Юханна Нильссон - Маргинальные любовники
– Вульф и Нурденфлюхт.
Беа поднимает книгу, думая, что он очень мил со своими усами, как у моржа, и в сером костюме в клеточку.
– А… феминистический период.
У Беа уже был период научной фантастики, классики, медицины, альтернативной медицины, религии и нью-эйдж, психологии и философии.
– Может быть.
– А Сапфо читали?
Густафу нравится эта черноглазая юная дама, которая хоть и редко заходит, но всегда приобретает целую стопку книг, и при этом самых достойных. Ему нравится, как она нежно обращается с книгами, как бережно читает их. Видно, что книги вызывают у нее уважение. И она любопытная, что тоже приятно.
– Давно.
Древняя Греция, остров Лесбос, талантливая поэтесса со свитой юных поклонниц… даже сегодня это вызвало бы скандал.
– У меня есть небольшой сборник. Хотите посмотреть?
Беа кивает, и Густаф уходит, чтобы вернуться с тонким сборником стихов и стопкой других книг из книжного собрания одного покойного профессора литературы, которое его внуки без колебаний сдали в магазин.
– Издание пятьдесят четвертого года, – объявляет он. – Смотрите, как аккуратно разрезаны страницы.
Он протягивает книгу Беа, чтобы она могла потрогать. Она проводит по неровным краям и вспоминает, что дома у бабушки и дедушки почти все книги нужно было разрезать. Так легко было вычислить, какие книги никто никогда не читал. Ей всегда было жаль писателей, чьи мысли не удостоились прочтения. Она часто плакала из-за них по ночам.
– А какой красивый шрифт, – продолжает Густаф. – Только посмотрите.
Беа смотрит. Они еще недолго обсуждают шрифт, Сапфо, литературу вообще и качественную литературу в частности, и на мгновение Беа чувствует себя счастливой.
Из окна завидев брата, идущего по направлению к ее дому, София выбегает ему навстречу.
– Симон! – кричит она. – Как я рада тебя видеть!
Она всю ночь не спала, представляя их встречу, примирение, беседу и чувство облегчения, которое за ней последует.
Они неуклюже обнимаются. Симон не знает, куда деть глаза, чтобы не видеть женскую одежду, накладную грудь и макияж. И это несмотря на то, что София ради него постаралась одеться как можно скромнее. Темные брюки, черная футболка, лифчик первого размера, туфли на низком каблуке. Даже парик надевать не стала, оставив свои естественные волосы длиной до плеч. Никаких украшений, и из косметики – только тушь.
Но на расстоянии она выглядит как мужчина.
– Так вот где ты живешь.
Симон разглядывает спартанскую обстановку квартиры, в которой живет брат. Не похоже, чтобы это помещение предназначалось для житья.
– Симпатичная квартирка, – произносит он вслух. – Тебе здесь нравится?
София кивает, ставит кофейник, достает блюдо с булочками и печеньем, которые Мирья дала ей с собой из кафе.
– Тут хорошо, – отвечает она, наливая кофе. – У меня выставка в кафе неподалеку, и газеты заинтересовались моими фотографиями.
Это ложь, но ей не хочется, чтобы он ее жалел. Наверняка он и так считает всю ее жизнь одной сплошной ошибкой.
– Поздравляю, – говорит Симон, чувствуя, как от кофе у него начинается изжога.
– Спасибо.
На этом темы для разговора заканчиваются, потому что никто не расположен вести светскую беседу, но ни у кого нет смелости произнести вслух свои мысли.
Что я вообще здесь делаю? – думает Симон, протягивая руку к булочке, хотя у него нет аппетита. Мой брат живет в сыром темном подвале, одевается как женщина, предает семью, гневит Бога, ломает себе жизнь. На что я надеюсь? Что смогу понять? Что смогу изменить? Вернуть блудного сына в семью, как в той истории из Библии?
– У меня мало времени, – говорит он. – Поезд отходит через час.
София расстроена. Почему он не взял более поздний поезд, чтобы они могли пообщаться подольше?
– Как дела у детей?
Оскар спрашивает, станет ли он тоже женщиной, когда вырастет, и Изабель все время плачет, переживая за своего чудаковатого дядю.
– Хорошо.
– А мама с папой?
В отчаянии.
Мама больше не хочет ничего о нем слышать, а папа каждый вечер ходит в церковь и молится за спасение его души. Оба охрипли от рыданий.
– Не знаю, что и сказать, Стефан…
– София!
Как пощечина.
Симон с грохотом ставит чашку на стол и в первый раз с момента встречи смотрит брату прямо в глаза.
– Помнишь, как мы строили дом в лесу? – спрашивает он.
София кивает, гадая, к чему он клонит.
– Мы сидели там и читали книги с карманными фонариками. Иногда ты читал мне вслух.
Софии всегда лучше удавалось читать по ролям, чем брату.
– Тебе всегда нравились книжки про Китти. Ты говорил, что они такие интересные. Но я уже тогда знал, что дело не в этом. – София с удивлением смотрит на него. – А в том, что тебе хотелось стать Китти.
Она кивает, поражаясь тому, что брат все понимал, но молчал, храня это в тайне, как и она все эти годы.
– Я молил Бога, чтобы Он тебя вылечил.
– Прекрати.
– Я хотел спасти тебя.
– Перестань!
– Но это безнадежно.
Симон встает. Ему хочется кого-нибудь ударить. Стефана. Или себя самого.
– Конечно безнадежно! – огрызается София. – Чего ты ждал? Что я внезапно почувствую себя мужчиной? Вернусь домой? Женюсь на женщине? Заведу детей? Буду ходить в церковь? Осуждать всех, кто отличается от других? Изгонять из них дьявола?
– Изгони его, Стефан, изгони дьявола!
Багровое лицо пастора перед ней. Выпученные глаза. Потные руки, больно сжимающие ей плечи.
А вокруг члены общины бьются в религиозном экстазе. Молятся, кричат, поют. Кто-то упал на землю и дергается в припадке эпилепсии.
София высматривает в толпе маму и папу, замечает Симона, протягивает к ним руки, но они не спешат к ней на помощь. А священник продолжает изгонять дьявола.
– Не могу, – стонет она.
– Ты должен очиститься, должен избавиться от греха, в тебя вселился дьявол… ты…
…грязное пятно, которое нужно стереть… ты заразная муха, урод, который должен умереть, чтобы возродиться нормальным человеком.
«Я нормальная, – думала София в молельном зале. – Я женщина. Я уеду отсюда и никогда больше не вернусь».
Но в тот момент это было невозможно. Она стояла на коленях на жестком полу, пытаясь выгнать из себя дьявола, и прошло много времени, прежде чем она отважилась уехать из дома и стать собой.
– Никто не желал тебе зла. Это все было ради твоей же пользы, – говорит Симон, которому больно об этом вспоминать.
София молча смотрит на него, не зная, что сказать.
– Мне нужно идти.
Он уходит, хотя на самом деле ему хочется остаться и болтать всю ночь, как они делали в детстве. Но он вынужден выбирать, с кем он. И против кого.
Чертов слабак. Они совсем промыли тебе мозги, думает София, в ярости кроша булки на блюде.
В поезде Симон так громко молится о душе Стефана, что пассажиры бросают на него любопытные взгляды, гадая, членом какой секты он является.
– Аминь.
Родители встречают его на перроне. На их немой вопрос он только качает головой. Ничего не вышло. Родители снова впадают в отчаяние. Обращают взоры к небу:
– За что, Господи, за что Ты послал нам это испытание?
Но Бог молчит, и в глубине души они знают, что нет никакого дьявола, но не хотят принимать правду, потому что не хотят, чтобы Стефан исчез, уступив место Софии, которую они совершенно не желают знать. Какой отец спокойно отреагирует на новость о том, что его сын хочет отрезать член, начать принимать гормоны – и требует, чтобы его называли только Софией и забыли о том, что он когда-то был мальчиком?
«Но разве это можно забыть? Разве можно забыть, что он был мальчиком?» – думает мама, листая старый фотоальбом, хотя запретила себе это делать.
– Все, что я прошу, – это сотворить чудо, – говорит отец, преклоняя колени перед алтарем в церкви. Он молится, пока голос его не охрипнет.
«У меня больше нет брата», – думает Симон, сидя на диване и уставившись в темный экран выключенного телевизора.
София моется в душе в полной темноте и рыдает.
Беа решительной походкой идет прочь от метро. Руки у нее засунуты в карманы, где, помимо прочего, лежит свежеукраденный кошелек, который один невнимательный парень держал в заднем кармане джинсов.
В последние дни с рабочей дисциплиной у Беа не ладилось. Ни одной большой кражи, она даже планировать не начинала, а ведь скоро отпуск подойдет к концу. Это пока квартиры и офисы пустуют, и не стоит никакого труда проникнуть туда и стащить все, что плохо лежит. Как можно упускать такую прекрасную возможность? Не то чтобы ей не на что было купить хлеб. Беа в состоянии года два-три жить, ничего не делая, и при этом ни в чем себе не отказывать.
Но бездельничать Беа не привыкла, да и кража для нее – единственный способ выплеснуть свои эмоции.
Гнев.
Ненависть.
Горе.
Тоску.
Беа сворачивает в Стуранюгатан, потом в переулок, подходит к подъезду, набирает код, взлетает по ступенькам и входит в приемную, где ее уже ждет ее обычный стул.
