Жан-Поль Дидьелоран - Утренний чтец
Рифма требовала от него некоторых преувеличений, не всегда отвечавших реальному положению дел, но Белан не мог не признать, что его оценка дома и его обитателей более чем справедлива. Моника почла за честь представить гостя собравшимся и окрестила его первый раз Иваном Гербером, второй – Жоаном Грюбером и наконец остановилась на Вернане Пиндере. Бедный Ивон, видя, во что превращает его имя сестрица Делакот, даже слегка подрастерял свое великолепие. Белан взобрался на эстраду и стал читать очередной фрагмент Жюли. Но уже с первых фраз стало ясно, что его никто не слушает. Нет, слушатели молчали, раздавалось разве что обычное покашливание, скрип стульев и постукивание палок, однако все были рассеянны, ожидая выступления Ивона. Белан не настаивал. Вступительная часть кончилась, пора уступать место гвоздю программы. Повелитель александрийского стиха царственным жестом отстранил кресло, которое предоставил ему Белан, заодно напомнив ему одно из главных правил хорошей декламации:
Запомни: речь тогда легка и благородна,
Когда ты встал, чтоб воздух шел свободно.
И вот Ивон Гримбер, он же Вернан Пиндер, без книги, без какой-либо путеводной нити, кроме своей феноменальной памяти, излил в уши потрясенных слушателей первый поток слов. Монолог Федры, объясняющейся в любви Ипполиту, действие второе, явление пятое:
Ты прав! Я, страстью пламенея,
Томясь тоской, стремлюсь в объятия Тесея.
Но Федрою любим не нынешний Тесей,
Усталый ветреник, раб собственных страстей,
Спустившийся в Аид, чтоб осквернить там ложе…[5]
Монологи следовали за монологами, сторож виртуозно переходил от обличений Дона Дьего к отчаянию Андромахи, от страстного Британника к патриотичной Ифигении. Моника, ни на миг не спуская с Ивона глаз, спросила Белана, кем он работает.
– Он александрофил, – не задумываясь, ответил тот.
– Александрофил, – тихо повторила старушка; ее глаза сияли восхищением.
Белан испарился до окончания представления, оставив Ивона на попечение сестер Делакот: те предложили ему остаться пообедать. В знак согласия артист разразился двумя александрийскими стихами собственного сочинения:
Благодарю за честь! Какое наслажденье —
В столь славном обществе отведать угощенье!
Не прошло и десяти минут, как Белан уже выходил из такси и входил в здание вокзала. Его ждал торговый центр “Эври-2” со своими ста тысячами квадратных метров и своими общественными туалетами.
25
Народу в электричке было мало: суббота, время обеденное. Покачиваясь в такт вагону, Белан всю поездку думал о Жюли. Что делать, если вдруг он ее найдет? “Добрый день, вот… э-э, меня зовут Белан Гормоль, мне тридцать шесть лет, я хотел с вами встретиться”. Он не мог позволить себе роскошь изгадить бессвязным лепетом, возможно, единственный шанс познакомиться с девушкой. Был еще один выход: оставить несколько пылких фраз в книге отзывов. Могло прокатить, но тогда его признание рисковало затеряться между чем-нибудь вроде “Ну и бумага у вас, вся расползается!” и “Туалет чистый, но кнопки слива слишком тугие”. Поезд подошел к перрону, оторвав Белана от грез.
* * *На улице он поднял воротник. Воздух холодил, несмотря на солнце, откровенно и щедро сиявшее в небе. Силуэт металлической башни, в которой плавал большой, закованный в железо шар с названием торгового центра, высился над крышами и манил его к себе, словно маяк. Путь до “Эври-2” занял всего пять минут. Пройдя раздвижные двери, Белан сразу утратил целеустремленный вид, с которым шагал до сих пор. Ему хотелось продлить мгновение, оттянуть миг столкновения с реальностью, о которую могли в очередной раз разбиться его надежды. Он неспешно прошелся по центральной линии, не обращая внимания на кишевшую вокруг толпу. Представлял себе, как Жюли идет здесь ранним утром, совсем одна, и ее шаги звонко отдаются под сводами необъятного пустого собора. От этих мыслей его внезапно отвлекло журчание воды, заглушающее немолчный гул множества голосов и музыку, льющуюся из репродукторов на потолке. В двух шагах от него высился величественный фонтан, испускавший тугие струи из ртов четырех мраморных сомов в центре бассейна. Здравый смысл немедленно охладил его восторг, напомнив, что в любом уважающем себя торговом центре непременно есть фонтан, равно как игровая площадка для детей, киоск с вафлями и центральный эскалатор. Но он поскорей заткнул этого болтливого мистера Зануду, чтобы не мешал сердцу раздуваться от радости. Фонтан находился на пересечении трех главных линий, как и описывала Жюли. Направо или налево? Какая-то женщина с маленькой девочкой рысью устремилась направо, умоляя малышку потерпеть, они почти пришли. Белан последовал за ними. А по пути бросил в не слишком чистую воду красивую большую монетку в два евро, на удачу. В трех десятках метров сияла огнями характерная пиктограмма, обозначающая туалет. Мистер Зануда снова подал голос и попытался умерить его энтузиазм. Да, он в курсе. Пиктограмма означала просто туалет, там не было написано “Добро пожаловать в кабинки Жюли, она сидит у входа”. Тем не менее до сих пор все в точности совпадало с текстом. Лестница в полтора десятка ступенек вела в подвал. Стены были сверху донизу покрыты кафельной плиткой. 14 717, сказал себе Белан, скрестив пальцы. Справа от входа стоял раскладной столик, на нем лежало несколько раскрытых журналов. Горстка мелочи в фарфоровом блюдце. Стул, придвинутый к столу, был пуст. На его спинке висела жилетка. Она появилась, когда он направлялся в мужскую половину. Вышла из кабинки, держа в руках, затянутых в розовые перчатки, тряпку и швабру. Пока она двигалась к чулану, спрятать свои орудия, он рассмотрел ее с ног до головы. Небольшого росточка, чуть полновата; в молодости ее лицо вряд ли оставляло мужчин равнодушными. Седые волосы красивого пепельного оттенка были стянуты сзади тугим узлом. Белан бросил последний взгляд на женщину, о которую разбились его иллюзии, и проскользнул в восьмую кабинку. Сев на унитаз, на котором – он мог бы поклясться! – еще совсем недавно покоилась задница десятичасового толстяка, он обхватил голову руками. Он так верил в этот раз. Он готов был разреветься от обиды.
* * *– Нужду справлять – не дурака валять, сколько можно повторять этим соплякам?
Фраза звонко прокатилась по кафельным стенам. Нужду справлять – не дурака валять, тетофоризм № 5, любимая фраза Жюли. Ее эхом повторил другой голос, гораздо более нежный. Несмотря на все окружающие помехи – шум спускаемой воды, открытых кранов и сушилок для рук, – Белан сказал себе, что это самый прекрасный голос, какой он когда-либо слышал.
– Нужду справлять – не дурака валять, и наоборот. Прости, тетя, что я так долго, но ты же знаешь, как Жози меня стрижет. Полчаса на стрижку, час на чесание языком.
Белан выбрался из кабинки и поплелся к раковинам. Открыть кран, выдавить в ладонь жидкого мыла, потереть, вспенить. Тело казалось чужим. В зеркале отражалась обалделая физиономия. Он боялся повернуть голову в сторону силуэта, видневшегося справа, на границе его поля зрения. Наполнив раковину целой горой пены, он наскоро сполоснул руки, глубоко вздохнул и направился к выходу. Жюли уже сидела на месте, на стульчике и, чуть склонив голову, что-то строчила в блокноте округлым почерком. Ее наклоненное лицо явило Белану только точеную линию носа, скромную выпуклость скул и, пониже, легкую припухлость губ. Занавес ресниц скрывал глаза. Свободной рукой с короткими, но тонкими пальцами она провела по своей подстриженной макушке. Волосы были цвета меда, цвета горного меда, с глубокими темными переливами. На миг она подняла голову, поглядела на стенку напротив, посасывая колпачок ручки, и снова взялась за свою прозу. Ироничное “А поблагодарить?”, прозвучавшее за спиной, когда он выходил из туалета, пронзило ему сердце. Единственная монетка, с которой он входил в торговый центр, уже минут десять лежала на полуметровой глубине в круглом бассейне фонтана. В голове не оставалось места ничему, кроме единственного откровения: Жюли не была красива, она была восхитительна.
* * *Снаружи громкоговорители усердно источали весенние мелодии. Вторник, 20 марта, сегодня вторник. Белан улыбнулся. Он сразу понял, что нужно сделать.
26
Когда передо мной вырос курьер, я сперва решила, что это недоразумение. Что он ошибся дверью или просто сделал крюк, забежал в туалет сделать срочное дело, какое нельзя отложить на потом. Но когда этот чувак выстроился надо мной и, перекатывая во рту жвачку, спросил, меня ли зовут Жюли, мне ничего не оставалось, как недоверчиво ответить “да”. Через две секунды у меня в руках оказалась эта охрененная штука. Я не верила своим глазам. Букет цветов, здесь, для меня. И какой букет! Целый ливень живых цветов, он покрывал собой почти весь стол, такая громадная композиция со стеблями в пузыре с прозрачной водой. Я тут же позвонила Жози, она бросила клиентку с недокрашенной головой и прибежала взглянуть на чудо. Увидев всю эту конструкцию, она воскликнула, что тип, способный подарить такое, либо больной на всю голову, либо самый потрясный мужик на свете. Кажется, тебе обломился джекпот, старушка, изрекла она с полными зависти глазами и убежала докрашивать клиентку, предварительно взяв с меня обещание все ей рассказать. Что-то невероятное, и в таком малоподходящем месте, такого со мной никогда не случалось, да и с тетей никогда не случалось за все сорок лет ее карьеры. Только однажды, как она мне потом призналась, некий господин оставил ей розу в День святого Валентина, потому что подружка его продинамила и он не знал, что делать с этим неудобным шипастым цветком. К целлофановой обертке был приколот объемистый крафтовый конверт, с надписью черной ручкой “Для Жюли”. У меня немного дрожали руки, когда я его открывала. Там лежала плитка, до странного похожая на мои. Того же размера, того же молочного оттенка. Я вертела ее и так и сяк, ничего не понимая, пока не прочла приложенное к ней письмо; оно было написано от руки.
