.
– Как вы себя чувствуете, бабушка Соня? – поинтересовался Андрей.
– Плохо! – бодрым басом отвечала глава клана, седая, но гренадерского сложения. – Моя самая молодая внучка должна родить, значит, пора освобождать место.
– Да когда еще будет ребенок! – воскликнула Клара, рыженькая, миниатюрная и очень мило беременная. – Не раньше, чем весной.
– Не ври, я случайно видела, как вы делали это на диване в гостиной. Через месяц и родится!
Клара покраснела, а Сенька восхищенно прошептал Андрею на ухо:
– Все знает! Ей бы в модиине служить!
– Хорошенькая новость! – возмутилась его мать. – Значит вы, у всех на глазах…
– Ты лучше помолчи, – одернула ее бабка, – и вы с мужем тоже не были святыми!
Сенька повернулся к Андрею:
– Ну, скажи ей что-нибудь!
– Бабушка Соня, – начал тот, стараясь быть серьезным, – эта теория ничего не стоит. Индусы называют ее реинкарнацией, евреи – переселением одних и тех же душ в другие тела, так что если в ней заключена правда, то люди никогда не увеличивались бы в числе. Но в Индии, например, население перевалило за миллиард, да и в Израиле умножилось во много раз.
