Сэмюэль Беккет - Мерсье и Камье
Они повернули и пошли по той же улице в другую сторону. Улица заметно изменилась, несмотря на темноту. Но сами они едва ли изменились.
– Вижу дальние края… – сказал Мерсье.
– Минуточку, – сказал Камье.
– Ну и зараза, – сказал Мерсье.
– Куда мы идем? – сказал Камье.
– Когда же я от тебя отделаюсь? – сказал Мерсье.
– Ты не знаешь, куда мы идем? – сказал Камье.
– Какая нам разница, – сказал Мерсье, – куда мы идем? Идем – и ладно.
– Не кричи, – сказал Камье.
– Идем туда, где нас как можно меньше корчит от отвращения, – сказал Мерсье. – Пользуемся тем, что на некоторых путях дерьма поменьше, туда и юркаем, ни слуху ни духу, следы заметаем. Угодили на превосходную улочку, нам остается только шагать по ней, пока она не предстанет в истинном свете, а ты хочешь знать, куда мы идем. Что у тебя с нервами нынче вечером, Камье?
– Подведу итог, – сказал Камье. – Мы решили, худо ли, бедно ли, что…
– Худо ли, хорошо ли, – сказал Мерсье.
– Худо ли, бедно ли, – сказал Камье, – что из этого города нужно уехать. И мы из него уехали. Это было нелегко. Что бы ни случилось, мы будем гордиться этим славным свершением, пока живы. Но едва мы уехали из города, как перед нами встала необходимость в него вернуться, не теряя ни минуты. Якобы за кое-какими вещами, которые мы там оставили. Что бы ни говорить об этом мотиве, мы повиновались только ему, с бранью, но и с отвагой, и никакой другой мотив не прозвучал в оправдание нашего крутого поворота. Мы договорились, что вновь покинем город при первой возможности, то есть как только найдем или откажемся от надежды найти всю совокупность или отдельную часть наших вещей. Следовательно, нам остается только выбрать или, иначе говоря, определить наш путь из города. Каковы твои предпочтения? Какой вид транспорта представляется тебе наиболее уместным? Хочешь ли ты, чтобы мы немедленно на него поспешили, или предпочитаешь дождаться зари? Ты сам сказал: «Я хочу, чтобы мы выработали план еще до ночи и отправились в путь». А если нам придется заночевать здесь, где нам ночевать? Или возможно, отныне и впредь мы окажемся мишенью для новых сил, которые по-прежнему будут лишь смутно проявляться, глухо противодействовать осуществлению нашей программы и взывать к ее новому пересмотру? Вот что я предлагаю на твое рассмотрение. Если по той или иной причине ты не можешь об этом подумать или на это ответить, не думай или не отвечай, ты не обязан. Я подумаю об этом за нас двоих, и я на это отвечу.
Они снова дружно повернули в обратную сторону.
– Мы слишком много разговариваем, – сказал Мерсье. – Я не говорил и не слушал такого количества чуши с тех пор, как следую за тобой.
– Это я следую за тобой, – сказал Камье.
– Не будем ссориться из-за мелочей, – сказал Мерсье.
– Быть может, недалек тот день, – сказал Камье, – когда мы ничего больше не сможем сказать друг другу. Так задумаемся же, прежде чем себя сдерживать. Потому что в тот день ты напрасно обернешься ко мне, я уже буду не там, а в другом месте, но все такой же – или почти такой же.
– А зачем тебе туда перемещаться? – сказал Мерсье.
– Не случайно, – сказал Камье, – я часто, очень часто задумываюсь, не лучше ли было бы нам отправиться в путь не мешкая.
– Ты меня не разжалобишь, – сказал Мерсье.
– Да вот сегодня, например, – сказал Камье, – я чуть не пропустил свидание.
– Как это интересно, – сказал Мерсье, – мне пришлось биться с аналогичным ангелом.
– Рано или поздно кто-нибудь из нас махнет на все рукой, – сказал Камье.
– В самом деле, – сказал Мерсье, – мы не обязаны изнемочь оба одновременно.
– Это не обязательно было бы уклонением, – сказал Камье.
– Отнюдь нет, – сказал Мерсье, – отнюдь нет.
– Я имею в виду отречением, – сказал Камье.
– Именно так я и понял, – сказал Мерсье.
– Но шансы есть, – сказал Камье.
– Шансы на что? – сказал Мерсье.
– На то, что получится именно оно, – сказал Камье.
– Разумеется, – сказал Мерсье, – идти дальше одному, все равно, ты бросил или тебя бросили… Ты позволишь мне не развивать эту мысль до конца?
Несколько шагов они прошли молча. Потом Камье ни с того ни с сего разразился смехом.
– Тряпка ты, вот что, – сказал он, – тебя и ребенок заставит идти.
Мерсье издал что-то вроде стрекотания.
– Хороша шутка, – сказал он. – Ты думал, что ты меня обвел вокруг пальца, а на самом деле сам обделался.
– На самом деле я скорее вспотел – сказал Камье.
– Мне и самому было не по себе, – сказал Мерсье.
– Шутки в сторону, – сказал Камье, – это достойно некоторого изучения.
– Мы посовещаемся, – сказал Мерсье, – мы всесторонне исследуем перспективы.
– Прежде чем двигаться дальше, – сказал Камье.
– Вот-вот, – сказал Мерсье.
– Для этого нам нужно полностью распоряжаться всеми нашими многочисленными способностями, – сказал Камье.
– Хорошо бы, – сказал Мерсье.
– А мы полностью? – сказал Камье.
– Полностью что? – сказал Мерсье.
– Распоряжаемся всеми нашими способностями, – сказал Камье.
– Надеюсь, что нет, – сказал Мерсье.
– Нам надо поспать, – сказал Камье.
– Вот-вот, – сказал Мерсье.
– Может, пойдем к Элен? – сказал Камье.
– Я не настаиваю, – сказал Мерсье.
– Я тоже, – сказал Камье.
– Здесь где-то должны быть бордели, – сказал Мерсье.
– Все темно, – сказал Камье. – Ни света. Ни номеров.
– Спросим у этого симпатичного полицейского, – сказал Мерсье.
Они обратились к полицейскому.
– Прощу прощения, – сказал Мерсье, – не знаете ли вы, где здесь по соседству дом, как бы мне вам сказать, дом терпимости?
Полицейский уставился на них.
– Не смотрите на нас так, – сказал Мерсье. – По возможности с гарантией гигиены. Мы с другом страшно боимся сифилиса.
– У вас что, стыда нет, в ваши-то годы? – сказал полицейский.
– Во что вы вмешиваетесь? – сказал Камье.
– Стыда? – сказал Мерсье. – Камье, у тебя есть стыд, в твои-то годы?
– Идите своей дорогой, – сказал полицейский.
– Я запишу ваш номер, – сказал Камье.
– Дать тебе карандаш? – сказал Мерсье.
– Тысяча шестьсот шестьдесят пять, – сказал Камье. – Год эпидемии чумы. Легко запомнить.
– Видите ли, – сказал Мерсье, – ребячеством было бы, по-моему, отказаться от любви по причине простой задержки спермообразования. Вы ведь не хотели бы, чтобы люди жили без любви, инспектор, хотя бы раз в месяц, скажем, в ночь первой субботы?
– И вот на что идут наши прямые налоги, – сказал Камье.
– Я вас задерживаю, – сказал полицейский.
– На каком основании? – сказал Камье.
– Продажная любовь – единственная, какая нам осталась, – сказал Мерсье. – Страсть и интрижки – все это для других.
– И одинокое наслаждение, – сказал Камье.
Полицейский схватил Камье за руку и начал ее заламывать.
– Ко мне, Мерсье, – сказал Камье.
– Отпустите его, – сказал Мерсье.
– Ай! – сказал Камье.
Одной рукой, огромной, как две обычные руки, ярко-красной и волосатой, удерживая Камье за локоть, полицейский влепил ему другой, свободной, мощную оплеуху. Становилось интересно. Не каждый день однообразие его дежурства нарушалось таким отменным развлечением. В его ремесле есть свои радости, он всегда это говорил. Он вытащил дубинку. «Давай-давай, – сказал он, – нечего тут». Той рукой, в которой была дубинка, он достал из кармана свисток и поднес его к губам, потому что был не только силен, но и ловок. Но он недостаточно всерьез принял Мерсье (кто его осудит?), и это его погубило, потому что Мерсье поднял правую ногу (кто мог этого ожидать?) и неуклюже, но хладнокровно направил ее в яйца (будем называть вещи своими именами) противника (промахнуться не было ни малейшей возможности). Полицейский разжал руки и упал, вопя от боли и отвращения. Мерсье и сам потерял равновесие и тоже упал, больно ударившись бедром. Но Камье, вне себя от возмущения, проворно поднял дубинку, пинком отшвырнул в сторону каску и несколько раз изо всех сил стукнул полицейского по черепу, держа дубинку обеими руками. Крики замерли. Мерсье встал с земли. «Помоги мне!» – проревел Камье. Он яростно тянул за капюшон, застрявший между телом и мостовой. «Что ты хочешь сделать?» – сказал Мерсье. «Прикрыть эту образину», – сказал Камье. Они вытащили капюшон и натянули его на лицо жертве. Потом Камье опять принялся наносить удары. «Хватит, – сказал Мерсье, – дай сюда это тупое оружие». Камье выпустил из рук дубинку и бросился бежать. «Погоди», – сказал Мерсье. Камье остановился. «Скорее», сказал Камье. Мерсье подобрал дубинку и нанес по прикрытому черепу умеренный и старательный удар, один-единственный. «Как крутое яйцо», – сказал он. «Как знать, – подумал он, – может, его прикончил именно этот». Он бросил дубинку и зашагал рядом с Камье, взяв его под руку. «Пойдем не таясь», – сказал Мерсье. Камье дрожал, но недолго. Когда они дошли до конца площади, им пришлось остановиться под яростными порывами ветра. Потом медленно, опустив головы, пошатываясь, цепляясь друг за друга, они пошли вперед сквозь свистопляску теней и шумов, спотыкаясь о булыжники мостовой, по которым уже неслись, то шаркая, то резкими скачками, как на пружинах, черные ветки. На другом конце виднелась маленькая тихая улочка, похожая на ту, с которой они только что ушли. Там царил необыкновенный, хотя мало-помалу истаивавший покой.
